Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт

Великий комбинатор ехал в Москву.

Глава 2.

Мене, текел, фарес…

Старый граф умирал.

Он лежал на узкой грязной кушетке и, вытянув птичью голову, с отвращением смотрел в окно. За окном дрожала на ветру маленькая голая веточка, похожая на брошь. А на заборе противоположного дома бывший граф Средиземский различал намалеванный по трафарету утильсырьевский лозунг: "Отправляясь в гости, собирайте кости". Лозунг этот давно уже был противен Средиземскому, а сейчас даже таил в себе какой-то обидный намек. Бывший граф отвернулся от окна и сердито уставился в потрескавшийся потолок.

До чего ж комната Средиземского не была графской! Не висели здесь портреты екатерининских силачей в муаровых камзолах. Не было и обычных круглых татарских щитов. И мебель была тонконогая, не родовитая. И паркет не был натерт, и ничто в нем не отражалось.

Перед смертью графу следовало бы подумать о своих предках, среди которых были знаменитые воины, государственные умы и даже посланник при дворе испанском; о сыне, проклятом графом за измену семье и сословию; о младшем брате, сбежавшем в Америку с жидовкой. Следовало также подумать и о боге, потому что граф был человеком верующим и исправно посещал церковь. Но вместо всего этого мысли графа были обращены к вздорным житейским мелочам.

— Я умираю в антисанитарных условиях, — бормотал он сварливо. — До сих пор не могли потолка побелить.

И, как нарочно, снова вспомнилось обиднейшее происшествие. Когда граф еще не был бывшим и когда все бывшее было настоящим, в 1910 году, он купил себе за шестьсот франков место на кладбище в Ницце. Именно там, под электрической зеленью хотел найти вечный покой граф Средиземский. Еще недавно он послал в Ниццу колкое письмо, в котором отказывался от места на кладбище и требовал деньги обратно. Но кладбищенское управление в вежливой форме отказало. В письме указывалось, что деньги, внесенные за могилу, возвращению не подлежат, но что если тело месье Средиземского при документах, подтверждающих право месье на могильный участок, прибудет в Ниццу, то оно будет действительно погребено на ниццском кладбище. Причем расходы по преданию тела земле, конечно, целиком ложатся на месье.

Доходы графа от продажи папирос с лотка были очень невелики, и он сильно надеялся на деньги из Ниццы. Переписка с кладбищенскими властями причинила графу много волнений и разрушительно подействовала на его организм. После гадкого письма, в котором так спокойно трактовались вопросы перевозки графского праха, он совсем ослабел и почти не вставал со своей кушетки. Справедливо не доверяя утешениям районного врача, он готовился к расчету с жизнью. Однако умирать ему не хотелось, как не хотелось мальчику отрываться от игры в мяч для того, чтобы идти делать уроки. У графа на мази было большое склочное дело против трех вузовцев Катаваськина, Невинского и Филосопуло, квартировавших этажом выше.

Вражда его к молодым людям возникла обычным путем. В домовой стенгазете появилась раскрашенная карикатура, изображавшая графа в отвратительном виде — с высокими ушами и коротеньким туловищем. Под рисунком была стихотворная подпись:

В нашем доме номер семь

Комната найдется всем.

Здесь найдешь в один момент

Классово чуждый элемент.

Что вы скажете, узнав,

Что Средиземский — бывший граф?!

Под стихами была подпись: "Трое".

Средиземский испугался. Он засел за опровержение, решив в свою очередь написать его стихами. Но он не мог достигнуть той высоты стихотворной техники, которую обнаружили его враги. К тому же к Катаваськину, Невинскому и Филосопуло пришли гости. Там щипали гитару, затягивали песни и боролись, тяжко топая. Иногда сверху долетали возгласы: "…Энгельс его ругает, но вот Плеханов…" Средиземскому удалась только первая строка: "То, что граф, я не скрывал…" Опровергать в прозе было нечего. Выпад остался без ответа. Дело как-то замялось само по себе. Но обиды Средиземский забыть не мог. Засыпая, он видел, как на темной стене на манер валтасаровских "мене, текел, фарес" зажигаются три фосфорических слова: КАТАВАСЬКИН, НЕВИНСКИЙ, ФИЛОСОПУЛО

Наступил вечер. Кушеточные пружины скрипели. Беспокойно умирал граф. Уже неделю тому назад у него был разработан подробный план мести молодым людям. Это был целый арсенал обычных домовых гадостей: жалоба в домоуправление на Катаваськина, Невинского и Филосопуло с указанием на то, что они разрушают жилище, анонимное письмо в канцелярию вуза за подписью "Друг просвещения", где три студента обвинялись в чубаровщине и содомском грехе, тайное донесение в милицию о том, что в комнате вузовцев ночуют непрописанные подозрительные граждане. Граф был в курсе современных событий. Поэтому в план его было включено еще одно подметное письмо — в университетскую ячейку с туманным намеком на то, что партиец Филосопуло вечно практикует у себя в комнате правый уклон под прикрытием "левой фразы".

И все это еще не было приведено в исполнение. Помешала костлявая. Закрывая глаза, граф чувствовал ее присутствие в комнате. Она стояла за пыльным славянским шкафом. В ее руках мистически сверкала коса. Могла получиться скверная штука: граф мог умереть неотмщенным.

А между тем оскорбление надо было смыть. Предки Средиземского всевозможные оскорбления смывали обычно кровью. Но залить страну потоками молодой горячей крови Катаваськина, Невинского и Филосопуло граф не мог. Изменились экономические предпосылки. Пустить же в ход сложную систему доносов было уже некогда, потому что графу оставалось жить, как видно, только несколько часов.

Надо было придумать взамен какую-нибудь сильнодействующую быструю месть.

Поиски диковинного старичка растянулись на два месяца. Но даже сейчас, поднимаясь в комнату графа, Бендер не знал, что скажет через минуту.

Мгновенно оценив безнадежное положение старика, Остап грохнулся на колени:

— Ваше сиятельство! Наконец-то… — что "наконец-то", он еще не придумал.

В глазах старика появилось удивление, недоверие и еще что-то, довольно неприятное.

" Узнал, старый козел", — подумал Остап и продолжил без паузы:

— Ваше сиятельство! Несколько лет назад я купил у Вас орден Золотого Руна. И он… перевернул мою жизнь! Я никогда не служил Советам, но это… это даже нечто большее. Я… Мой образ мыслей… Э-э-э…

Старик приподнялся на кушетке и посмотрел на Остапа с явным подозрением, словно хотел сказать "и не стыдно?" "Не верит, сволочь", — решил великий комбинатор и пошел ва-банк.

— Я не могу расстаться с этим орденом. Он часть меня. Он… моя путеводная звезда. И в то же время я знаю, я чувствую: он должен принадлежать семье Средиземских. Значит, остается один выход. Мне говорили, что у вас был сын и что он умер. Расскажите мне о нем и… усыновите меня, Ваше сиятельство! — прохрипел Остап.

— Покажите, — прошептал граф.

Бендер расстегнул рубашку. Старик долго любовался матовым блеском Золотого Руна и наконец произнес:

— Должен признать, орден как-будто делали для вас… Ну-с, юноша, в этой стране в наше трезвое материалистическое время здравомыслящий человек графом стать не захочет… — он делал долгие паузы. — Значит, вы либо идиот, либо — себе на уме… Но вы не идиот, вы — прохиндей… Мой сын жив. Скажу больше: он в Москве, состоит в кооперативе "Жилец и бетон" и должен получить квартиру в доме на Шаймоновской улице, который сейчас достраивается. Вы мне нравитесь, а сын… сына я проклял… за предательство фамилии, но… — голос графа дрогнул. — Это все. Я дал вам равные шансы. Уходите.