Якир нахмурился. Кажется, напоминание о том, что он заключил сделку со следствием, било по его гордости; возможно, он бы предпочел всё-таки быть несломленным — но не нашел в себе сил снова отправиться в заключение надолго.
— Ладно, шут с тобой… спрашивай.
— Вопрос на самом деле простой. Когда вы поняли, что вам нужно бороться со сталинизмом и как это произошло?
Якир удивленно посмотрел на меня.
— А ты, начальник, по мелочам не размениваешься… Если я скажу, что не помню?
— Я развернусь и уйду, — я пожал плечами. — В принципе, мне ваш ответ особо и не нужен, ваша биография известна достаточно подробно, поэтому в общих чертах ответ мне понятен. Но, может, вы всё-таки расскажете, что такого случилось в 1966 году, когда вы вдруг увидели признаки возрождения сталинизма в СССР?
Он молча смотрел на меня, а я — на него, не отводя взгляд.
— Ты всё понимаешь, чекист, — тихо сказал он.
— Думаю, не всё, — также тихо ответил я. — Я не могу понять, ради чего можно принести в жертву работу в институте Академии наук, кандидатскую диссертацию, устроенную жизнь. Как можно всё это променять на постоянные обращения, заявления и фактически — на подпольную борьбу против своей страны? Не объясните?
— Когда все твои знакомые выходят на площади, сложно оставаться в стороне, — он всё ещё говорил тихо-тихо, на грани слышимости. — Никто не поймет, а бойкот… К тому же я по-настоящему ненавижу Сталина.
— Не вы один, Петр Ионович, не вы один… — сказал я. — Но Сталин — это не вся страна. И он умер двадцать лет назад.
— Методы его живут!
— И снова мимо, — я позволил себе улыбку. — Мстить мертвецу через разрушение страны… Знаете, однажды одного римского папу выкопали из могилы и судили по всей строгости тогдашнего уголовного кодекса. Не думаю, что некоторым историческим примерам стоит следовать настолько буквально. Жить нужно здесь и сейчас. Подумайте над этим, Петр Ионович. Прощайте.
Я вышел из комнаты, ещё раз поблагодарил конвоиров — и отправился в местный туалет. Мне нестерпимо захотелось вымыть руки.
* * *
— Что дальше? — спросил Бобков.
Выслушал он мой доклад без всякого выражения на лице, даже вопрос задал лишь один — уточнил, какие посольства были представлены на процессе. У меня вообще создавалось ощущение, что ему вся эта возня с диссидентами не слишком интересна — та же поездка на матч Спасского с Фишером занимала его гораздо больше. Но в целом он понимал, каким направлением руководит, знал, чем занимаются его подчиненные, и помогал им даже в мелочах.
— Якобсона будет вести Валентин, я буду держать этот вопрос на контроле, чтобы он надолго не завяз, — ответил я. — Думаю, к ноябрьским праздникам тоже выйдем в суд, там в целом всё ясно, осталось не так много. Людмила Алексеева… по статье 190−1 её дело можно закрыть до конца сентября. Но я не уверен, что её нужно обязательно сажать. Лучше попробовать запустить слух, что она согласилась работать на нас.
К Алексеевой у меня было сложное отношение. Я слишком хорошо помнил эту неуемную старуху, озабоченную правами человека и слегка повернутую на этом. Авторитет у неё тогда определенный был — всё-таки почти динозавр, начинавший свою борьбу при СССР и сумевший остаться в «демократическом» движении и после распада страны. Но новое поколение оппозиционеров из двадцать первого века к ней относилось чуть свысока — как раз из-за её возраста, который мешал ей понять устремления тех, кто пришел на смену её товарищам. В принципе, я был бы не против того, чтобы Алексееву лишили гражданства, но пока собирался ограничиться чем-то вроде условного наказания с обязательным привлечением к трудовой повинности. Сейчас она работала в каком-то бессмысленном институте в системе Академии наук, и меня подмывало задать руководству этой богадельни несколько вопросов о том, чем заняты их сотрудники. Впрочем, я сдерживался — историко-архивный институт тоже пока избежал моего пристального внимания.
Бобков усмехнулся.
— Хочешь схитрить? Ну давай попробуем, может, и выйдет что. А ещё?
— То письмо, на которое я опирался, подписывало полтора десятка человек, и большую часть из них мы уже опросили. Среди них есть… ну не совсем случайные люди, но те, на которых не хочется отвлекаться. Создать условия, чтобы они думали о хлебе насущном, а не о возвышенном. Но, например, Григория Подъяпольского стоит расспросить подробнее, у него за душой, похоже, есть кое-что интересное. Мы пока подтверждения не нашли, но это я виноват — сосредоточился на Якире и Якобсоне, чтобы быстрее довести их до суда. И ещё историк Леонид Петровский…
— Дело Некрича? — вскинулся Бобков. [1]
— Да, он, — подтвердил я.
— Много крови они тогда попили, — вздохнул генерал. — Но их вроде приструнили?
— Сложный вопрос, — я пожал плечами. — На допросе было понятно, что Петровский нисколько не раскаялся, но им тоже не занимались плотно. А на мой взгляд — стоит. Идеи у него… слишком опасные.
— Хорошо, раз считаешь необходимым — занимайся этими гражданами, — кивнул Бобков.
— И ещё Виктор Красин, — добавил я. — Фактически он следующий на очереди после Якира. Бывший… ну пусть будет казначей диссидентов, что-то знает про то, как у них там движутся деньги. Я бы на это сделал упор… может выйти интереснее, чем с Якобсоном. В московском управлении работает группа по финансированию диссидентов, я её возглавлял до командировки в Сумы, можно их привлечь.
— Да, разумно, — согласился генерал. — По срокам понимание есть?
— Постараюсь тоже оформить его быстро, но… сами понимаете, это уже не 190−1, если всё нормально пройдет, то к Новому году только.
— Не страшно, — сказал Бобков. — Группу тогда сохраним, подготовь приказ, думаю, Юрий Владимирович возражать не будет. На этом всё?
Я мысленно набрал воздуха, словно собирался нырять в очень глубокое озеро.
— По текущим делам — да, Филипп Денисович.
Он внимательно посмотрел на меня.
— А не по текущим?
— Не по текущим… есть шанс, что моё предложение по закону об иноагентах будет принято и оформлено? Уже сейчас с ним было бы много легче, а чуть позже, когда и Красин с Якобсоном отправятся за решетку, этот закон поможет нам с теми, кого мы по тем или иным причинам не посадили.
Бобков неловко отвел глаза.
— Не знаю, Виктор, не знаю. Твоё предложение признано разумным, но наверху посчитали, что оно избыточно, что существующей системы наказания достаточно. Впрочем, совсем от него не отказались. Мне известно, что его дважды рассматривали на Политбюро, но окончательного решения принято не было.
Я видел, что мой нынешний начальник тоже недоволен этой задержкой — кажется, он понимал, какой козырь в руки получит Пятое управление, очень хотел его заиметь, и его раздражала осторожность кремлевских старцев. Но мы с ним никак не могли ускорить появление этого документа — Политбюро должно дать «добро» на разработку такого закона, без этого законодатели даже не пошевелятся. Я мельком подумал, что когда-то давно могло помочь пресловутое «письмо Сталину», но писать тому же Брежневу было бессмысленно. Вокруг нынешнего Генсека слишком много болтливых прихвостней, которые в два счета докажут дорогому Леониду Ильичу, что какой-то майор из КГБ неправ, а тогда на всей затее будет поставлен жирный крест.
