Рядом с ее машиной снова стоял грузовик-платформа. Уже почти полночь. Дом окутывал полумрак, лишь сквозь переднее окно пробивался свет лампы. Пеканы стройными рядами стояли на карауле. Ему представились горящие глаза в темноте дальней комнаты, которая, он знал, служила спальней.
Диксон проехал мимо дома дальше, через долину, виляя между кюветами и подпрыгивая на выбоинах, старых и новых, а на другой стороне остановил пикап на обочине и вышел, с квартой пива в одной руке и полупинтой в другой. Месяц сеял на волнистую черноту леса пепельный свет. Лианы кудзу казались наброшенной богами сетью. Он посмотрел через долину туда, где стоял дом Селии. Лунный свет не касался темного дома, окруженного темной землей и темными деревьями, словно решив оставить Селию и Колберна в покое, дать им отдых от суеты вертящегося мира.
Он наклонился, сорвал травинку и зажал в зубах. В придорожной канаве что-то зашевелилось, зашуршали сорняки – ночной поиск пищи. Диксон выплюнул травинку, сделал большой глоток шнапса, осушив бутылку, и ощутил, как жжение разливается по всему телу. Глаза заслезились, и он представил, что поднимает вверх руки и изрыгает огонь, а потом в досаде изо всех сил швырнул бутылку туда, где шевелилась тварь, и услышал глухой удар толстого стекла обо что-то живое. И больше ничего. Он застыл в ожидании писка или вскрика, каких-то звуков борьбы за жизнь. Но слышалось только причитание древесных лягушек и ритм сверчков, из канавы не доносилось ни звука. Точно в цель в полной темноте. Ничего не видя. Не имея ни единого шанса. Может, я все делаю неправильно. Может, надо просто закрыть глаза и идти наобум. Может, так вот надо.
Он спрашивал себя, почему не может выбросить Селию из головы. Но она всегда была рядом, сколько он себя помнил. Детьми они жили на одной улице. Вместе ходили в школу. Сидели в одном классе. Вместе играли на большой перемене. Потом вместе шли домой, лазали на деревья, катались на велосипедах, купались в пруду. Превратились в подростков. Передавали записочки через широкий черный стол в кабинете биологии. Вместе ели школьный обед, и танцевали в Валентинов день в восьмом классе, и слушали пластинки у нее в спальне с высокими окнами, и она так и не узнала, как ему хотелось тогда поцеловать ее. Или как со скамейки запасных он всегда смотрел на кучку зрителей на трибунах, выискивая ее взглядом. Или как думал о ней бессонными ночами, и тогда, подростком, и сейчас.
А потом были годы, когда все это ушло. Их первые годы с Сэди, когда они только поженились, и сажали цветы на клумбе, и перекрашивали спальню. Годы, когда пытались завести ребенка, получая уйму удовольствия в процессе, пока это не наскучило и не сделалось почти в тягость. Что-то не получалось как надо.
А потом она наконец забеременела, и, хотя им сказали, что это чудо, они сами вовсе так не думали. Им вовсе не казалось, что шансов мало, и они начали планировать, как все остальные. Принимали подарки для будущего ребенка, обставляли детскую, отгоняя лишние мысли. У нас все получится. Но не получилось. Чуда не произошло.
Он не торопясь поднял кварту кверху донышком и стал пить.
В тот первый раз было легче, думал он. По крайней мере, тогда я понимал, что происходит. Потому что, когда три года спустя это повторилось, она просто объявила, что беременна. А через две недели объявила, что уже нет. И он никогда не был уверен, говорит ли она правду или просто хочет надеяться, а потом они перестали об этом говорить, и теперь, вместо того чтобы идти вечером домой, он шел в бар, гонял шары, иногда затевал драку. Годами. И опять на уме одна Селия, как символ того, что он никогда не получит. Но можно хотя бы сидеть на табурете в баре, и смотреть на нее, и говорить с ней, и представлять, что жизнь сложилась как-то иначе, но теперь Колберн засрал это все, и Диксону больше всего на свете хотелось избавиться от него.
Он приложил тыльную сторону ладони ко лбу. Отлил в канаву. Закурил. Еще раз взглянул на другую сторону долины, сел в пикап и погнал сквозь ночь дальше, и дорога змеилась по долине, ныряя меж холмов, а он ехал и ехал и повернул к дому только тогда, когда не сомневался, что Сэди уже давно погрузилась в свои сны, что бы ей там ни снилось.
* * *
Близнецы играли на заднем дворе, в пространстве между домом и зарослями кудзу. Оба без рубашек, один в синих шортах, второй в красных. Между двумя железными столбами в виде буквы «Т» была натянута бельевая веревка, и они перекидывали взад-вперед теннисный мячик – каждый держал в руке пластиковый стакан и старался поймать им мяч. В игре возникла пауза, когда один из них остановился, чтобы завязать шнурок, и тогда они услышали дребезжание тележки.
– Что это? – спросил один. Второй пожал плечами. По мере приближения мальчика дребезжание становилось громче. Близнецы слушали и ждали.
– Это какой-то старый трактор, – сказал один.
– Какой трактор без мотора.
Дребезжание стихло. Мальчик добрался до засыпанного гравием проезда к дому и смотрел в помойный бак, а близнецы подошли сбоку. Они приостановились на кромке азалий, высаженных в ряд перед домом. Азалии были усыпаны белыми и розовыми цветами, и близнецы высовывали из них головы, как любопытные птенцы из гнезда.
Мальчик наклонился, и его голова скрылась в баке, ржавом и испещренном выбоинами.
– Это старик, – сказал один.
Мальчик поднялся, держа в руках две бутылки из-под пепси. Тщательно осмотрев их, он устремил взгляд в пустое синее небо, словно ожидая какого-то подтверждения, а потом обратил глаза к солнцу и прищурился, и лишь после этого отвернулся и положил бутылки в магазинную тележку.
– Это мальчик.
– Старик.
– А вот и нет.
Они вышли из-за азалий и пересекли двор. Мальчик собирался снова нырнуть в помойный бак, но увидел их и мгновенно застыл. Полусогнутый. Одна рука вытянута. Как модель скульптора.
– Что тебе надо? – спросил один из них.
Они подошли к мальчику и остановились в нескольких шагах. Один из них перебрасывал из руки в руку теннисный мяч.
– Ничего, только вот это, – сказал мальчик.
– Черт, ну и голос, будто из колодца.
– Заткнись, – перебил другой и шлепнул брата по руке.
Близнецы обошли вокруг мальчика и приблизились к тележке.
Там лежали зеленые, коричневые и прозрачные бутылки. Обрезок дренажной трубы. Полоса меди длиной с бейсбольную биту. Алюминиевые банки, почти пустая упаковка печенья с шоколадной крошкой и несколько кирпичей.
Близнецы переглянулись.
– Пить хочешь? – спросил один.
Мальчик кивнул, и они вместе убежали в дом. Мальчик стоял и ждал, вцепившись в перекладину магазинной тележки, словно кто-то мог выпрыгнуть из придорожной канавы и попытаться отобрать ее.
Близнецы вернулись со стаканом воды и сосиской.
– С обеда осталась, только вот булочки кончились.
– Мама сказала, можешь съесть.
Мальчик взял стакан и сосиску и кивнул. Он взглянул поверх голов близнецов на дом и их мать, стоявшую у окна, но она тут же исчезла внутри. Он затолкал сосиску в рот, непрерывно жуя и глотая, пока она не исчезла.
– Фигасе, – сказал один близнец.
Мальчик выпил воду в той же манере, поднимая стакан и гулко глотая, так что вода стекала ручейками вокруг рта и оставляла извилистые линии на сокращающемся горле. Закончив, он опустил стакан и несколько раз шумно вдохнул и выдохнул, словно пробежал тяжелую дистанцию.
Один из близнецов взял стакан и поставил его на почтовый ящик. Оба смотрели на мальчика с восхищением, как на ожившего персонажа библейской истории или комикса, которого раньше могли только воображать себе, а теперь могли рассмотреть близко и даже потрогать.
– В мяч играешь?
Мальчик посмотрел на мяч, а близнецы разошлись и стали перекидывать мяч друг другу.
– Давай, – сказал один.
Мальчик сошел с обочины на густую траву. Он не знал, как надо стоять и что надо делать, и просто смотрел и ждал, и, когда мяч полетел в его сторону, поднял руки и ударил его, словно защищаясь от врага.
