Не говори Пустоте Да - Небоходов Алексей

"Интересно, они все здесь такие? – подумала наследница, рассматривая крепкие руки Сергея. – С одинаковыми мечтами о маленьком счастье в этом болоте?".

– Прошу всех к столу, – голос матери прервал размышления. – Остынет.

Надежда Густавовна расставляла на столе блюда с домашней едой: мясо по-строгановски, картофельное пюре, салат из свежих овощей, соления из погреба. Алевтина отметила, что мать достала лучшее из запасов – те банки, которые обычно берегли "для гостей". Еда выглядела аппетитно, но после изысканных ресторанов Москвы казалась почти примитивной.

Семья расселась вокруг стола: отец во главе, мать напротив, сёстры по бокам. Сергей устроился рядом с Варей, неловко оправляя свежую рубашку, явно надетую ради особого случая. Алевтина почувствовала, как охватывает странное ощущение – словно актриса, случайно попавшая не на ту сцену. Эти люди, их проблемы, их маленький мирок – всё казалось чужим и бесконечно далёким.

– Ну, за встречу, – произнёс Бронислав Карлович, поднимая стопку с водкой.

Алевтина послушно подняла свою, хотя предпочитала сухое вино. Очередной компромисс с прошлым, от которого так старательно отгораживалась все эти годы.

Разговор за столом не клеился. Родители и сёстры явно не знали, о чём говорить с этой новой, чужой Алевтиной, которая смотрела на их жизнь словно через музейное стекло. Гостья сама не стремилась облегчить ситуацию – отвечала коротко, без подробностей, не задавала вопросов. В конце концов, столичная дама приехала сюда не за семейным воссоединением, а за наследством.

– Расскажите мне больше об Антоне Длиннопёрове, – наконец произнесла наследница, отодвигая тарелку с недоеденным ужином. – Я так мало о нём знаю.

Лидия бросила быстрый взгляд, в котором читалось понимание. Конечно, Алевтину интересовал не сам покойник, а его деньги. Что ж, по крайней мере сёстры друг друга понимали.

– Антон Густавович был… сложным человеком, – начала средняя сестра, выбирая слова. – Властный, привыкший получать то, что хочет. Город фактически принадлежал ему – не только завод, но и всё остальное. Мэром был почти тридцать лет, ещё с советских времён.

– И женщин любил, – неожиданно добавила мать, и в голосе проскользнула неприязнь. – Особенно молодых. Говорили, ни одна симпатичная девушка не могла устроиться на завод без его… одобрения.

Алевтина подняла бровь. Не такая уж редкость – мужчины такого положения часто пользовались властью подобным образом. Ничего нового, в Москве это происходило ежедневно, просто в более изысканной форме.

– Но город при нём процветал, – заметил Сергей, неожиданно включившись в разговор. – При всех недостатках, директор заботился о Стрептопенинске. Завод работал, зарплаты платили вовремя, социальные программы поддерживал.

– Да, – кивнула Варя. – Благодетель отремонтировал наш детский сад полностью, новые игрушки купил, площадку построил.

– Это всё фасад, – тихо произнёс отец, глядя в свою тарелку. – За красивой оболочкой скрывалось нечто… иное.

– Что именно, папа? – Алевтина подалась вперёд.

Бронислав Карлович поднял глаза, и в них читалась та же тревога, что и днём, когда рассказывал о странностях на заводе.

– Странности, – наконец сказал старик. – Странные привычки, странные связи. Никто не знал, откуда такие деньги. Завод, конечно, прибыльный, но не настолько, чтобы объяснить особняк на холме, дома за границей, счета в швейцарских банках.

– А последние месяцы покойный вообще вёл себя… необычно, – Лидия разливала чай, не глядя на Алевтину. – Говорил, что скоро умрёт, но не уйдёт. Все думали, это про "наследие" в городе – парк его имени, больница, которую построил. Но теперь…

Средняя сестра замолчала, многозначительно посмотрев на старшую.

– Что теперь? – спросила столичная дама, чувствуя, как холодок пробежал по спине.

– Теперь ясно, что директор имел в виду нечто другое, – закончила за сестру Варя. – Это связано с вашей свадьбой, да? С традицией?

Алевтина бросила раздражённый взгляд на младшую сестру. Этот ритуал казался всё более нелепым с каждой минутой.

– Посмертная свадьба – просто старый обычай, – сказала наследница сухо. – Ничего сверхъестественного.

– Не так всё просто, Аля, – тихо произнесла мать. Пальцы сжали салфетку так, что костяшки побелели. Хозяйка опустила взгляд на руки, словно видела что-то, чего не видели остальные. – Эта традиция в нашей семье идёт издревле. Ещё из Германии. Когда кто-то из рода умирает неженатым – будь то мужчина или женщина – нельзя хоронить одинокими. Помнишь тётю Гертруду? Ей нашли мужа прямо в гробу. А дядю Вильгельма обвенчали с умершей за день до него соседкой… – старшая женщина запнулась, прикрыв рот рукой.

– Иначе что? – нетерпеливо спросила Алевтина.

– Иначе умерший не найдёт покоя, – закончил отец. – И принесёт несчастье всем, кто носит его кровь.

В комнате повисла тишина, нарушаемая только тиканьем старых часов на стене. Алевтина почувствовала нарастающее внутри раздражение. Неужели в двадцать первом веке образованные люди всерьёз могут верить в такие предрассудки?

– Немецкие традиции нашей семьи иногда опаснее русских, девочки, – многозначительно добавил Бронислав Карлович, поднимая взгляд от тарелки. – Некоторые вещи лучше не трогать, если не понимаешь их природы.

– Папа, – начала Алевтина, стараясь, чтобы голос звучал рационально и спокойно, – ты же инженер, человек науки. Неужели веришь в эти сказки?

– Я верю в то, что видел своими глазами, – твёрдо ответил родитель. – И Антон Длиннопёров не был обычным человеком. В директоре было что-то… не от этого мира.

Лидия бросила на отца предостерегающий взгляд, словно сказал слишком много. Мать побледнела и торопливо перекрестилась – почти незаметный жест, сделанный украдкой, под столом.

Алевтина почувствовала, как изнутри поднимается глухое отвращение ко всему: к этому разговору, к дому, пропахшему прошлым, к людям, погружённым в суеверия. Столичной гостье казалось, что попала в средневековье, где образованные взрослые всерьёз обсуждают духов и проклятья.

Внезапно тишину разрезал резкий стук в дверь – три чётких, размеренных удара, от которых все за столом вздрогнули. Лидия выронила ложку, которой размешивала сахар, и та со звоном ударилась о блюдце. Варя инстинктивно прижалась к Сергею, словно ища защиты. Мать замерла с чайником в руках, не донеся до чашки.

– Кто это может быть так поздно? – спросила Алевтина, удивлённая их реакцией.

– Это от него, – тихо произнёс отец, поднимаясь из-за стола. – От Антона. Пришли за тобой.

Три новых удара, более настойчивых, заставили вздрогнуть даже Алевтину. Было что-то неестественное в этом звуке – словно стучали не рукой, а чем-то тяжёлым и твёрдым, и каждый удар отдавался не только в дверь, но и во всём доме, заставляя вибрировать старые половицы.

Бронислав Карлович медленно направился к двери, и шаги казались неестественно громкими в наступившей тишине. Наследница внезапно почувствовала холодок по спине, который не могла объяснить рационально. В этом стуке, в реакции семьи, в напряжённой атмосфере было что-то, заставлявшее вспомнить слова Георгия: "У мёртвых память длиннее, чем у живых".

Мужчина открыл дверь, и в комнату словно хлынул поток холодного воздуха. На пороге стоял высокий худощавый мужчина лет шестидесяти, в безупречном чёрном костюме, выглядевшем слишком дорогим для Стрептопенинска. Бледное лицо, остро очерченное скулами, казалось высеченным из мрамора, а холодные серые глаза изучали присутствующих с почти анатомическим интересом. Алевтина поймала этот взгляд и невольно выпрямилась, ощутив что-то родственное – такими глазами сама смотрела на подчинённых в Москве, выискивая малейшие признаки некомпетентности.

– Михаил Андреевич, – произнёс отец с лёгким поклоном, и в голосе прозвучало уважение, смешанное с едва заметной опаской. – Проходите, пожалуйста.

– Благодарю, Бронислав Карлович, – ответил гость. Голос был размеренным, лишённым каких-либо интонаций, словно каждое слово проходило тщательную проверку перед произнесением. – Прошу прощения за поздний визит, но дело не терпит отлагательств.