– Надеялся познакомиться в более теплой обстановке, но раз уж мы здесь, спрошу тебя: что ты здесь делаешь?
– Просто заехал, – ответил Колберн.
– Это не твой дом.
– Знаю.
– Тогда зачем ты заехал?
– Ни за чем. Просто посмотреть, дома она или нет. Это запрещено законом?
– Ты знаешь Селию?
– Да. А вы?
– Все знают Селию.
– Так спросите у нее.
– И что я должен спросить?
– Спросите, волнует ли ее, что я сюда заехал.
Майер оглядел дом. Прислушался, нет ли кого внутри.
– Ты один?
– Ну да.
– Я узнал твой грузовик.
– Откуда?
– В городе видел. У твоего здания стоял. Неслабый ты шум поднимаешь, когда разъезжаешь по округе с этим своим металлоломом.
Колберн кивнул и сделал несколько шагов к грузовику.
– Постой, – сказал Майер.
Колберн остановился. Он уже бывал в таких ситуациях. Рядом с тем или иным представителем закона. Когда осторожность и внутренний голос советовали ему стоять смирно, и ему не нравилось это ни тогда, ни сейчас. Он смерил Майера взглядом: седая щетина, внимательные глаза и линии, которые прочертило вокруг них время.
– Не против подождать, пока я зайду внутрь и гляну?
– Очень любезно с вашей стороны спросить, хоть я и знаю, что на самом деле это не вопрос.
– Тогда стой и жди здесь.
Майер прошел мимо него, едва не задев плечом.
– Все вы думаете, что что-то знаете, но на самом деле нет, – сказал Колберн, когда Майер миновал его и поднялся на крыльцо.
– Что ты сказал?
Колберн, продолжая стоять к нему спиной, вытащил из кармана пачку сигарет.
– Я сказал, что подожду здесь, шериф.
Майер сверлил взглядом затылок Колберна. Потом развернулся и вошел в дом. Колберн закурил. Окна были открыты, и было видно, как Майер ходит из комнаты в комнату – темная фигура за москитными сетками. Двери открывались и закрывались, а Колберн курил и слушал стук каблуков Майера по деревянному полу, прислонившись к радиатору грузовика. Наконец Майер вышел и спустился по ступеням.
– Как тебе нравится в городе?
– Отлично. Бесплатно.
– Не самый плохой вариант. Бывал здесь когда-нибудь раньше?
– Не-а.
– Точно?
– Точно, – сказал Колберн и шагнул к дверце грузовика.
– Колберн, – сказал Майер.
Колберн остановился и отбросил щелчком сигарету.
– В договоре на дом стоит твоя фамилия, – сказал Майер.
– Хорошо, – Колберн взялся за ручку дверцы.
– Я здесь довольно давно. Примерно двадцать лет.
– Везет же.
– Думал заехать к тебе. Поинтересоваться, как ты и что.
Колберн опустил руку и медленно повернулся к Майеру.
– Такое впечатление, что вы хотите сказать что-то еще.
– Только то, что я был там, – сказал Майер. – Последний раз, когда я тебя видел, ты сидел на крыльце с матерью. Столько лет прошло. Просто удивился, увидев твою фамилию.
– Меня все это не особенно волнует.
– Тебе нужно что-нибудь? – спросил Майер.
– Например?
– Просто решил, что надо спросить.
– Чего вы тянете, скажите уже.
– Что сказать?
– Вы подняли мое дело. По глазам вижу. И по голосу. Вы меня здесь держите вовсе не потому, что я тот грустный маленький мальчик, который надорвал вам сердце.
– Просто хочу, чтобы ты говорил мне правду, когда я спрашиваю.
– Когда, например?
– Например, когда я спросил, бывал ли ты здесь раньше.
Колберн шумно выдохнул. Рассмеялся и закурил еще одну сигарету.
– Правду, а? Значит, вам правда нужна?
– Именно так.
– Ваша правда или моя?
– Не знал, что есть разница.
– Я так и думал.
Майер покачал головой. Потер подбородок.
– Как-нибудь попробуем еще раз, – сказал он. – Можешь ехать.
Колберн резко открыл дверцу и забрался в кабину грузовика. Завел мотор, включил передачу и, сделав большой круг по двору, осторожно проехал между пеканами и выехал на дорогу. Он оглянулся через плечо на Майера, который смотрел ему вслед, и вдавил газ.
Две мили до города промелькнули мгновенно, и он, погруженный в мысли об отце и матери, влетел на парковку у бара, ударил по тормозам, так что платформу занесло, прежде чем она остановилась.
Кто-то крикнул «помедленнее, козлина», но он, не слыша, не видя и не осознавая, что делает, выключил передачу и замер на сиденье.
* * *
Какому брату?
Твой отец все собирался починить забор, говорила мать, кутаясь в халат с отсутствующим выражением на лице, словно не зная, кто она и где находится. Они с Колберном сидели за столом в кухне. Каждый день собирался, но так и не дошли руки. Бывало, та собака лаяла среди ночи, и он переворачивался на бок и бормотал, что надо починить забор, будто сам с собой во сне говорил. Или мы пили кофе на террасе, а собака просовывала голову в дыру там за кустами, и он говорил, что починит в выходные, но так и не починил. Джейкобу было всего два годика. Так звали твоего брата. Джейкоб. Отец выбрал имя. Всего два годика, через пару месяцев должно было исполниться три. И этот забор. Между нашим домом и участком соседа. Там с самого начала была дыра, куда та собака могла просунуть голову и, наверное, все время толкалась туда, так что в конце концов смогла уже целиком пролезть. Она уже несколько раз залезала к нам во двор, и твой отец выгонял ее. А собака была злющая. Помню, когда твой отец пытался напугать ее, она просто стояла и смотрела. Не отпрыгивала и не убегала, когда топнешь ногой, как большинство собак. Злая собака, и взгляд такой тяжелый, будто думает, что сделает с тобой, если доберется. Морда гладкая, будто шкуру оттянули назад до отказа. А шкура серая, как грозовая туча, только между глаз белая полоса. Никогда не любила ее и отцу твоему говорила, а он отвечал, что починит забор. Каждый день говорил. Но так и не починил.
Она поерзала на стуле, продолжая смотреть в стол. Пока она говорила, Колберна начало подташнивать, словно он падал с большой высоты в бездонную пропасть.
И она уже убивала. Один раз притащила другую собаку. Никто понятия не имел, откуда та взялась. Шла по улице и тащила дохлую собаку. Держала ее зубами за горло. Расхаживала взад-вперед по улице с этой дохлой собакой, будто хвасталась трофеем. Будто хотела показать всем, на что способна. Твой отец тогда пошел к соседу. Сказал ему, чтобы сделал что-то, пока не случилась беда, и тот не стал спорить, да и как тут поспоришь. Какое-то время привязывал ее у себя на дворе. Собака была сильная, так что ему пришлось посадить ее на настоящую цепь. Помню, звон стоял, когда он забивал в землю старый железнодорожный костыль, чтобы закрепить собачью цепь. На время все успокоились, и мы стали забывать об этом, а твой отец, наверное, забыл про забор, но в конце концов собака как-то вырвалась и снова стала бродить по округе. И мы никогда не выпускали твоего брата со двора, потому что там был забор. Но в заборе была дыра у одного из столбов, и твой отец все собирался забить ее. Не знаю уж, почему так и не дошли руки. До сих пор не понимаю, чья это вина.
Ее глаза, казалось, ввалились еще глубже, словно пытаясь исчезнуть. Снаружи стоял холодный декабрьский день, солнце закрыли облака, и в тусклом свете кухня напоминала старую фотографию. Словно она и сама была тенью прошлого, которое было невозможно ни изменить, ни исправить. Колберн слушал мать, но ему казалось, что это вовсе не она, а лишь оболочка той женщины, которую он знал. Как будто это признание о прежней жизни было последним этапом преображения, но во что – он не знал.
Ее волосы были собраны в небрежный узел на затылке, и она подняла руки и коснулась выбившихся прядей. Шмыгнула носом. Сделала глубокий вдох. И сказала: это я виновата, ведь я знала, что нельзя отпускать его одного. Мне и в голову не приходило, да и не знаю, как такое можно себе представить. Как можно зайти в мыслях так далеко. Было жарко, все двери и окна нараспашку, вентиляторы крутились. Я была чем-то занята. Даже не помню чем. А Джейкоб все толкал сетчатую дверь и кричал, что хочет гулять, вот я и открыла задвижку и выпустила его. Клянусь, просто не подумала. Ведь о таком не думается. Твой отец отошел в магазин, и как раз когда подходил к двери, мы услышали, и, помню, в ту самую секунду мы переглянулись и сразу все поняли, еще до того, как выбежали во двор. Мы оба тут же поняли, будто так и было назначено от начала времен. Может, так оно и есть.
