Скорость. Дарьяльский дрифт (СИ) - Хлебов Адам

— Вы меня невнимательно слушали, Саша. — Он снова перешёл на «вы». — Я сказал, что видел их медкарты. А сами они, увы, свалили из больницы.

— Если честно, я не очень помню.

Наверняка тех двоих ему уже описали жители подъезда и медики в больнице.

— Саша, мне нужно их описание. Подробное.

Я нахмурился, мне не хотелось ходить и давать показания, поэтому я ещё раз повторил.

— В драке не до примет. Всё происходило быстро.

Джапаридзе вздохнул, но настаивал.

— А ты всё же попробуй.

Я как сумел, не очень подробно описал.

— Не густо.

— Ну чем богаты…

— Тогда опиши девушку, которую ты спас. Ту, из-за которой всё и началось.

Я замер. В голове сразу всплыл её образ. Мне вообще не хотелось впутывать её в эти вопросы КГБ.

— Худенькая. Лет восемнадцати. Тёмные волосы, до плеч. Глаза… — я запнулся, — большие, испуганные. Говорила с акцентом — не местная.

— Осетинка?

— Извините, я не разбираюсь. Я недавно на Кавказе. Может, и осетинка, а может, грузинка, армянка или азербайджанка.

— Ты её знаешь?

— Нет. Её я тоже не особо запомнил.

— А вот я её хорошо знаю. Не лично, но встречал пару раз на свадьбах и мероприятиях. И сомневаюсь, что ты Дзерассу, такую красавицу, не запомнил, — капитан прищурился.

Марина вдруг резко выпрямилась, глаза вспыхнули:

— Так вот почему её братья привезли карты и бумаги!

Джапаридзе повернулся к ней, явно удивлённый:

— Какие карты, Марина Сергеевна?

Она нервно провела рукой по волосам, поняла, что наболтала лишнего.

— Это, товарищ капитан, лучше всего у профессора спрашивать. Мы не особо в курсе.

— Это связано как-то с вашим Смирновым? — капитан был раздосадован по-настоящему, — давайте без этой вашей таинственности. Я пока к вам, Марина Николаевна, как друг приехал.

— А разве я спорю? — всплеснула руками Марина, а потом примирительно сказала, — что мы все на ногах, давайте попьём чаю или, если хотите, кофе.

И тут же направилась в сторону кухни.

Вечерний воздух в палатке-столовой был густым от запаха чая и влажной брезентовой ткани.

Джапаридзе сидел напротив, медленно размешивая сахар в стакане.

Его пальцы — крепкие, с коротко подстриженными ногтями — двигались с хирургической точностью.

Он попросил Марину оставить нас, и та, поведя плечом, обиженно удалилась.

Джапаридзе тихо заговорил.

— Саша, хотелось, чтобы мы с тобой были откровенны друг с другом.

— Начинайте первым, если хотите откровенности.

Джапаридзе вздохнул и сделал глоток.

— Эти двое, — начал он, не отрывая глаз от стакана с чаем, — не просто туристы. Они профессионалы. Они не местные. И я должен их найти.

Я молчал, наблюдая, как капитан достаёт из внутреннего кармана фотографию.

На снимке — два мужчины в гражданском, стоящие у стенда с сувенирами на рынке Орджоникидзе.

— Видел их?

Я посмотрел и качнул головой:

— Похоже на тех, с кем я столкнулся.

Джапаридзе вздохнул, положил снимок на стол.

— Тогда послушай их историю.

Он отхлебнул ещё чаю, затем неожиданно спросил:

— Ты знаешь, над чем работает профессор Ковалёв? О каких картах говорила Марина?

Я насторожился.

— Не особо. Археология, раскопки.

— Только?

— Я не его секретарь.

Капитан усмехнулся:

— Хорошо. Тогда слушай. Эти двое — Алан и Аслан Дагчи, братья. Родом из Турции. Но они этнические осетины по происхождению.

— Осетины? Как они оказались в Турции?

Он достал вторую фотографию — два мужчины в рубашках и галстуках разговаривают с третьим, в иностранной военной форме.

— Они?

Если приглядеться, то сходство было, но уверенно опознать я их не мог.

Джапаридзе убрал фотографии.

— А при чём здесь карты профессора?

Капитан наклонился вперёд:

— Тебе не кажется, что я уже достаточно рассказал? Информацию за информацию. Выкладывай всё, что знаешь о туристах. А я — почему эти «туристы» ищут карты.

— Меня больше интересуют не эти двое, а как вы собираетесь избавить меня от опеки Комиссарова.

— Твоя очередь, Каменев.

— Покажите ещё раз фото.

Я рассказал про оборудование, которое было загружено, а потом пропало.

Джапаридзе сделал пометки в блокноте.

— Это, в принципе, всё. Потом я увидел, как они догоняют Дзерассу на рынке, кинулся помогать, мы слегка помахались, я их вырубил, а дальше мы сбежали.

— На чём они приехали к рынку?

— Я не видел. А кто они и почему так вас интересуют?

— Они потомки осетин-мухаджиров, которые переехали в Османскую империю в 1865 году, — Джапаридзе отхлебнул чаю, затем достал ещё один пожелтевший снимок, — вот их прадед, возглавивший одну из групп переселенцев. Был довольно успешным военачальником при царе. Фамилия — Кундухов.

На старой раритетной фотографии — мужчина с орлиным профилем, в османском мундире, но с осетинскими чертами лица.

— Кто вообще такие эти мухаджиры? — спросил я, наблюдая, как капитан разливает чай по стаканам.

— Те, кто ушёл с Кундуховым в 1865-м к единоверцам, они исповедовали ислам. Как ты знаешь, до революции десять процентов осетин были мусульманами.

Я согласно кивнул.

— Сам Муса сначала служил России. Генерал, георгиевский кавалер. Но потом увёл сотни осетин в Турцию — обещал им рай. Вот смотри. Это печатная копия старого письма с выцветшими чернилами.

— Ничего себе.

— Я читал старое с выцветшими чернилами в архиве. Это Гуцыр Шанаев писал своим из Турции — предупреждал, что Кундухов лжёт. Что переселенцы живут в грязи, болеют, мрут как мухи.

— И всё равно поехали?

— Некоторые верили, что станут пашами, — Джапаридзе швырнул на стол фотографию: толпа измождённых людей у глиняных мазанок, — вместо этого получили пыль и неплодородные земли Сиваса.

Он достал ещё один лист — вырезку из книги:

— Вот Инал Кануков, сам вернувшийся ребёнком, писал: «Они проклинают тех, кто их увёл…».

Капитан замолчал, давая мне прочитать жёлтые строки.

— Хотя потомки Кундуховых ни тогда, ни сейчас не бедствуют. Сын генерала Мусы Кундухова был министром иностранных дел при Ататюрке, заключал мирный договор с Советской Россией.

— Но почему тогда эти… братья Кундуховы сейчас здесь? Раз им так хорошо в Турции?

— Если коротко, то потомки хотят вернуть тот самый кинжал Чёрного Всадника. Они считают его своим по праву.

Снаружи завыл ветер, стены палатки затрепетали.

— Вот и вся правда о потомках мухаджиров, Каменев. Они хотят завладеть реликвией, которая принадлежит осетинскому народу, а значит и нашей стране. И наша задача — им помешать.

— Так братья — турки или всё же осетины?

Джапаридзе допил свой чай и отложил кружку.

— По паспорту они, конечно, граждане Турции — турки. По крови — осетины. В Турции по закону — никаких «осетин» и любых других национальностей, кроме «турок», вообще не существует.

— После правительства Ататюрка у них как в рейхе: один народ, один язык, один флаг. Курдов — в горы, армян — в пустыню, греков — за море. Чвенебури — грузины-мусульмане — попали под жернова. Так же, как и осетины — их мало, вот и разрешили… тихо вымирать. Молодёжь почти не говорит по-осетински. Турецкое правительство только радо и всячески потворствует этому.

— Но язык же, традиции, не убьёшь?

— Язык? Помилуй. В школе — только турецкий. На улице — только турецкий. В 60-х целое село чуть не выселили за то, что кто-то пожаловался, что на свадьбе осетинскую песню запели. Главе села пришлось пару месяцев в тюрьме посидеть. А турецкая тюрьма, я тебе скажу, совсем не сахар.

Он встал, поправляя ремень.

— Сейчас турки хитрее стали: в тюрьму не сажают — это дало обратный эффект, а душат деньгами. Не знаешь турецкого — не поступишь в университет. А значит, и хороших зарплат не видать — капитализм. Не кричишь на каждом углу, что «лучше Турции нет страны, и ты гордишься быть турком!» — не получишь в налоговой службе разрешения на лавку.