Матабар V (СИ) - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой"

Огненные всполохи выхватывали из мглы отдельные картины происходящего, и Борис не мог отвести от них взгляда.

Он увидел, как нападающий выставил перед собой винтовку, пытаясь защититься от взмаха когтистой лапы, но все, чего добился — растерянного выражения на лице, когда взмах обеих когтистых лап отсек ему руки, а затем удар ноги в разорванной туфле, пронзенной когтями, буквально оторвал таз от позвоночника, отбросив и сложив пополам податливую человеческую плоть.

Следующая вспышка отобразила уже отброшенного назад Арда, в грудь которому впилось несколько пуль. Они явно смогли причинить какой-то ущерб полукровке-матабар, но недостаточно, чтобы пробить кости и остановить натиск.

Эгобар, снова пробежав по стене, уклоняясь от выстрелов, прыгнул с той сверху вниз и накрыл собой сразу несколько стрелков. Первому он смял голову об землю, всего одним ударом лапы размозжив череп — глаза, словно пробки шампанского, привязанные нервами, выстрелили куда-то в сторону. Второму повезло чуть больше и ему лишь… оторвало ногу. С мясом вырвало прямо из бедренного сустава и, именно эту ногу с обнаженной, сломанной костью, будто копье Ард швырнул в следующего, четвертого стрелка, а третьего попросту размазало грудиной охотника матабар.

Вспышки не унимались. Одна за другой они рассекали тьму, лишь чтобы обнажить очередной первобытный, звериный, кровавый ужас.

Борис, еще после первой, модифицировал щит таким образом, чтобы тот стал плотным и непроглядным для всех, кроме него самого. Это зрелище не для женских глаз…

Вот один из стрелков оказался поднят над землей так, как, порой, поднимают добычу медведи; Ард, единым усилием… попросту разорвал человека на две части. Внутренности и кровь дождем пролились на его израненное, изрешеченное пулями тело.

Кто знает, сколько еще Лей, изменившая внешность друга, сможет поддерживать метаморфозу.

Видимо Ард думал о том же.

Он отбросил половины в разные стороны и вновь закрутилась кровавая круговерть.

Недавно ровный строй стрелков оказался разбит вихрем клыков и когтей. Выстрелы стали хаотичными и разрозненными. Вспышки расцветали то там, то здесь. Но где бы они не разрезали мглу, всюду Борис видел уже покрасневшую от крови шерсть, когти, клыки и яркие, янтарные глаза, постепенно покрывающиеся голубыми пятнами.

И чем дальше, чем больше разорванных тел, чем выше взлетали фонтаны крови, чем более искореженными от ужаса становились лица стрелков, тем меньше человеческого оставалось в фигуре.

Все больше раздувалось тело Арда, все сильнее оно покрывалось шерстью, мгновение за мгновением, отвоевывающее очередной клочок кожи. Волосы загустевали, грубели, больше не напоминая шерсть, а становясь ею. А лицо… лицо походило на искореженную, обезображенную, звериную морду.

В последней вспышке Борис увидел, как его друг или то, что пришло на смену его другу; всегда теплый, заботливый и очень задумчивый человек, вонзил когти в глазницы кричащего, обмочившегося от ужаса стрелка.

Напряглись не совсем человеческие и пока еще не звериные мышцы. Вытянулись челюсти не рта, но и не пасти и, с бешенным ревом, Ард, не отпуская черепа, потянул руки в разные стороны.

Крик человека перешел на хрип, а затем, дернувшись в последний раз, его голова оказалась разорвана на две половины. Язык вывалился из гортани, кровь вновь окрасила охотника матабар, а две половины черепа Эгобар использовал вместо ножей. Одну он вогнал прямо под подбородок предпоследнего стрелка, а последнюю метнул в сторону пытавшегося спастись бегством.

Борис узнал его.

И понял, почему Ард оставил этого несчастного последним.

Именно ему принадлежала та пуля, что, если бы не щит, отправила бы к Вечным Ангелам Тесс.

Тьма постепенно рассеивалась. Прореженная лучами солнца, она сгорала на свету. Или… скорее… таяла. Да, таяла как первый, осенний снег, явившийся раньше своей хозяйки зимы.

А вместе с волшебной мглой иссякали и силы Бориса. К моменту, когда Ард или уже… не-Ард, схватил за ногу убегающего стрелка, то на изрешеченной, заваленной телами и залитой кровью улочке, не осталось ни тьмы, ни Звездного Щита.

В лохмотьях, с трудом напоминающих добротный костюм, залитый кровью — своей и чужой, изрезанный пулями, с лохмотьями шерсти и, кажется, начинавшим вытягиваться из копчика хвостом, Ард напоминал кого угодно, только не себя прежнего.

Скорее некую помесь из антропоморфного барса, чья матушка согрешила с медведем.

Единственное, что уцелело — часы Арда, отбрасывавшие блики около ног Бориса, и его подвески, все так же качающиеся на груди зверя. Только по ним и можно было определить в оборотне прежнего, немного не от мира сего, задумчивого и скромного юношу.

Елена, все же нашедшая посох Арда, выронила и его и свой собственный. Она прикрыла рот ладошками и тихонько роняла слезы. Но не от страха. Во всяком случае не от страха за самого себя.

Они оба, и она и Борис, знали, что Ард не совсем человек. Елена рассказывала, как и в их первый обед в Большом изменились черты лица Арда, стоило тому почувствовать запах дикого мяса.

Но все же, то, что они видели…

То ли зверь, то ли человек, вытягиваясь во весь рост, оторвал ста килограмового мужчину от земли, приподнимая того в воздух на добрый метр.

Стрелок хрипел, хватался пальцами запястья зверя, но его пальцы скользили по мокрой от крови шерсти.

А затем он стих. Стих, когда его лицо оказалось придвинуто к распахнувшейся, клыкастой пасти и очередной рык сотряс улицу, всколохнув волосы обреченного.

Именно, что обреченного.

Потому что и ему самому, и Борису, и кому бы то ни было, кто видел происходящее, стало безапелляционно понятно — чтобы сейчас не произошло, даже если в дело вмешаются Вечные Ангелы и вырвут несчастного из лап — тот обречен. Лютый зверь найдет его везде и всюду.

Найдет и разорвет на части.

Потому что так его научили.

Так его вырастили.

Сделал его таким. Какой он есть.

И именно это зверь и сделал. Все еще держа на весу смолкшего стрелка, он вонзил когти левой лапы под подбородок, а правой где-то над грудиной. И, с еще одним сокрушительным рыком, потянул. Куда сильнее, чем когда разрывал на части череп.

Борис, за то время, пока жил в качестве отлученного от семьи аристократа, не раз видел человеческую жестокость. И думал, что готов если не ко всему, то ко многому.

И он действительно был готов.

К тому, как убивают люди.

Но к тому, как убивают звери.

Елена не выдержала, отвернулась и, судя по звукам, рассталась со всем, что недавно съела. Борис и сам почувствовал, как к его горлу подкатывает рвотный ком.

Зверь вырвал голову, вместе с позвоночником и частью ребер, из тела стрелка, а то, в свою очередь, свернулось гармошкой. Совсем как носок, нерадиво и впопыхах снятый с ноги. Кровь, внутренние органы, гирлянды кишечника — все это рухнуло на землю, а зверь, отбросив останки в одну сторону, швырнул голову себе под ноги и, будто желая окончательно утвердится в смерти стрелка, с силой наступил пяткой на висок, заставляя череп мертвеца буквально взорваться костяной крошкой.

Но оставалась еще одна цель. Самая последняя.

В один прыжок охотник-матабар добрался до клетки с кричащей Пастью и, перевернув ту вверх тормашками, с силой обрушил вниз. Будто жестяную банку, разом сминая ту без всякого шанса на то, чтобы выжил пленник, что и подтвердил треск хитинового панциря и зеленая жидкость, растекающаяся по улице.

После этого зверь, немного шатаясь, явно припадая на одну из лап, оглядел поверженных им двенадцать стрелков и, сжав кулаки-лапы, напрягая каждый мускул в своем теле, начал разводить те в стороны.

На сей раз его рев был наполнен не яростью или стремлением убивать, а чем-то другим. Чем-то, что должно было показать всем, кто мог слышать, что здесь может охотиться лишь один хищник и любой, кто окажется слабее, чем он — отправится следом за разорванными, смятыми, исковерканными телами, слабо напоминающими людей — настолько их обезобразили когти.