Она перевернула томаты и стала ждать новых предложений. Но он молчал. Она переложила томаты со сковородки на тарелку с беконом, покрутила над головой кухонным полотенцем, чтобы разогнать дым, выключила радио и вышла в коридор.
Колберн задумчиво стоял перед открытым сундуком в комнате матери, клочок бумаги в каждой руке.
– Что это? – спросил он.
– Записки, – ответила она. – Моя мать записывала всякое.
– Они все разорваны.
– Я в курсе.
Она подошла, отобрала у него бумажки, бросила в сундук и захлопнула крышку.
– Пойдем, завтрак готов.
Он, словно не слыша, шагнул к книжной полке и провел пальцем по корешкам.
– Чего тут только нет, – он ткнул пальцем в книги по астрологии, оккультизму, черной магии, восточным религиям, вуду, жития святых.
– Она много чем интересовалась.
– На все вкусы.
– Она была не такая.
– А какая?
– Она верила.
– Во что же?
– Может быть, в то, что все возможно? Что, возможно, есть такие вещи, которых мы не видим и о которых даже не подозреваем. Которые направляют и соединяют нас. Спасают.
Колберн пересек комнату и встал у окна.
– А эта долина? – сказал он.
– Что долина?
– Ты сказала, что о ней говорят всякое.
– Некоторые, да. Истории о голосах.
– Голосах?
– Голоса, пение, что-то такое здесь слышат. Обычно это говорят те, кто жил здесь, рядом с долиной.
– А твоя мать тоже их слышала?
Она чуть не сказала да.
– Не знаю. Ее надо было спрашивать. Пойдем, есть хочется.
Она взяла его за руку и потащила за собой из комнаты, в коридор и дальше, на кухню. Там они сели на стулья с высокими спинками к столу на двоих.
– Когда-то там внизу был ручей, – сказала она. – Извилистый, по самому низу. Мы в детстве забирались туда, в чащу, и каждый пытался напугать других до чертиков. Там, под лианами, можно лазать, если знаешь места. Тогда мы его и нашли. Я тебе покажу.
– Я туда не полезу.
– Почему это? Боишься?
– Я уже взрослый.
– Это одно и то же.
От улыбки веснушки у нее на щеках и носу стали заметнее. Она отхлебнула кофе.
– Это еще не все, – продолжила она.
– А что еще?
– Там пропадали собаки. Не какая-нибудь старая приблудная собака, которая вдруг появилась откуда-то и пропала, а собаки из города. Что-то манило их сюда, и они нюхали землю у кромки кудзу, а потом заходили в заросли – и с концами. Мы с друзьями иногда сидели во дворе, пили пиво и смотрели. Вдруг на дороге появляется собака и ныряет прямо туда, будто ее кто-то зовет. И обратно уже не выходит. Раза три или четыре видела такое своими глазами точно.
– Почти поверил.
– Может, в том доме под лианами живет собачник-убийца.
– В каком еще доме?
– Примерно посередине долины есть такой довольно широкий бугор, а на нем остатки дома с трубой. Бабушка говорила, что если посмотреть на него в определенное время, то можно увидеть дым над трубой.
Колберн покачал головой, отрезал кусок зеленого томата и сунул в рот. Жуя, он поглядел в окно над кухонной раковиной.
– И в какое же время нужно смотреть? – спросил он.
– Когда темнеет.
– В смысле, в сумерках.
– Наверное.
– В сумерках всё как в дыму.
– Я просто рассказываю, что слышала.
– Тебе надо уезжать отсюда, – сказал он.
– Из моего дома?
– Не из дома. Из города.
– Это еще почему?
– Просто тебе надо уехать. Куда-нибудь.
– И что дальше?
Он не ответил. И тогда она указала на свою голову и сказала: я уже и так далеко отсюда. Я в палатке в африканской саванне, качусь с американских горок на берегу пляжа, пью подогретый ром у костра в белой ледяной пустыне. То, что я здесь, еще не значит, что я действительно здесь. Колберн улыбнулся. Ему немного хотелось украсть ее. Забрать себе.
– Покажи, – проговорил он.
– Что показать?
– Ручей. Дом, там, в долине.
– Хватит издеваться.
– Нет, правда покажи.
– Там все заросло, вокруг ручья, а до дома черт знает как далеко.
– А где был ручей?
– Надо залезть под деревья за сараем.
– Пойдем, покажешь.
– Я ем.
Он положил вилку. Отхлебнул кофе. Вытер рот салфеткой.
– Мне все равно надо ехать.
– Куда?
– В этом городе только три места. Здесь, бар и моя мастерская. Сейчас я здесь, а бар заперт.
Она рассмеялась.
Колберн встал из-за стола, наклонился и поцеловал ее в висок, так быстро и неловко, что она взглянула на него с удивлением. Он вышел через заднюю дверь и остановился, глядя на сарай, на растущие за ним деревья и на покрывающую их путаницу лиан. Потом обошел дом и забрался в грузовик. Но, прежде чем завести двигатель, сунул руку в карман и достал клочок тетрадного листа, который нашел в сундуке. Тогда он развернул его и прочел, чтобы убедиться, что не ошибся, но, услышав приближающиеся по коридору шаги Селии, быстро спрятал обратно. Почерк был неряшливым, торопливым, но все же разборчивым, и слова, пришедшие из какого-то безумного момента, оставшегося далеко в прошлом, пригвоздили его к месту.
Там что-то есть.
* * *
Суббота, утро. Майер зачерпнул чашкой корма для сомов из мешка, стоявшего под навесом для машины, и пошел к пруду. Носки ботинок тут же намокли от росы, покрывавшей густую траву. Он бросил корм, и гранулы с тихим плеском упали на поверхность воды. Он смотрел на круги и ждал. Сначала поднялась мелочь. Осторожная и благодарная. Но потом появились крупные, их толстые серые силуэты поднимались ото дна, расталкивая мелкую рыбу. Они широко открывали рты и хлопали хвостами по воде, вертясь и переворачиваясь. Майер присел и сорвал травинку. И смотрел, пока весь корм не исчез и последний сом не скрылся в мутных глубинах.
– Майер, – позвала Хэтти. Она стояла у задней двери в платье с цветами на плечах, держа в руках посудину для запекания, покрытую фольгой, подбоченившись, что у нее означало раздражение. – Пойдем. Мы уже опаздываем. И не запачкай брюки. Я их только погладила.
Майер встал. Посмотрел вниз на брюки, на резкую наглаженную складку спереди. Потом поставил чашку на землю, поправил галстук, поддернул рукава и зашагал к навесу, где Хэтти уже ждала за рулем пикапа. Просунул руку в открытое окно патрульной машины, достал шляпу и надел ее. Она завела пикап, и он сел в кабину. Посудина стояла на сиденье между ними.
– Что ты приготовила? – спросил он.
– Макароны с сыром.
– Ты ведь их делала в прошлый раз?
– Пока в церкви устраивают обеды каждое второе воскресенье, буду делать макароны с сыром. Я их застолбила и никому не уступлю.
Она выехала задним ходом из-под навеса и развернулась во дворе. Выехав на дорогу, она спросила его, с какой стати он надел шляпу. Ты никогда не надеваешь форму по воскресеньям.
– Это не форма, – ответил он.
– Это часть формы.
Он снял шляпу и положил ее на посудину с макаронами.
– Ты же не собираешься идти в церковь в шляпе, а?
– Сомневаюсь, что Христу важно, что у меня на голове, лишь бы пришел.
– А может, и нет.
Она усмехнулась и покачала головой. Они приближались к городу. В полях виднелись тракторы, застывшие в воскресном покое. В мелких прудах стояли коровы в ожидании дневной жары. Кругом раскинулись изумрудные холмы. Бесконечное сине-белое небо.
Хэтти, хотя и жаловалась, что они опаздывают, ехала не спеша, словно оба впервые видели этот пейзаж. Она мурлыкала под нос церковный гимн, а Майер молчал, опираясь локтем на дверь, в задумчивости глядя вперед невидящим взглядом. Поля остались позади, и пикап подскочил на железнодорожном переезде на границе городка. Майер внезапно оживился и указал рукой направо, чтобы она повернула.
– Зачем?
– Хочу здесь проехать.
– Нам прямо.
– Так или иначе доедем.
Она повернула на перекрестке без светофора, и они оказались на улице с неказистыми домами. У одних навес для машины был справа. У других – слева. Тут и там попадалась некошеная трава, дворы украшали грили для барбекю и велосипеды, ленивые собаки на террасах поднимали головы, но тут же опускали их снова, как только пикап проезжал мимо. На следующем перекрестке Хэтти спросила, куда дальше.
