* * *
Это даже нельзя было назвать камерой. Просто запирающаяся на замок комната в муниципальном здании рядом с кабинетом шерифа. Внутри стояли койка и стул. Стены покрашены грязно-желтой краской. Мужчина лежал на койке на спине, и Майеру надоело ждать. Он отпер дверь, подошел к мужчине и ткнул его в ребра концом полицейской дубинки.
Мужчина хмыкнул и повернулся на бок. Майер ткнул его снова и сказал, что пора просыпаться. Долго уже тут прохлаждаешься. Мужчина открыл глаза, сел на койке и тут же скривился, поднял руку и потрогал шишку на голове. Майер придвинул стул поближе и сел.
– Пора нам с тобой поговорить по душам, – сказал он.
– Я не готов, – ответил мужчина. Он поднял руки над головой, потянулся, потом сунул указательный палец в уголок глаза и почесал.
– Подготовься.
– Кто это мне шишку набил?
– Я как раз собирался тебя об этом спросить.
– Откуда ж мне знать. Похоже, с ним тебе и надо поговорить.
– Не буду врать: мне наплевать на шишку и на то, кто ее поставил.
– Тогда зачем меня здесь держать?
– Потому что сегодня утром я встал и надел рубашку и галстук, которые сейчас на мне, и поехал с женой в церковь. Я и еще много народу. Когда служба кончилась, мы вышли из церкви, чтобы пообедать, и нашли тебя у столов с едой, где ты лежал в отключке. Да еще ты воняешь, будто тебя вываляли в дерьме, и весь покрыт грязью, хуже собаки. Поэтому я хочу знать, что за чертовщина творится с тобой, твоей женщиной и мальчишкой.
– Не видел я никакой женщины.
Майер шумно выдохнул, встал со стула и подошел к окну. На улице цвел кизил – яркие белые кляксы на сочной июньской зелени. Майер скрестил на груди руки и сморщил нос от мерзкого запаха, исходящего от мужчины. Ему хотелось сидеть на террасе, пить кофе и смотреть, как колибри вьются вокруг кормушки, висящей у папоротников. Ему хотелось почитать газету. Хотелось задрать ноги. Тогда он повернулся к мужчине и сказал, что, видимо, начал разговор не так, как следовало.
Мужчина облизал десны и пожал плечами.
– Как твое имя? Это первое, что мне следовало у тебя спросить тогда на парковке. Так что вернемся к этому.
– Неважно.
– Нет, – сказал Майер. – Важно.
Мужчина взглянул на Майера, и на мгновение его глаза будто прояснились. Как будто он только что понял об этом мире нечто такое, что не может постичь никто другой.
– Такие, как ты, вытирали о мое имя ноги, сколько себя помню, – проговорил он.
– Я тебе ничего не сделал.
– Одно и то же лицо. У всех вас одно и то же лицо.
Майер замолчал. Они глубоко в яме, подумал он. И их оттуда не вытащить.
– Где женщина и мальчик?
– Не видел я никакой женщины, говорю же тебе.
– А мальчик?
– Иди и спроси его, где он.
– Хватит придуриваться! – рявкнул Майер. – Как, черт возьми, тебя зовут?
Мужчина уперся взглядом в пол. Его губы зашевелились, но беззвучно.
– Что? – сказал Майер.
– Оставь меня в покое, – пробормотал мужчина. – Я тебе ничего не сделал.
– Назови свое имя, или наутро будешь на дороге рытвины ровнять, и так каждый день, пока не надумаешь.
Мужчина встал с койки и сплюнул на пол. Потрогал шишку на голове. Потер грязный лоб грязной рукой, а потом сказал: моя фамилия Буше. А теперь открой эту чертову дверь и выпусти меня.
* * *
Заросший дом стоял на дне долины. Из середины широкого, покрытого кудзу бугра, словно выставленный палец, в небо торчала дымовая труба. Мальчик заметил ее, когда шел по дороге из города на другую сторону долины. Подальше от логова, в поисках места, где можно спрятаться. Зная, что лучше держаться подальше от мужчины.
Он оставил магазинную тележку на обочине и зашел под зеленый полог, ища глазами мужчину, прячущегося за стволом дерева или притаившегося в кювете, чтобы подстеречь его. Продирался сквозь заросли, не видя дома, в уверенности, что если просто идти вниз, то в конце концов попадет туда. Дальше начались деревья потолще, приподнимавшие полог лиан, – мальчик смог идти выпрямившись и, наконец, увидел дом.
Дом был построен в виде неровного прямоугольника. Доски узкой террасы местами рассохлись, местами сгнили. Дом просел в середине, лианы толстым ковром покрыли крышу и свисали вдоль стен, как рабские оковы. Когда-то он был выкрашен белой краской, но теперь стал серым от слоя грязи, скопившегося за десятилетия. Сверху свисали отваливающиеся от каркаса доски, а пряди сумаха и жимолости зелеными чехлами покрывали столбики переднего крыльца.
Мальчик подошел и нерешительно остановился у крыльца. Входная дверь была открыта. Одни оконные стекла треснули, другие отсутствовали. Лианы и сорняки проросли между досками крыльца и оплели перила.
Он ступил на крыльцо, доска подалась под его весом, но выдержала, и он сделал еще три осторожных шага, а затем вошел в открытую дверь. Коридор разделял комнаты поровну: две справа и две слева. Он посмотрел по сторонам, заглядывая в открытые двери передних комнат. Покрытые плесенью стены, лианы, проросшие в прорехи между досками пола. Пол был усеян сухими листьями, битым стеклом и кусками штукатурки, отвалившимися от стен и потолка. В доме стоял тихий полумрак. Мальчик втянул в себя тяжелый запах прели, половицы отвечали на его мягкие шаги по листьям тихим раздраженным шепотом.
Трещины в штукатурке ветвились, разбегаясь во все стороны, стены покрывали пятна дождевой воды, просачивавшейся сквозь покров кудзу в щели прогнившей крыши. Мальчик прошел в конец коридора и заглянул в задние комнаты. Одна из них оказалась кухней. У стены стояла покрытая рыжими пятнами чугунная раковина, а через столешницу тянулась одинокая лиана, спускаясь в сток. Чугунная сковородка и чайник на плите, все в паутине. Посреди комнаты стояли круглый деревянный стол и стул, а под стулом на досках пола виднелось бесформенное темное пятно, уходившее под стол.
Он вышел из кухни, вошел в комнату напротив и увидел камин. Серебристые струйки воды стекали по его бокам, и кирпичи были испещрены черными потеками. Цемент раскрошился и осыпался, а в щелях между кирпичами поселились многоножки и жуки. Мальчик подошел к камину и присел на краешек. Он прислушался, пытаясь понять, сможет ли услышать приближение мужчины.
* * *
Сукин ты сын.
Диксон не мог думать ни о чем другом, раз за разом проезжая по извилистой ухабистой дороге перед домом Селии. Сукин ты сын. Он там. Диксон постоянно видел грузовик-платформу под пеканами, разъезжая по проселкам, опутывающим долину и разбегающимся по холмам. Он был не в силах сидеть дома и говорить с Сэди. Ему нечего больше сказать ей, хотя он, кажется, пытался, и, что бы ни говорила она, это не вызвало желания остаться дома. Он ужинал, говорил, что уедет ненадолго, и она уже даже не спрашивала – куда. Просто вытирал рот, садился в пикап и ехал, прихлебывая из фляжки с мятным шнапсом, которую держал под сиденьем. Смотрел, как небо становится серым, как могильная плита, заезжал в мелкооптовый магазин на границе округа, брал еще полпинты и кварту пива и приканчивал их, пока земля не поглощала последние отсветы зари и тьма не окутывала его, внутри и снаружи.
Так он теперь проводил вечера. После появления Колберна он больше не ходил в бар, а колесил по округе – не мог выносить, как Селия на него смотрит. Как Колберн сидит у дальнего конца стойки, отдельно от остальных. Как они наклоняются друг к другу и разговаривают вполголоса. Будто обсуждают какой-то чертовски важный секрет, думал он, когда смотрел на них в мутном пыльном полумраке, опираясь на кий и стискивая вспотевшими ладонями гладкое дерево. Сукин ты сын.
Теперь он предпочитал проселки, чтобы держаться подальше от них и того, что между ними происходило или должно было вскоре произойти. Ее рыжих волос, упавших на лицо, и рук Колберна на ее голых веснушчатых плечах, и горящих глаз двоих, узнающих друг друга. Горящих глаз, которых больше не видел ни в зеркале заднего вида, ни на бледном лице Сэди, слонявшейся по дому из комнаты в комнату.
