— В моей душе осадок зла и счастья старого зола…
Да, я пел эти строки Юрию из бывшей группы «Сокол», но и сейчас они соответствовали моему настроению. Наверное, эта песня вообще подходила для ситуаций, когда в душе не просто осадок зла, а самый настоящий раздрай — как у меня сейчас. После разговора с Молотовым я вообще не представлял, в какую сторону мне двигаться и чего это мне будет стоить.
[1] За всю историю США было шесть партийных систем, но до наших дней дожили две основные партии, которые раньше были другими. До Гражданской войны, например, Республиканцы были за прогресс и против рабства, а демократы хотели сохранить существующие порядки; соответственно, первые опирались на города, а вторые — на сельскую местность. Во время Великой Депрессии всё поменялось — основным электоратом демократов стали города, а республиканцев — всякие фермеры. Примерно в семидесятые произошла новая трансформация, демократы стали синонимом либеральных порядков, а республиканцы — консерваторами (MAGA, Трамп, вот это всё), хотя там даже внутри партий есть разные крылья.
Глава 17
«Ночь превращается в ложь»
Я сидел в зале суда и слушал скучные казенные слова, некоторые из которых написал сам или продиктовал своим подчиненным. В будущем советский суд часто называли формальностью, потому что приговор был известен ещё до начала заседания. Это было не совсем так, но чаще всего следствие в лице прокуратуры и судебная власть находили общий язык, и до суда доходили только дела с железным обоснованием — из-за этого, кстати, оправдательных приговоров было мало. Этот случай был именно таким — моя группа последние недели работала в тесном контакте с прокурором и с судьей, вычищала шероховатости и дополняла пухлые тома новыми и новыми документами. К тому же у нас имелось полное сотрудничество со стороны обвиняемого, что существенно облегчало нашу задачу.
Петр Якир был тут, но сидел он спиной ко мне — я специально выбрал местечко сзади и сбоку, чтобы не бросаться в глаза. В зале были и его дочь с мужем, и некоторые его соратники по борьбе, поэтому часть стульев занимали оперативники из Комитета, которые следили, чтобы наши диссиденты не вздумали бузить. Этот присмотр осуществлялся мягко, с каждым накануне провели беседу, да и через самого Якира я передал, что любые попытки сделать картинку для западных газет чреваты ужесточением наказания. Правда, оставался шанс, что найдутся те, кому положенный сейчас Якиру год в колонии как ножом по горлу, но пока что всё было тихо. Не было ни Сахарова, ни Солженицына — то ли вняли голосу разума в лице моих коллег, то ли просто решили, что Якир не стоит их усилий.
Ещё тут находились несколько сотрудников посольств из западных стран, а также журналисты из Англии, США и ФРГ. Но эти тоже вели себя тихо — журналисты что-то чиркали в своих блокнотах, а посольские иногда обменивались репликами. Для них это тоже была работа, как и для меня. В принципе, мне на этом суде делать было нечего, но тот же Бобков очень бы удивился, если бы я не пришел. Всё же моё первое самостоятельное дело, мой первый подследственный, доведенный до суда, в каком-то смысле — знаковое событие, которое в других условиях стоило отмечать шампанским и черной икрой в количестве.
Правда, праздновать мне не хотелось. В этом времени ещё не доросли до «палочной» системы оценки эффективности сотрудников, но я посчитал бы свою задачу выполненной, если бы вот таких судов не было вовсе — не потому, что Пятое управление КГБ СССР перестало ловить диссидентов и антисоветчиков, а потому, что эти диссиденты перестали нарушать закон в борьбе за свои убеждения. Такое будущее, конечно, было из области фантастики, эти ребята в запале обязательно доходят до мысли, что советские законы созданы, чтобы их нарушать — и закономерно оказываются в поле зрения правоохранительных органов.
Заседание шло своим чередом. После вступительного слова судьи выступил прокурор, заслушали немногих свидетелей — мы не стали организовывать толпу, ограничившись теми, в ком были уверены. Скоро Якир должен будет сказать своё последнее слово; от адвоката он по моей просьбе отказался. Где-то через час судья вынесет свой вердикт, и на этом фактически всё закончится. До конца сентября у Якира будет время подать апелляцию, но он вряд ли воспользуется этим правом, а уже с октября начнется его срок пребывания в колонии — с учетом трех месяцев в СИЗО он выйдет на свободу в следующем июне. А уж с чистой совестью или без неё — полностью зависло от него самого.
Когда суд удалился на совещание, я посчитал, что и мне пора. Вышел из душного зала на улицу, нашел свободную лавочку в сквере рядом, расположился и сидел, пока из здания суда не начали выходить люди. Я быстро докурил сигарету — и вернулся, но прошел чуть дальше зала, к помещению, где обычно держали подсудимых.
* * *
Якир меня не заметил, он прошел мимо, низко опустив голову, и скрылся в комнате. Один из конвоиров прошел за ним, а сержант замешкался на пороге — и я выступил вперед.
— Мне нужно поговорить с осужденным, — сказал я.
— Не положено, — сержант посчитал разговор законченным и хотел тоже уйти.
— Положено, — я достал своё удостоверение и показал ему.
Это было не совсем так, но три волшебные буквы на бордовой обложке пока что пользовались уважением — особенно у служивого люда.
Он чуть помялся, но потом махнул рукой:
— Проходите.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Можете немного подождать снаружи? Я быстро, потом верну его вам в целости и сохранности.
Лишь в этот момент Якир поднял голову и узнал меня.
— Позлорадствовать пришел? — спросил он. — Всё по-твоему вышло…
— Нет, Петр Ионович, с чего мне злорадствовать, обычный контроль, — я улыбнулся. — И мы не исключали провокаций, поэтому так… Но я рад, что эта часть вашей жизни закончилась. В СИЗО всё же не рекомендуется сидеть слишком долго — замкнутое пространство, свидания и передачи ограничены. В колонии попроще, хотя тоже ничего хорошего.
— Тебе-то откуда знать? — буркнул он.
— По наблюдениям, исключительно так. Познавать эту разницу на собственном опыте я не собираюсь. Но я пришел не затем, чтобы пожелать вам хорошей отсидки… злорадствовать, как вы выразились, я не собираюсь. Мне нужно задать вам один вопрос.
— А если я откажусь отвечать?
— Петр Ионович, вам не кажется, что мы эту стадию уже проходили? –напомнил я. — Не хочу, не буду… детский сад, штаны на лямках. Вы хотя бы вопрос выслушайте, а потом уже решайте, что вы будете делать, а чего — не будете.
Якир надулся.
— Не до разговоров мне сейчас, начальник, — сказал он. — Надо в себя прийти после этого вашего суда… Всё же целый год за решеткой впереди.
— Девять месяцев, Петр Ионович, всего девять месяцев, — поправил я. — А могло быть и пять лет с последующей ссылкой, ваши статьи это позволяли. Но я, как вы заметили, выполняю наши договоренности, и, надеюсь, имею право на то, чтобы кое-что уточнить. К нынешнему делу это не относится, не беспокойтесь. И к любому другому делу тоже.
