Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт

— Вас зовут… Артемий Аполлинарьевич Средиземский.

— Э-э-э…

— Молчать! — рявкнул человечек. И добавил мягко. — Я же просил не перебивать… При вас обнаружена фамильная реликвия — Орден Золотого Руна. Вас опознали соседи вашего покойного батюшки. У вас на квартире обнаружена книга, восхваляющая верную службу ваших предков царскому режиму. Непростительная халатность. Вопрос: признаете ли вы себя графом Средиземским? Да или нет?

— Да! — ответ Остапу подсказали не абстрактное благородство и даже не холодное заключение о бесполезности предательства Сени. Нутром комбинатор почувствовал, что граф Средиземский нужен этим людям и только умело дозированное хамство спасет его.

— Почему вы не эмигрировали после революции?

— Родину не унесешь на подошвах ботинок, — ответил Остап словами Дантона.

— Поэтому вы пытались бежать на воздушном шаре? Прихватив с собой антисоветские пасквили, включающие план приграничного города и сведения о его ответственных работниках, замаскированные под литературное произведение. Кстати, отпечатанные на вашей служебной машинке.

— Помилуйте, товарищи, это всего лишь творческий метод, — возразил Остап.

— Мы ваш творческий метод обсудим в трибунале! Какую роль вы отводили вашему сообщнику Арсению Изаурику?

— Сообщнику? — Бендер презрительно скривился. — Я всю ночь уговаривал его подлететь ближе к границе, чтобы первыми увидеть восход солнца над социалистической родиной, а он лишь оскорбительно смеялся.

Наступила пауза. Комиссия совещалась.

— Позвольте, — подал голос один из сидевших за столом, человек с удивительно толстыми губами. — Но ведь солнце восходит на востоке!

— Пардон, — искренне огорчился Остап. — Я с этой директивой не знаком.

— Гражданин Средиземский! — ледяным тоном произнес человечек в сапогах и вытянул руку. Только сейчас стал заметен протез на месте кисти. — Я хотел бы, чтобы вы учли: я инвалид пяти войн, у меня искусственная рука и эта рука не знает жалости.

— Вот вы сказали, что хотели увидеть восход солнца над социалистической Родиной. А почему? — пришел на помощь толстогубый.

— То есть как почему? СССР занимает ⅙ часть суши и первое место по чугуну.

Трехглавая комиссия поощрительно закивала.

— Чем же в таком случае вы собирались заниматься за рубежом?

— Искать свободы и справедливости.

— Вы — марксист?! — хором спросила комиссия.

— Нет.

— Кто же вы тогда?!

Остап вздохнул.

— Я эклектик, — он сделал усилие и вздохнул еще раз.

Секретарь записал: "Эклектик". Толстогубый остановил его:

— Не отрезайте товарищу пути к отступлению.

— А, по-вашему, эклектизм — это хорошо? — спросил он Остапа.

— Да уж чего хорошего.

Секретарь записал: "Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно".

— Вот видите, — сказал толстогубый. — Это отсутствие установки исправить нельзя, а неправильную установку можно выправить… Видел я одного делягу, товарищ Пасмурный, — продолжил он, обращаясь к человеку в сапогах. — У него был такой идеологически опустошенный вид, что просто жалко было на него смотреть. Несчастные люди.

— Да, — ответил товарищ Пасмурный, — история безжалостно ломает всех несогласных с нею.

— Вы сами подумайте, — продолжал толстогубый, перелистывая колоколамские рассказы, — остаться за бортом жизни! Все живут, работают, а ты сидишь где-то со вскрытыми корнями, и всем противно на тебя смотреть. Да, да! Кошмар! Главное, ты сбит с идеологических позиций. Моральное состояние ужасное. Чувствуешь себя каким-то изгоем. И надо вам сказать всю правду. Вы меня извините, товарищ Средиземский, но нет пророка в своем отечестве, ей-богу, нет пророка. Не пророчествовать надо, а социализм строить.

— Итак, Артемий Аполлинарьевич, давайте доформулируем, сказал человечек. — Вы признаете советскую власть?

— Видите ли, — Остап поднял глаза к потолку. — Есть созвездия незаслуженно известные, вроде Большой Медведицы. Ведь Полярная звезда — в Малой!

— Понятно, — протянул толстогубый, — товарищ Средиземский за советскую власть, а бежать пытался просто потому, что ему вообще не нравится наша солнечная система.

Комиссия совещалась недолго.

— Товарищ Средиземский, — торжественно объявил товарищ Пасмурный. — Вы — культурно-историческое наследие царизма. Мы вас используем.

— Ну, не используете.

— Всосем.

— Ну, не всосете.

— Мы вас переидеологизируем, опролетарим и партийно-озадачим.

— Пожалуй, — сдался Остап.

— Вот это, — Пасмурный постучал согнутым указательным пальцем по краснокожей книжице, лежавшей на столе, — паспорт на имя гражданина Средиземского. Вопрос в том, чья фотография будет сюда вклеена.

— Вы думаете, — в волнении спросил Остап, — что кто-то сможет убедительно сыграть роль наследника графов Средиземских?

— Незаменимых людей нет! — отрезал Пасмурный.

— Что ж, вы меня убедили, — согласился Бендер.

Ответ комиссии понравился.

Человечек дернул за шнурок, обнажив на стене карту Европы, такую же, как в квартире Ситниковых.

— Как вам известно, испанский пролетариат и беднейшее крестьянство, воодушевленные идеями октябрьской революции, борются за установление республики. Им противостоят буржуазия и помещики. А между ними мечется гнилая интеллигенция. Ваше семейство почитается в Испании почти что святым. Вы отправляетесь туда в качестве советского журналиста и публикуете в местной прессе несколько статей в поддержку республики. Статьи уже готовы. Вашу охрану и безопасность по пути в Испанию и обратно мы гарантируем, — человечек сладко улыбнулся.

Остап встал и, шатаясь, побрел к столу.

— То, что граф, я не скрывал… Средиземские всегда находили утешение в религии. Я… великий грешник, Ораниенбаумский Дон-Жуан. Ваша мать замечательная женщина, хотя и еврейка… Приблизьтесь ко мне, сыны мои, я обниму вас, — Остап прижал руку к груди. — Маленький красный комочек…

— Вот и славно, что красный, — подытожил человечек. Коньячку не желаете? Знаете, после землетрясений вина делаются замечательными.

Глава 26.

Волны N-ского моря

Остап сидел на Интернациональной пристани Севастополя. На его правом колене лежал блокнот, первую страничку которого украшала единственная фраза: "Об адмиралтейские ступени шлепались синенькие волны N-ского моря" (корреспонденту "Рубанка и подпруги" уже обьяснили, как хранить военную тайну). Между тем, волны о ступеньки не шлепались. Они не были синенькими. Их не было вовсе. Вода за ночь была вышколена так, что в своей преданности портовым властям не производила даже всплеска.

Было утро. Боевые башни линкора "Парижская комунна" каким-то образом умудрялись светиться в лучах еще не взошедшего солнца. Крейсера "Красный Кавказ", "Червона Украина" и "Кызыл Ташкент" скромно, но с достоинством прятались в тени флагмана. Эсминцы стояли у стенки. Вдруг фиолетовый берег сделался красным, а потом пожелтел. Вода в минуту переменила четыре зеленых оттенка и задержалась на полдороге к голубому. Солнце выпустило первый тончайший луч, и в сиреневой мгле Севастополя на какой-то крыше сразу зажглось стекло. И снова, каким-то непостижимым образом, это единственное окно умудрилось озарить всю эскадру. Еще несколько минут — и наступил симфонический финал утра. Вступали все новые группы окон и крыш. Наконец, осветилось море. Пушки эскадры дали мощный залп лучами солнца. Мир превратился в сплошное сверкание. Ни на что уже нельзя было смотреть.

Остап незаметно ощупал орден на груди (только вчера возвращенный под расписку) и искоса оглядел соседей по лавочке — трех молчаливых мужчин среднего возраста и роста, в одинаковых серых плащах. Двое сидели слева от него и один справа.

— Да, — протянул командор, потягиваясь, — не хотел бы я встретиться с такой эскадрой в темном переулке. Разрешите прогуляться по набережной, гражданин начальник?