Доктор Торндайк. Безмолвный свидетель - Фримен Ричард Остин

– Тем не менее, – настаивал я, – если оставить в стороне требования закона, разве вы не должны для собственной уверенности и ради общественного блага подтвердить смерть? А что, если тот человек на самом деле не умер?

– Это было бы очень неловко для него, – заметил Бэтсон, – и для меня тоже, если бы он перед погребением ожил. Но в реальной жизни так не бывает. Преждевременные похороны бывают только в романах.

Его легкомысленная уверенность раздражала меня. Как может он или кто-нибудь другой знать, что произошло?

– Не понимаю, как вы пришли к такому выводу, – сказал я. – Доказать это можно только полной эксгумацией. И остается фактом: если вы не подтверждаете смерть, у вас нет никакой страховки от преждевременного погребения или кремации.

Бэтсон вздрогнул и посмотрел на меня, его широко открытые светло-голубые глаза выглядели нелепо маленькими сквозь вогнутые линзы очков.

– Ей-богу! – воскликнул он. – Очень рад, что вы об этом упомянули. О кремации, я имею в виду, потому что скорее всего она произойдет. Несколько дней назад я как свидетель подписал его завещание и помню, одно из его условий – кремация тела. Поэтому мне придется подтвердить его смерть для получения свидетельства о кремации. Давайте немедленно пойдем и взглянем на него.

С характерной порывистостью он вскочил, взял с вешалки шляпу и пошел, и мне пришлось идти за ним.

– Ужасно неудобны эти особые правила, – сказал Бэтсон, быстро идя по улице. – Причиняют много хлопот и очень все задерживают.

– Разве обычного свидетельства о смерти недостаточно для кремации? – спросил я.

– С точки зрения закона достаточно, хотя говорят о введении новых правил, но Компания сама себе закон. У нее адски строгие правила, и так как вблизи Лондона нет крематориев, кроме одного, в Уокинге, приходится подчиняться их правилам. И это напоминает мне…

Бэтсон остановился и свирепо посмотрел на меня сквозь очки.

– Напоминает вам? – повторил я.

– Что они требуют второе свидетельство о смерти, подписанное человеком с медицинской подготовкой. – Он постоял, что-то бормоча про себя, потом неожиданно повернулся и пошел в новом направлении. – Надо поймать другого человека и захватить с нами, – объяснил он, идя по Хэмстед Роуд. – Совсем об этом забыл. Его зовут О’Коннор, младший врач из Северно-лондонской больницы. Он пойдет с нами, если мы застанем его дома. Если нет – вам придется заменить его.

Бэтсон взглянул на свои часы – поднес их на расстояние в четыре дюйма к носу – и двинулся вперед еще быстрее. Мы прошли небольшую площадь. Он остановился у двери, на которой висела скромная медная дока с надписью «Доктор О’Коннор», схватил ручку звонка и стал дергать, словно работает на пневматическом насосе.

– Доктор дома? – спросил он у изумленной служанки и, не дожидаясь ответа, влетел в коридор, прошел по всей его длине, как будто исполняя танец мечей, и наткнулся на незамеченный половик.

Доктор был у себя, он появился в вечернем костюме, с пальто через руку, и, казалось, торопится не меньше Бэтсона.

– До завтра это не подождет? – спросил он, когда Бэтсон объяснил суть дела и попросил его помощи.

– Лучше идите сейчас, – умоляюще произнес Бэтсон, – это займет несколько минут, и я смогу заняться своими делами.

– Хорошо, – сказал доктор О’Коннор, надевая пальто. – Идите, а я приду через несколько минут. Мне по пути на запад нужно взглянуть на пациента, и я опоздаю на встречу. Напишите адрес на моей карточке.

Он протянул моему патрону карточку, тот написал на ней адрес, и доктор О’Коннор ушел. Бэтсон очень быстро пошел вслед за ним, снова наткнулся на половик и выскочил на тротуар, как запоздавший спринтер.

Гейтон-стрит, на которую мы вскоре пришли, такая же серая и грязная, как десятки других боковых улиц в этом районе, и дом № 23 отличался от соседних только тем, что был чуть грязнее. В ответ на неприлично громкий стук Бэтсона появилась женщина – может, ее следует назвать леди. Она впустила нас и Бэтсон без всяких предисловий объяснил ей нашу цель.

– Я получил вашу записку, миссис Сэмвей. И привел с собой друга, чтобы осмотреть пациента. Неприятное дело. Очень печальное. И неожиданное. Вчера он не казался крайне плохим. В какое время это произошло?

– Не могу сказать точно, – ответила она. – Когда я заглянула к нему вчера вечером, ему как будто было хорошо и удобно, но когда я пришла к нему в семь утра, он был мертв. Должны бы дать вам знать раньше, но я ожидала, что вы зайдете.

– Хм, да, – кашлянул Бэкстон, – очень печально. Кстати, кажется, мистер Мэддок хотел, чтобы его останки были кремированы?

– Да, так сказал мне муж. Вы помните, в отсутствие родственников он душеприказчик. Похоже, все родственники мистера Мэддока в Америке.

– У вас есть бланк сертификата? – спросил Бэтсон.

– Да. Сегодня днем муж взял все необходимые формы у могильщика.

– Хорошо, миссис Сэмвей, мы только взглянем на тело. Мне нужно подтвердить, что я его видел, понимаете?

Женщина провела нас в гостиную, где, вероятно, работала одна, потому что на столе лежал неоконченный предмет какой-то одежды. Оставив нас здесь, она вышла и вскоре вернулась со стопкой бумаг и с зажженной свечой; мы встали и пошли за ней в боковую комнату на первом этаже. Комната маленькая, скромно меблированная, с окнами, задернутыми прочными занавесями; у стены кровать, на ней неподвижный человек, накрытый простыней.

Хозяйка поставила подсвечник на столик у кровати и отступила, уступая место Бэксону, который откинул простыню и посмотрел на тело близоруким взглядом. Покойный – хрупкого телосложения мужчина лет пятидесяти, но кроме того, что он чисто выбрит, я ничего не мог сказать о его внешности, так как, помимо обычной повязки под подбородком, чтобы не опускалась челюсть, плотная повязка на голове удерживала ватные тампоны на глазах, не дававшие им открываться.

Бэтсон прижал стетоскоп к груди покойника, а я не без интереса посмотрел на хозяйку. Миссис Сэмвей выглядела необычно, и я нашел ее красивой, хотя лично меня она не привлекала. Ей лет тридцать, она выше среднего роста, у нее пропорции Юноны, с маленькой головой, очень изящно расположенной на плечах. Черные волосы, разделенные посредине, опускались по обе стороны от лба: они очень гладкие и собраны сзади аккуратным узлом. В целом это напомнило мне так называемую «Клитию», в этом виделась умиротворенность, но не имелось мягкости и нежности той головки. Однако самым удивительным в женщине казался цвет ее глаз, таких серых или карих я никогда не встречал; они были так бледны, что напоминали светлые точки, как глаза лемура или кошки в темноте, и эта особенность придавала взгляду особую напряженность и проницательность.

Я едва успел заметить такие своеобразные особенности, как Бэтсон, закончив осмотр, протянул мне стетоскоп.

– Послушайте, раз уж вы здесь, – сказал он и, повернувшись к нашей хозяйке, добавил: – Давайте посмотрим эти документы, миссис Сэмвей.

Он прошел к столу, а я занял его место у кровати и начал осмотр. Конечно, это только формальность, потому что человек явно мертв, но, настаивая на необходимости убедиться в его смерти, я должен был проявить скептицизм. Соответственно я путем прикосновения и при помощи стетоскопа проверил район сердца. Можно не говорить, что я не услышал никаких звуков работы сердца и никаких признаков пульса; легкого прикосновения к поверхности груди оказалось достаточно, чтобы отбросить все сомнения. Живое тело не может быть так полностью лишено тепла.

Я отложил стетоскоп и задумчиво смотрел на мертвеца, неподвижного и застывшего, с перевязанной челюстью и закрытыми глазами, и неопределенно думал, каким он мог быть живым и какая болезнь столь неожиданно увела его из мира живых. Бессознательно (по привычке, полагаю) мои пальцы легли на липкое, без пульса, запястье. У ночной сорочки был очень длинный рукав, почти закрывавший пальцы, и мне пришлось отвернуть его, чтобы дотронуться до места, где обычно прощупывается пульс. Делая это, я чуть передвинул мертвую руку и впервые заметил отчетливый ригор мортис, или трупное окоченение – состояние, которое должен был заметить раньше.