Двадцать невымышленных историй - Глазов Григорий Соломонович

– Где письма? – спросила Наталья Дмитриевна, – Кому они были адресованы? Ведь их ждут, их надо вернуть.

Глаза Оли впервые за эти два тяжёлых дня радостно заблестели.

– Вот он, я уже приготовила, – и она с готовностью вытащила из кармана смятый, старательно заклеенный конверт. – Я сегодня сама хотела идти к тёте Марии, положить письмо в клеточку.

– Ты правильно решила, Оля. Умница. А второе письмо где? Дорогая, оно ведь было у тебя?

– Я... Мне... – Люба страдальчески наморщила лоб, – Оно было такое... любовное. Я порвала его.

– Порвала? Кому же оно было адресовано? О чём там было написано? Вспомни, Люба.

Девочка ещё больше нахмурила лоб, посмотрела на потолок, на стены, пытаясь вспомнить.

– Машины буксуют... Ещё про дорогу что-то и про школу... Нет, не могу вспомнить.

– Я вспомню, – воскликнула Оля, – вот подождите... Сейчас... – Она прикрыла глаза тёмной щёточкой ресниц.

Представила сначала снежинки, летающие под фонарём, потом Иринку, которая сидит за пианино и играет её любимую музыку «Танец маленьких лебедей», медленно и тихо заговорила:

– Мой Ванечка, мой солнечный! Если бы ты знал, как бывает тихо и грустно в нашей школе, когда заканчиваются уроки, дети разбегаются домой и снег заметает вокруг все тропинки. На дорогах буксуют машины, и мне кажется, что ты далеко, далеко от меня...

Оля говорила, а в комнате будто звенела любимая музыка.

– Но я верю, Ванечка, придёт Новый год – ты оставишь и огни, и музыку и приедешь ко мне, в нашу тихую школу на краю села. Приедешь на первой попавшейся попутной машине, и тебе не помешают ни снег, ни ветер. Приезжай, мой Ванечка!

– Видите, что вы натворили! – воскликнула Наталья Дмитриевна, – теперь Ваня не получил письма и не поехал туда, где его ждут. А завтра – Новый год. Как его фамилия? – И Наталья Дмитриевна протянула руку к телефонной трубке.

– Я не знаю, – растерянно сказала Оля.

– И я не знаю, повторила Люба, – Как-то на букву «З».

– Всё равно, так и позвоним, что было письмо Ване с фамилией на букву «З», – решила Наталья Дмитриевна, раскрыла справочник и отыскала номер телефона студенческого общежития. – А вы теперь бегите домой. Бегите, – повторила совсем ласково, – Я знаю, верю вам, что такое больше никогда не случится...

В общежитии была предпраздничная суета. Ребята готовились к новогоднему балу, который должен был через час начаться в актовом зале института, где уже горела разноцветными огнями ёлка, из угла в угол протянулись гирлянды флажков и на ниточках качались снежинки из белой ваты.

Тётя Мария давно уже закончила своё дежурство, но всё ещё не шла домой. К ней постоянно обращались с просьбами, вопросами.

– Тётя Мария, посмотрите, у меня не кривой галстук?

– Тётя Мария, как вы думаете, эти чулки подойдут к жёлтым туфлям?

– Пожалуйста, помогите, подгладьте мне вот здесь воротник.

И она поправляла галстук, хвалила чулки, гладила воротничок, а сама всё поглядывала на дверь в конце коридора. Почему это Ваня не показывается? И штаны свои выходные сегодня не гладил. Не собирается он что ли на новогодний бал? Все эти дни он ждал какого-то письма. Каждый день по три раза просматривал почту в ящичке уже не только на букву «З», но и в других ячейках.

Но письма не было.

Опустели коридоры общежития. Вот с громким смехом побежали по ступенькам двое. А Ваня так и не вышел...

Телефонный звонок прервал размышления тёти Марии.

– Слушаю. Да, общежитие. Какие письма? Кто, Ольга? Вот я скажу её матери!.. Так говорите Ванечка на букву «З». Есть, есть такой. Вот, как хорошо! Запомню, запомню. Говорите...

Лицо тёти Марии прояснилось, и она, как павлин, поплыла по коридору, постучала в закрытую дверь. Черноволосый парень стоял у окна без пиджака, в помятой рубашке, засунув руки в карманы. Чёрные кудри нависли на глаза, и он равнодушным взглядом смотрел на тёмное окно. На улице, как всегда под Новый год, похолодало, и мороз нарисовал на оконных стёклах маленьких лебедей, распявших на стекле белые крылышки.

– Иванка, тебе письмо!

– Где? – парень порывисто обернулся.

– Было, было письмо... Только оно потерялось. Но я знаю, что в нём написано. Вот слушай. – На лице тёти Марии отразилось большое напряжение. Она быстро, быстро заморгала ресницами, пытаясь вспомнить слова письма.

– Там было написано, Ванечка, что ты, как ясное солнышко. И что тоскует по тебе её девичье сердце... И что бездорожье вокруг, но приехать всё равно можно... Так что ты уже езжай скорее, детка, – закончила тётя Мария деловитым тоном.

Ваня сначала смотрел на неё ошарашенным взглядом, потом схватил со стула пиджак и закружился по комнате, надевая шапку, куртку, варежки. Маленькие ледяные лебеди на оконных стёклах вдруг ожили, взмахнули белыми крылышками и закружились в весёлом танце.

Быстро выбежал.

– Ванечка, ты что, сумасшедший? Застегнись, простудишься!

Остановился, сделал шаг назад, поцеловал женщине руку.

– Спасибо, тётя Мария!

...Почтальон спешил разнести последнюю предновогоднюю почту. Осталось ещё одно письмо в студенческое общежитие на Учительской улице. Если бы почтальон знал, что это и есть глупое Любино письмо, он не трудил бы свои ноги, не торопился бы вручать его адресату.

А впрочем, адресат и так не получит его сегодня. Широко расставив ноги, он стоит в кузове грузовой машины и летит навстречу ветру, навстречу ночи. Повторяет вслух слова из письма любимой, а в ушах звенит, неизвестно откуда вынырнув, знакомая музыка из «Лебединого озера».

Тарас Степанович Мигаль

Цветочный тюль

Героиня этой невыдуманной истории – студентка. Живёт она во Львове по улице Видовой, учится на четвёртом курсе энергетического факультета политехнического института. Друзья зовут её просто и ласково Майей, для соседей она – Майя Иосифовна, а в Железнодорожном райотделе милиции, в который иногда теперь заходит, к ней обращаются с уважением: «Товарищ Широкая!».

Ничем особо не отличается Майя от своих подруг. Таких, как она, – юных, стройных, смуглых девушек с открытым, честным лицом, – вы встретите множество в цехах заводов, в аудиториях вузов, в парках. Она из тех, о ком уже даже песню сложили:

И вдруг произошло, кто-то как будто подменил девушку. Погас весёлый огонёк взгляда. Майя стала сосредоточенной. Бывало, задумается, и в глазах её, устремлённых вдаль, вы увидите будто пятнышко горькой грусти, тревоги. Кажется, вот-вот блеснёт слеза и капелькой боли проплывёт по смуглому лицу. Но нет, слеза не появляется, только синяя жилка на виске то и дело дёргается.

Девушка властным движением руки проводит по лбу, будто стряхивает внезапное отчаяние, дурное видение. Она снова спокойна. Но не отгаданный вопрос у друзей остаётся. Что случилось? Кто нанёс душевную травму этой всегда жизнерадостной, весёлой девушке? Ожило ли в её сердце какое-то далёкое воспоминание из военного лихолетья, когда она детскими глазами ещё, может, подсознательно, впитывала в себя тяжёлые картины войны? Или, может, несчастливо влюбилось это юное сердце? Не стесняйся хороших чувств, поделись с подругами своей тайной, и легче станет у тебя на сердце...

– Это было, помню, как раз перед Октябрьскими праздниками. Без пятнадцати минут девять. Я ехала на трамвае. Представляете себе, что творилось. Это – час пик. Люди толкаются, продираются, давятся... Слышу, кто-то сзади на меня нажимает, отталкивает, пробирается на площадку. Пассажиры покачиваются – туда- сюда. Чувствую, тот, что протискивается вперёд, вдруг останавливается у выхода. Кинула, я на него глазом: рыжий, с тонкой бородкой, с опухшими глазами. Неприятный запах перегара ударил мне в лицо.