Двадцать невымышленных историй - Глазов Григорий Соломонович

Посторонилась, насколько это возможно в таких условиях. Отвернула голову, но слышу, что этот тип всё налегает и налегает.

«А чтоб тебя растрясло!» – думаю, – «Ну и скажу я тебе сейчас несколько слов, пьяница ты неумытый.»

Поворачиваюсь к нему и... честное слово, сердце моё вдруг забилось так, как будто я только что марафонский бег закончила. Тик-так, тик-так... «Эй, ты ещё и вор!»

Вижу, пьяница, будто в собственную, залез длинными пальцами в сумку пожилой женщины и уже вытаскивает кошелёк. Вдруг понял, что я всё это вижу, и, не оставляя своей воровской «работы», выкатывает на меня свои опухшие глаза. И такую силу ненависти вкладывает в свой гадкий взгляд, что я даже задрожала вся.

– Молчи, сука, – рычит мне в ухо и уже прячет кошелёк в свой карман.

Кровь ударила мне в голову. Ах ты мерзавец! Не знаю, откуда взялась у меня эта отвага. Хватаю его за руку и кричу:

– Бабушка, вас обокрали! Этот гражданин, люди, у неё кошелёк из сумки вытащил.

Не успела я ещё и договорить, а он как дёрнется. Вырвал руку и страшным рывком ко мне. Что-то блестящее, острое засеребрилось вдруг, мелькнуло перед моим лицом, я только глаза закрыла...

Потом мне рассказали. Когда бандит вот-вот должен был порезать меня бритвой, какой-то мужчина вовремя схватил его за руку и так сдавил её, что она безвольно упала вниз, пальцы растопырились и выпустили лезвие.

Я хотела увидеть своего защитника. Успела только бросить взгляд на высокого, черноволосого мужчину, который, крепко держа за плечи вора, пробивался с ним к выходу. За ним шла потерпевшая.

Я осталась в трамвае. Пассажиры наперебой обсуждали только что случившееся событие. Какая-то бабушка обняла меня и плакала.

– Да ведь он, доченька моя, погубить тебя мог. Ты без глаз остаться могла.

Словно из пулемёта затараторила дебелая молодая женщина, поднявшись с места, отведённого для инвалидов.

– Я слышала, что такой случай был в Сталино вскоре после войны. Хулиган тянул деньги из кармана, а какой-то паренёк, стоявший рядом, крикнул: «Дяденька, у вас берут...» И в ту же минуту бандит ударил финкой по глазам ребёнка. Не выдержал один офицер. Вынул пистолет и тут же бандиту капут сделал.

– Живодёру – по заслугам.

– Всё же – это самоуправство, – послышался тихий голос.

– А глаза ребёнка, это что для вас?

В разговор встрял старенький пассажир в очках.

– А я думаю, что лучше сидеть тихо. Деньги вещь приобретённая, а вот глаз тебе никакой врач не вернёт, коли они вытекли...

Я слушала взволнованные разговоры, а сама всё время думала, что вот полминуты назад могло произойти непоправимое. И ещё подумала: хорошо я сделала или нет? Должна была вмешаться, помочь поймать преступника, или лучше было молчать?

И тогда перед глазами вынырнул образ моего защитника. Не знала, кто он, не успела его даже поблагодарить.

Выходя на остановке, как-то несмело я спросила своих спутников, не знает ли кто-нибудь из них, где работает мой защитник, его фамилию?

– Что ты, доченька, – сказала стоявшая возле меня женщина, – ведь на трамваях тьма народа ездит. Но ты не грусти, – добавила успокаивающе, глядя на меня и как будто угадывая мои мысли, – Это только гора с горой не сходятся. Ты встретишь его, потому что это хороший должен быть человек. Чтобы все такие были. Как он вовремя и умело обезоружил бандита.

Встретила ли девушка своего защитника?

Встретила. В такое время, когда и не думала о нём, когда шла и действовала лишь по зову своего доброго сердца, выполняя долг честного советского гражданина.

Как же было это?

Падал снег. Крупный, мокрый, декабрьский. Было тридцатое число месяца. Надо ли говорить, где в такой день в минуты, свободные от труда и учёбы, находятся женщины, девушки. Конечно, в магазинах, на базарах, везде, где суетится радостно взволнованная толпа. Ведь завтра надо будет встречать Новый год!

Майя сейчас же после лекций совершила длинный маршрут по городу. Побывав в магазинах центра, она вышла на широкую ленту шумной улицы Городецкой.

Вспомнила. Где-то здесь есть магазин, в который поступил тюль. Лида говорила, что прибыло около десяти разных образцов. А Лида – специалист в этом деле.

Вот и магазин. Но ведь народу! Что ж, если хочешь принарядить комнату, становись в очередь. Продавцы, видно, умелые девушки, всё горит у них в руках, торговля идёт бойко.

Майя уже у прилавка. Можно вволю любоваться узорами тканей, радугой красок, цветов.

– Сколько же это мне надо? –прикидывает ещё раз в уме, хотя уже давно всё подсчитано.

Руки женщин тянутся к шелкам, плюшам, тюлям, хлопчатобумажным тканям. Между ними тонкие пальцы Майи.

Странно, почему это вот у той толстой женщины в розовом платке, бесцеремонно нарушающей порядок очереди, так дрожат руки? Несколько раз она уже опрокинула рулоны материи, разворачивала тюль. И почему это у неё воровато бегают по человеческим лицам глаза? Собственно, по лицам, а не по тканям.

Возле толстой женщины, возраст которой трудно определить, крутится паренёк, ему лет восемь-девять. Ученическая фуражка надвинута на лоб, и поэтому глаз парня не видно. А Майе хотелось бы знать, у малого такие же неприятные глаза, как у матери? И чего это в такой день женщина взяла ребёнка с собой на покупки! Сидеть бы мальчику сейчас в тёплом доме и готовиться к ёлке. Но есть ли у него ёлка?

Мать одета хорошо, хоть и без вкуса. Но парень, видно, заброшенный. Руки щербатые, под ногтями грязь. Краешек воротника пальто разорван. Эх, мать, мать...

Рука женщины снова перелистывает рулон. Снизу на мать поглядывает сын. Теперь можно хорошо увидеть его глаза. Нет, в них ничего нет от материнских. Его глаза спокойные, голубые, только немного грустные, потухшие. Как будто кто-то облачко бросил на голубизну неба в погожий, солнечный день.

– Мама, – тихо говорит мальчик, – пойдём, мама!

Женщина резко отталкивает малого. У неё сердитый, недовольный вид. С презрением смотрит на выбранный сорт тюля.

– Отрежьте три метра, – говорит продавцу, вплотную склоняясь над прилавком.

– Это остаток отреза. Четыре метра. Возьмёте? – спрашивает молоденькая продавщица.

– Мне не надо четыре, мне дайте три, – твердит свое женщина.

– Подождите минуту, может, я найду остаток такого же...

Пока продавщица перебрасывает под прилавком отрезы, Майя окончательно решает, какой образец ей взять... Никогда бы она не повесила у себя занавесок из цветастого тюля, которого потребовала эта несимпатичная женщина с мальчиком с грустными глазами.

Интересно, куда это уже делся малый? Как под землю провалился.

Продавец бросил на прилавок тоненький свиток материи. Перемерял.

– Здесь два метра с половиной.

Женщина повысила голос, настаивая на своём:

– Мне не надо два с половиной, мне надо три!

Не могу я оставить один метр. Берите другой сорт.

– Мне не нужен другой, мне нравится этот. Нет этого – обойдусь без никакого. Ничего никогда у вас нет.

Женщина подвинулась по прилавку вперёд, и на её место подошла Майя. Открыла уста и тут же удивилась: тюля в крупных цветах на прилавке не было. Только что видела собственными глазами, и, смотри, – нет. Смущённо спросила:

– Здесь был такой – в крупные цветы. Вы отмерили пять метров одной девушке. Вот перед той женщиной в платке.

Продавщица перебросила свитки тюля. Подошла её подруга. Удивлённо переглянулись.

– Лишь одному или двум покупателям отпустила. Метров двадцать ещё было.

Заволновались люди, толпились женщины у прилавка. Вернулась и толстая женщина в розовом платке.

– Стянули, уроды, не иначе как стянули, – сказала громко, чуть ли не ложась на прилавок, – Крутится тут между людей всякая шпана. Знаю их. Я в киоске работаю, так иногда среди бела дня из-под рук потянут.

– Но ведь здесь никого не было, – разводя руки, жаловалась продавщица.