Появился мужчина.
– Где она? – спросил мальчик.
Мужчина прошелся вокруг. Потер шею. Он изменился. Его глаза еще глубже ввалились, превратившись в черные точки с красной каймой на землистом лице. Редкие грязные волосы свалялись и прилипли к голове. Нижняя челюсть выдвинулась еще дальше вперед, будто норовя проглотить скелетоподобное лицо. Грубая обветренная кожа обтягивала скулы и лоб. Язык и остатки нижних зубов постоянно терлись о верхнюю губу, как некий неустанный трудолюбивый механизм, и он вечно теребил мочки ушей, тянулся к этим мягким лоскутам кожи и все тянул, крутил их, словно пытаясь настроить звук голосов у себя в голове.
– Где она? – снова спросил он.
– Кто? – переспросил мужчина.
– Она опять ушла?
– Меня там не было.
– А?
И тогда мужчина посмотрел на мальчика и вытаращил глаза, словно не ожидал увидеть его здесь, а потом дернул головой и съежился, словно ожидая удара некой осуждающей руки, затряс головой и дернул себя за волосы. Губы зашевелились в беззвучном диалоге с самим собой, а потом он бросился прочь, на дорогу, и пустился бегом, нескладный, оглядываясь через плечо, как будто за ним кто-то гнался.
Мальчик достал из кармана спички. Потом встал и подошел к кадиллаку. Ее одежда и подушка так и лежали на заднем сиденье. Он открыл багажник, и там лежала ее одежда. Ее кошелек. Он захлопнул крышку багажника.
Потом он огляделся вокруг. Посмотрел вниз, под откос, где мир исчезал под пологом кудзу. Потер руку и попытался ощутить ее рядом. Попытался припомнить, как еще совсем маленьким прижимался к ней по ночам. Иногда она клала на него руку. Иногда рассказывала сказку. Иногда у них над головой была крыша. Иногда она говорила ему, что все будет хорошо. Но все это было уже так давно, и остались лишь обрывки воспоминаний, как вспышки молнии, вырывающие из темноты что-то красивое лишь на мгновение. Он слышал, как она плакала, после того как они бросили маленького. По ночам. И по дороге в город и обратно. Когда думала, что никто не слышит. И он тоже плакал, лежа на заднем сиденье, притворяясь, что спит, после того как они сказали ему, что сделали, и поехали в дельту.
Он зарылся лицом в ладони и зажмурил глаза, и ритмичный рокот асфальта под колесами напоминал, что они уезжают все дальше и дальше и что он больше никогда не увидит маленького. Он плакал и едва не задохнулся, стараясь удержать это все внутри, зная, что мужчина остановит машину, чтобы выбить из него дурь.
Мальчик не знал, почему она не взяла с собой ничего из одежды. И почему не взяла его. Он вернулся к кучке палочек, чиркнул спичкой, зажег газету. Когда она загорелась, он стал дуть на пламя, и палочки загорелись, и он набросал сверху листьев и веток, и скоро перед ним горел костер. Он сел на землю рядом и насадил сосиску на острие проволочной вешалки. Готовил их одну за другой и медленно ел. Закончив, он лег на спину. Глядел на танец отблесков пламени на лианах над головой и гадал, что же мужчина сделал с ней.
* * *
Руки мужчины покрывали волдыри от укусов насекомых и царапины от ползания сквозь шипастые кусты и свирепые лианы кудзу, во рту постоянно стоял вкус кислятины, который сушил язык и заставлял не переставая отплевываться. Иногда он проводил в туннеле по несколько дней, не имея понятия, светло или темно снаружи. Спал, просыпался, засыпал снова, порой путая сон с явью.
Он редко ел. Редко спал. Превратился в лесную тварь, властелина этого скрытого под лианами царства. Постоянно рыскал вокруг в поисках новых тайн, новых ответов. Потому что верил, что нашел их. Вся жизнь до того момента, когда он услышал голос, – лишь зияющая бездна вопросов. Где взять еду, где нам спать, зачем я такой и что забросило меня в этот мир, чтобы потом растоптать. Эти вопросы изнуряли. Ломали, заставляли смириться и сдаться. И на черта мне были нужны эти проклятые зубы, думал он, когда выпадал очередной гнилой корень. И на черта мне был нужен этот проклятый ночлег, думал он, засыпая, прислонившись спиной к кирпичной стене. И на черта мне вообще был кто-то нужен, думал он, вспоминая, сколько раз женщина заявляла, что с нее хватит этого дерьма, и исчезала на пару дней, только чтобы вернуться снова. А потом мальчик. Господи, мальчик, который плакал и хотел есть, и надо было решать, кому что достанется, и мальчик ел первым, а потом она, а потом уже он. Но мальчик подрос, и научился ходить, и стал приносить хоть какую-то пользу. С каждым годом чуть больше. Они с женщиной мотались по городкам, и ее с мальцом жалели и подавали больше еды у задних дверей ресторанов, а иногда пускали бесплатно переночевать в мотель, а потом мальчик еще подрос и уже не жалобил так, как раньше. Они втроем скитались в мире, где говорили без слов, на языке, состоящем из хмыкания, тычков и жестов. Они скрывались от чужих глаз в тени переулков, на заброшенных складах, в лесах. А потом родился еще один. Господи, еще один. Но он избавился от маленького, избавился от него и наслаждался уверенностью, что теперь волен сходить с ума сколько влезет. Голос дружески успокаивал и наставлял. Ты там, где и должен быть. Это наша с тобой долина, делай вот это, делай вот так. Ответы не заставляли себя ждать, и мужчина черпал утешение в покое, приходящем с осознанием, что у тебя есть цель. Когда ты знаешь, что можешь влиять на этот мир.
Мужчина стоял на краю провала. Зажигал спички и бросал в пропасть, слушая стон и вторя ему. Он сделал шаг, чтобы обойти провал и пройти по туннелю дальше, но земля подалась и обрушилась, рассыпаясь комьями. Опора ушла из-под ног, и мужчина раскинул руки, судорожно цепляясь, скребя по земле, пока рука не нащупала толстый корень, за который он успел ухватиться, уже падая.
Он повис, держась за корень, – одна рука, плечо и голова над краем, тело раскачивается на весу. Шуршание осыпающейся земли терялось где-то в провале. Крякнув от напряжения, он испустил вой ужаса, отозвавшийся эхом во тьме, окружавшей со всех сторон. Он понимал, что сил мало, что долго так не продержаться, и, раскачавшись, забросил наверх вторую руку и ухватился ей за корень, суча ногами в поисках опоры. Но внизу была только пустота, и он подтягивался на руках из последних сил, пока плечи и грудь не перевалились через край провала, потом живот, и он замер, чтобы перевести дух и забросить на край ногу. Внезапно корень подался под его весом, и мужчина успел осознать, что погиб, но корень выдержал. И он начал карабкаться снова, боясь, что корень вот-вот оторвется, но выбора не было, и, преодолевая боль в руках и плечах, снова вылез на край, забросил ногу, а потом уперся в землю коленом и, почувствовав, что спасен, упал набок и откатился подальше от провала.
Он лежал, сложив руки на тяжело вздымающейся груди, чувствуя стук сердца, не веря, что все еще жив. Мужчина боялся, что пол обрушится снова, боялся, что из бездны протянутся адские лапы и утащат его к себе. Теперь он не доверял обретенному во тьме покою и начал подозревать, что здесь кроется обман. Ловушка. А потом накатило изнеможение. Тело не хотело шевелиться, а разум не хотел его понуждать. Мышцы расслабились, он словно слился с землей. Что еще тебе надо, подумал он. Потом сел. Он вернулся ко входу и, цепляясь за лианы, выкарабкался наружу, на свет и, отирая с лица грязь и пот ужаса, впервые услышал голоса близнецов.
* * *
Селия стояла у плиты. На чугунной сковороде скворчал бекон, рядом на тарелке лежали нарезанные зеленые томаты. Она выложила хрустящий бекон на бумажное полотенце, обмакнула кружочки томата в молоко, потом в муку и отправила на сковороду, в горячий беконный жир, подняв облако дыма. Под шипение сковороды она слушала Колберна, который расхаживал по дому и перечислял, что нужно поправить. Провисший потолочный плинтус в коридоре. Облупившаяся краска на потолке гостиной. Все окна надо отчистить и зашпаклевать заново. На лестнице разболтались балясины перил. Пол надо выровнять. Весь дом пора красить. Она сказала ему, что он может приступить в любое время, но все старые дома такие. По крайней мере, мой.
