Двадцать невымышленных историй - Глазов Григорий Соломонович

Мылся холодной водой, которая струёй била из крана в белую, словно натёртую мелом, квадратную раковину. Сжал ладони, набрал полную пригоршню, напился. Вода хорошая, из Буга, над которым прожил столько лет. Снова подставил руки под кран, засмотрелся на прозрачный ручей, а перед глазами заискрились, заиграли радугой речные плесы, окружённые зубчатыми дугами ивовой заросли. «Прощай, Буг! Скоро ли буду купаться в твоих тёплых желтоватых водах, или проплыву ещё на лодке вдоль твоих стремительных берегов?" А вода шумит, плещется, возражает. Жалко ему, да что же сделаешь – душа позвала на шахты, в горный посёлок. Бьётся, рвётся вода на реке, разливается, бежит следом в его новый дом, прижимается к рукам, к лицу.

Фёдор взмахивает головой, отгоняет мысли. С длинных чёрных волос обильно спадают крупные капли. Как будто искупался. Получается, что действительно река пошла за ним, пробралась подземными путями-трубами в его квартиру. Да и лучше, не надо воду носить вёдрами.

Жена уже накрывает на стол. Быстро справилась у плиты. Видно, не такая уж плохая эта вещь в доме – возле печи дольше приходилось возиться.

Фёдор садится есть. Детей не зовут, их София накормила раньше. Так заведено с деда-прадеда, чтобы не крутились за столом, не мешали взрослым.

– На утро что приготовить? – спрашивает жена, беря чемоданчик Фёдора, который он всегда носит с собой на работу, – Может, рыбы жареной? Купила вот карасей в магазине.

– Успеешь ещё. Завтра выходной, а мне в понедельник – в ночную смену.

– Так ложись отдохни.

Не ответил. Не хотелось ложиться, когда так вдруг увеличилось, возросло его поле деятельности – и дома, и на шахте. Теперь у него новые заботы, новые дела, о которых надо думать и за которые следует немедленно браться. Захотелось побыть в одиночестве.

Приоткрыл стеклянную дверь, вышел на балкон, уверенно, как, бывало, на холку лошади перед прыжком, положил руку на железные перила. Отсюда, со второго этажа дома, стоявшего на самом высоком месте в посёлке, было видно далеко–далеко, словно раздвинулись, расширились горизонты, словно он сам поднялся над миром, который покорно простилался внизу; глаза, казалось, сделались зорче, а мысль – острее, быстрее. Фёдор поймал себя на мысли: и квартира, и дом, и весь посёлок, и шахты, копры которых выглядывали из густой зелени лесов близ Червонограда или болтались чёрными треугольниками среди необозримых хлебов, – это всё его, возделанное и взлелеянное им самим великое добро. Сердце наполнилось гордостью. Он подмигнул, бросая взгляд на шумную улицу: мы ещё и не то, мол, сделаем, это же только начало.

Вот теперь он, Фёдор, можно сказать, закладывает новую шахту, её не видно отсюда за стеной ольх с серой корой, да, собственно, и видеть там нечего. Только площадка среди леса, а на ней – машины, которыми, будто в бездонную пропасть, горняки всё накачивают и накачивают глубоко в землю цемент. Шахту уже, было, начали строить, но вдруг наткнулись на трещиноватый песчаник с мощными источниками, который не так просто проходить. Поэтому и решили зацементировать ствол, чтобы остановить воду, преградить ей путь. Работа ответственная, но Фёдор знает свое дело, не зря же кончал специальные, хоть и короткие, курсы машинистов-бетонщиков; теперь один справляется едва ли не за десятерых. Только бы вовремя подвозили цемент, а он уже подготовит смесь, сделает всё как положено.

Правда, водители самосвалов стараются. Вот и сейчас колонна их мчится по улице в направлении шахты. Один почему-то остановился. Ага! – догадывается Фёдор, – водитель хочет заглянуть в чайную, что напротив. Так оно и есть. Открыл дверцу, выскочил на мостовую и шмыгнул в чайную. Кто-то, видно, из новых, незнакомый. Но нет, кажется, встречал Фёдор это красное лицо с синим, как луковица, курносым носом.

Подождал, пока водитель вернётся. И только взглянул на него снова, пронзило что-то острое в сердце, спутались, смешались мысли, а через всё – металась только одна: видел, встречал!

Краснолицый быстро вскочил в кабину, газанул с места и исчез.

«Видел! Но где? Где встречал этого пьяницу?» – болезненно билась мысль, а ответ не приходил... «Только чего это жутко, нехорошо становится на душе, будто страшно? Видел, встречал!»

Фёдор оторвался от балкона, неуверенным шагом вернулся в комнату. Глаза не видели ничего, кроме синей луковицы; пол, казалось, шатался и выскальзывал из-под ног.

Со двора в дом вбежали дети – сын и дочь. Пятилетний Богдан (Бобусь, как его, лаская, называл Фёдор), весь вымазанный в глине, с разгона выбрался на колени к папе.

– Водичка там... Много-много! – сообщил он, раскидывая руки.

– Мы плотину запрудили, – добавила старшенькая Стефка.

– Плотину? Зачем? – взглянул на детей Фёдор, – идите, к маме, бегите, – отослал их от себя. «Где же это я его видел?» – лихорадочно думал.

Дети, удивлённые поведением отца, который каждый вечер любил забавляться с ними, неохотно попятились из комнаты. Без них стало пусто и ещё более тоскливо. Угнетала тишина. Фёдор подошел к приемнику, повернул, но за шкалой не загорелся свет. «Ах! Батареи же не подключены. Разъединил, как перевозили, так и остались.» Машинально потянулся к коробке с батареями, стёр с них рукой пыль, принялся зачищать концы. «Вообще, приёмник уже старый, батареи слабые. Да и зачем они теперь, когда в квартире электричество? Другой надо, «Балтику» например... Наверное, это показалось только, что знакомый, ну откуда мне его знать? Только душу разбередила эта чёртова кирпичная харя!»

Наконец шкала приемника засияла красным, жёлтым, зеленым цветами, из динамика послышался свист, шум, скрежет. «Нет, не годится он здесь», – рассуждал дальше Фёдор. – «Видишь, как моторы мешают, их полно в посёлке, на шахтах. В лесу чище приём был... Вот дурак! Увидел незнакомого человека – и уже душа в пятках!.. О, песня: «В роще зелёной клён рос...»»

Услышав любимую мелодию, в комнату в сопровождении детей зашла София. Фёдор полностью успокоился, а вскоре и вовсе перестал думать о случае, после которого почувствовал, будто теряет навсегда своё, казалось, уже уверенное, навеки добытое счастье. О нём вспомнил только через день, под вечер, когда пришёл на работу, да и то невольно, увидев валку самосвалов, которые с шумом катились по недалёкому шоссе на другие шахты.

Принял смену на растворомешалке. Рабочие, наработавшись за день, покидали строительную площадку, и на ней стало необыкновенно пусто и тихо. Только в компрессорной приглушённо гудел двигатель, словно набирался силы, чтобы через несколько минут начать и потом всю ночь гнать по трубам цементную массу в ненасытные песчаниковые пропасти.

Фёдор критически осмотрел запас цемента, решил, что для начала работы его достаточно, а там – подвезут, и принялся готовить смесь. Внимательно следил, чтобы раствор был высококачественный, отвечал всем техническим требованиям, проверил ещё и ещё раз и только после этого подал сигнал в компрессорную: «Можно накачивать!»

Механизмы заработали, сжатый воздух погнал приготовленную массу в цементационные скважины. Теперь Фёдор должен был только следить, чтобы не было перебоев, и он с тревогой поглядывал то на кучу цемента, которая таяла прямо на глазах, то на шоссе, откуда должны были появиться самосвалы.

За навесом растворного узла потемнело. Из-за леса подул ветерок; он раздвинул высокие мутные облака, и на тёмно-синем, почти чёрном шатре неба кое-где появились мелкие, слабенькие пятнышки звёзд. От них не стало светлее, но вот над близким горизонтом легла белая широкая лента, на строительной площадке закачались длинные тени деревьев, а через мгновение в глаза Фёдора ударил яркий свет; он невольно приложил руку ко лбу.

Машина подкатила ближе, заскрипели тормоза, с грохотом распахнулась и снова звонко лязгнула дверца, но шофёр – не подходил.

– Где ты? – щуря глаза, нетерпеливо окликнул к машине Фёдор. Его возмущало такое промедление, когда дорога была каждая минута. – Разворачивайся и ссыпай!