Не говори Пустоте Да - Небоходов Алексей

Комната, некогда принадлежавшая подростку Алевтине, теперь приобрела вид временного пристанища для гостьи из большого мира. Личные вещи лежали аккуратными стопками на столе и комоде, не смешиваясь с местной обстановкой. Раскрытый чемодан примостился в углу, готовый к быстрому сбору и отъезду. Даже постельное бельё – шёлковое, привезённое с собой – отказывалось сливаться с окружением. Всё говорило о временности, о нежелании пускать корни в эту почву.

– Аля… – начала Варя и запнулась, нервно теребя край ночной рубашки. – Я хотела спросить…

– Что именно? – Алевтина выпрямилась, принимая деловой вид, словно готовилась к совещанию, а не к разговору с младшей сестрой глубокой ночью.

– Почему ты согласилась? – выпалила Варя, делая маленький шаг вперёд. – На эту… свадьбу. Это же… это же жутко! Спать в одной комнате с мёртвым человеком, которого ты даже не знала. Я не понимаю.

Алевтина медленно поднялась с кровати и подошла к столу. В тусклом свете настольной лампы лицо казалось вырезанным из бледного мрамора – чёткие линии скул, точёный подбородок, холодный блеск глаз. Она опустилась на стул, развернув его так, чтобы видеть Варю.

– У каждого своя цена, Варюша, – произнесла москвичка с ледяным спокойствием. – Просто мою платят деньгами и властью.

Варя вздрогнула, словно слова сестры были физическим ударом.

– Но это же… это же не продажа овощей на рынке, Аля. Это брак. Пусть странный, пусть с мёртвым, но всё равно священный…

Алевтина рассмеялась – коротко и резко, без тени веселья.

– Священный? – она покачала головой. – Повзрослей, Варя. Брак – это социальный контракт. Одна сторона предлагает условия, другая принимает или отвергает. В моём случае условия исключительно выгодные – три дня странных ритуалов в обмен на полмиллиарда долларов. Никто в здравом уме не отказался бы.

Варя смотрела на сестру широко открытыми глазами, в которых постепенно проступало понимание, смешанное с ужасом.

– Но здесь же что-то нечистое, – прошептала младшая. – Лида говорила про проклятие, папа рассказывал о странностях, даже Сергей, когда работал на заводе, видел вещи, которые нельзя объяснить… Ты не боишься?

– Боюсь? – Алевтина откинулась на спинку стула, удобно скрестив ноги. – Чего мне бояться? Местных суеверий? Деревенских сказок про то, как покойники встают из гробов и утаскивают невинных девушек в могилу? – Она поморщилась. – Я выросла из этих страшилок, Варя. И тебе советую.

– Дело не в страшилках, – Варя подошла ближе, осмелев от внезапного прилива эмоций. – Дело в том, что ты… ты словно продаёшь себя. Своё тело, свою честь…

– О какой чести ты говоришь? – Алевтина изогнула бровь. – В Москве, где я живу, понятия чести и достоинства давно переведены в рубли, доллары и должности. Там всё честно: за тебя хотя бы платят, а не жуют сплетни за забором.

Алевтина поднялась и подошла к окну, из которого открывался вид на тёмные силуэты деревьев и редкие огни соседских домов.

– Знаешь, я никогда не рассказывала, что на самом деле помню об этом городе, – продолжила она, не поворачиваясь к сестре. – Помню Клавдию Петровну из дома напротив. Она променяла мужа на пакет сахара во время дефицита, переспав с директором продуктового магазина. А потом десять лет читала нравоучения в церковном хоре. Помню нынешнего директора школы, Сорокина. Он в девяносто седьмом написал анонимный донос на всех своих коллег председателю районо, перечислив поименно, кто брал взятки с родителей, кто приходил на уроки с похмелья, кто крутил роман с физруком. Получил дополнительную премию к Новому году, пока половину педсостава увольняли. А теперь рассуждает о педагогической этике.

Алевтина повернулась к Варе и оперлась спиной о подоконник, скрестив руки на груди.

– Я просто играю по тем же правилам, только на другом уровне, – сказала она, глядя прямо в глаза сестре. – Там тебе улыбаются, пока ты полезна, но зато сама выбираешь, за сколько продаться. Здесь тебя купят за копейку и ещё скажут спасибо.

Варя стояла, прикусив губу. В глазах блестели слёзы, но девушка упрямо сдерживала их, не желая показывать слабость.

– Но ведь должно быть что-то ещё, – произнесла младшая тихо. – Что-то настоящее. Как у нас с Серёжей. Мы же не из-за денег вместе.

– Пока, – отрезала Алевтина. – Подожди, когда вам нечем будет платить за квартиру или когда родится ребёнок с каким-нибудь заболеванием, требующим дорогого лечения. Посмотрим, насколько хватит вашей любви.

Варя отшатнулась, словно получила пощёчину.

– Ты… ты правда так думаешь? Что все отношения – это только обмен?

– Я не думаю, Варя, – Алевтина пожала плечами. – Я знаю. У каждого человека есть цена. Разница лишь в том, кто сам назначает, а кого оценивают другие.

Алевтина вернулась к столу и взяла телефон, проверяя уведомления. Жест был намеренно небрежным, демонстрирующим, что разговор близок к завершению.

– В Москве я поняла одну простую вещь, – продолжила она, не поднимая глаз от экрана. – Мораль – это роскошь для тех, кто может себе позволить. Когда у тебя есть деньги, ты можешь рассуждать о чести, достоинстве и прочей метафизике. Когда их нет – ты просто выживаешь, используя любые средства.

– Но разве не должно быть каких-то границ? – тихо спросила Варя. – Чего-то, через что ты не переступишь?

Алевтина подняла взгляд от телефона и посмотрела на сестру с выражением, в котором смешивались снисходительность и что-то почти похожее на жалость.

– Ты знаешь, на что я не пойду, Варюша? – она улыбнулась. – Я не буду прозябать в нищете, не дам себя использовать без компенсации и не стану прятать свои амбиции за фальшивым смирением. А всё остальное… – Алевтина пожала плечами, – всё остальное обсуждаемо.

Она отложила телефон и подошла к Варе, положив руки на плечи. Впервые за весь разговор в этом жесте проглянуло что-то почти тёплое, напоминающее, что перед младшей стояла не только циничная карьеристка, но и сестра, которая когда-то заплетала косички и защищала от дворовых хулиганов.

– Так что не ищи во мне совести, – сказала Алевтина, и голос звучал почти мягко. – Я сдала её в аренду государству. Временно, конечно. Как только наберу достаточно власти, выкуплю обратно. Может быть.

Варя смотрела снизу вверх, и во взгляде читалось мучительное непонимание.

– Но это же… это же всё неправильно, Аля. Так нельзя жить.

– Можно, Варюша, – Алевтина отпустила плечи и отошла на шаг. – И многие так живут. Просто не все честно в этом признаются.

Алевтина вернулась к кровати и села, показывая, что разговор окончен. Варя всё ещё стояла посреди комнаты, нерешительная и потерянная. Потом, словно приняв какое-то важное решение, медленно отступила к двери.

– Я не хочу так, – произнесла младшая тихо. – Никогда не захочу.

– И не придётся, – спокойно ответила Алевтина. – У тебя есть я. Как только получу наследство, первым делом обеспечу вас с Лидой так, что вам никогда не придётся делать выбор между совестью и выживанием.

Варя смотрела минуту, плечи начали подрагивать, а в глазах стояли слезы, которые больше не пыталась сдерживать.

– Спасибо, но… мне не нужны такие деньги, – прошептала девушка. – Я лучше останусь здесь, с Серёжей, с мамой и папой. Лучше буду верить в людей.

Варя открыла дверь и обернулась на пороге:

– Спокойной ночи, Аля.

Дверь закрылась почти беззвучно. Алевтина осталась одна, в тишине комнаты, которая когда-то была центром детского мира, а теперь казалась чужой и незнакомой, как номер отеля в забытом городе.

Она поднялась и подошла к зеркалу на стене. Из тусклого стекла смотрело лицо, которое привыкла видеть каждое утро в московской квартире – уверенное, холодное, расчётливое. Но сейчас, в полумраке старого дома, в отражении проступило что-то ещё – тень сомнения, едва заметная морщинка между бровей, которой не было раньше.

"Наивная девочка, – подумала Алевтина о Варе. – Её ждёт столько разочарований".

Но где-то глубоко внутри, в той части души, которую давно считала атрофированной, шевельнулось странное чувство. Не зависть – Алевтина давно переросла это примитивное чувство. Скорее сожаление о чём-то безвозвратно утраченном, чего не могла даже чётко сформулировать.