У фортуны женское лицо - Демьянова Валентина

Наташа

– А я предупреждал! – злорадно процедил Роман. – Столько сил зря потратили! А все потому, что дуру слушаем!

В отличие от Романа я огорчения не чувствовала. Чем дольше будем искать, тем больше проживу. Что касается Сурена, то он своих чувств не показал.

– Собирайте инструменты – и к озеру! – как ни в чем не бывало скомандовал он.

«Павильон» встретил нас залежами мусора и сорняками.

– Ни фига себе, – присвистнул Роман, и это было последнее, что он сказал. Потом ему стало не до разговоров. Рвать сорняки на грудах битого кирпича оказалось тем еще занятием. Солнце палило нещадно, а от вырванных с корнем сорняков клубами поднималась мелкая пыль. Она забивала глаза, нос, горло и заставляла постоянно кашлять. К моменту, когда все было убрано, костяшки рук оказались сбиты до крови, пот катил градом, а главное, адская работа была проделана впустую. Плиты пола оказались пригнаны одна к другой так плотно, что с надеждой обнаружить схрон пришлось распрощаться.

– Опять пролетели! – ехидно прокомментировал Роман, не упускавший возможности сказать гадость.

Поскольку идея искать в этом месте принадлежала не мне, я со спокойной совестью повернулась к мужчинам спиной и спрыгнула на землю.

– Куда? – сердито поинтересовался Сурен.

– Пойду отдохну.

– Во умная! – моментально взъерепенился Роман. – Мы, значит, при деле, а она отдыхать!

– Отдохни и ты! – огрызнулась я и направилась в сторону ближайших кустов.

Тут осерчал Сурен:

– Вернись! Забыла, зачем тебя привезли? Ты должна помогать! Старайся! Это в твоих интересах.

Я сидела на траве, разглядывала маячивший перед глазами «павильон» и сожалела о том, что сорвалась. Зря я дразнила Сурена! Если он решит, что от меня никакой пользы, прикончит не моргнув глазом. Мысль была неприятная, и я, как могла, старалась от нее отвлечься. Скользя взглядом по стенам, пыталась понять, что меня так смущает в пропорциях «павильона». В конце концов, не выдержала и спустилась по откосу к воде. Вот оно что! «Павильон» оказался врезанным в откос, и его цокольный этаж был виден только с озера!

– Сюда! – закричала я.

Две головы высунулись из окна надо мной, и та, что принадлежала Сурену, мрачно поинтересовалась:

– Чего кричишь?

– Смотрите, что я нашла!

От радости, что могу продемонстрировать свою полезность, мне не стоялось на месте.

– Опять что-то выискала! – раздраженно прошипел Роман.

– Сами же упрекали, что не помогаю!

Через минуту оба топтались на берегу рядом со мной.

– Ну и что?! – привередничал Роман.

– Нужно осмотреть! – постановил Сурен.

Нижнее помещение «павильона» оказалось огромным, и, не считая слоя мусора на полу, в нем ничего не было. Единственное, что вызывало интерес, – это полукруглые ниши в стенах.

– И чего мы сюда приперлись? – обрушился на меня со всей страстью своего склочного характера Роман.

Зарождающуюся ссору пресек Сурен.

– Простучи стены, – приказал он, вручая Роману молоток.

Сорвав на мне раздражение, тот приказу подчинился. Сначала я наблюдала за ним, потом мне это надоело, и я принялась гадать, откуда на стенах взялись выбоины. Следы от пуль или местные шалили? К определенному решению прийти не успела, потому что из дальнего угла раздался торжествующий вопль Романа:

– Сурен, зубило!

Никогда бы не подумала, что наш водитель способен на сильные чувства, если это, конечно, не злость и не лень!

Роман стоял на коленях перед нишей и яростно колотил по одному из камней. Ему пришлось повозиться, прежде чем камень из стены выпал. Не обращая внимания на кровавые царапины, он по локоть сунул руку в образовавшееся отверстие.

– Коробка! Металлическая! – прохрипел Роман.

Проржавевшая банка, которую он достал, очень походила на ту, в которой моя бабушка хранила чай. Трясущимися руками Роман прижал ее к груди и нервно заскреб ногтями по крышке.

– Отдай! – раздался окрик Сурена.

Роман вздрогнул и сделал невольное движение спрятать коробку за спину, однако вовремя опомнился. Сурен достал из кармана складной нож и кончиком лезвия поддел крышку. Она со звоном упала на каменные плиты.

– Рубли, серебряные, – удовлетворенно произнес Сурен.

Анна

Письмо доктора меня заинтересовало, и теперь я читала, не отрываясь.

«Не зная, куда деть тетрадь, я замешкался, но Говоров подсказал: «В библиотеку! Дверь за ковром». Признаюсь, братец, давно уже я не двигался с такой шустростью. «Спрячьте хорошо, он будет искать», – уже в спину напутствовал меня Говоров.

В большой зале, сплошь заставленной шкафами, я выдернул с полки первый попавшийся том и безжалостно выдрал из него часть страниц. Листы рассовал по карманам, а на их место вставил тетрадь. Я был уверен, обнаружить этот том среди нескольких тысяч других Петрищеву будет нелегко.

У меня едва хватило времени вернуться. Ковер на стене еще колыхался, когда за ширму ввалились гайдуки. Тяжело топая, они подтащили к лежанке лохань с кипятком и, не глядя по сторонам, вышли. Я облегченно перевел дух. Дело сделано! Когда явится Петрищев, ничего уже не будет указывать на то, что я был в библиотеке.

Петрищев ждать себя не заставил. Сначала в закуток влетела толстая дворовая девка с кипой простыней, а следом явился он. «Все доставлено, доктор. И уж будьте добры, старайтесь». «Вам нет нужды это говорить. Свой долг перед пациентом я хорошо понимаю», – сдержанно отозвался я, разрывая простыню на полосы. «Оставьте, доктор. Пустое это», – раздался голос с оттоманки. Я повернулся к Говорову с намерением возразить и вздрогнул, увидев, как худо он выглядит. Казалось, после того, как волновавшее его дело было сделано, сила духа иссякла и физические силы стали стремительно убывать. Преодолевая тревогу, я ласково сказал: «Не отчаивайтесь, голубчик, все будет хорошо». Говоров усмехнулся: «Доктор, я войну прошел и знаю: с такими ожогами не живут. Да я и не хочу. Устал». Говоров перевел взгляд на Петрищева. Сначала смотрел молча, потом поманил к себе. И Петрищев, словно загипнотизированный, покорно подчинился. Когда он склонился над Говоровым, тот отчетливо выговорил: «Ты зря старался, Полли. Я ухожу, а ее ты все равно не получишь». Эти слова забрали у него последние силы, и он потерял сознание. Мгновение Петрищев смотрел на распростертое перед ним тело, потом резко развернулся и покинул закуток.

Сколько я хлопотал у постели Говорова, сказать не могу, но, когда разогнул спину, она ныла от усталости. Потирая щемящие глаза, я вышел из-за ширмы и увидел у окна Петрищева. «Что скажете, доктор?» – не оборачиваясь, поинтересовался он. «Все, что мог, сделал. Теперь остается ждать», – так же холодно отозвался я. Странное дело, с этим человеком меня ничего не связывало, я с ним даже не был толком знаком, а испытывал к нему глубокую неприязнь. Он, судя по поведению, питал ко мне те же чувства. «Если хотите, прикажу постелить», – предложил Петрищев, продолжая демонстративно стоять ко мне спиной. «Спасибо, спать не хочу», – отказался я, направляясь к выходу. На самом деле пара часов сна мне бы не помешала, но чувство справедливости не позволяло принять от него даже мелкий знак гостеприимства. Это означало бы признать право распоряжаться в доме за самозванцем, в то время как настоящий хозяин страдал за ширмой.

Стоило закрыть за собой дверь, как я оказался почти в кромешной темноте. Окон в коридоре не было, и, если, не слабый свет в дальнем его конце, я не знал бы, в какую сторону двигаться. «Раз уж поспать не доведется, так хоть рюмку водки выпить», – подумал я, осторожно пробираясь в направлении неяркого ориентира. Комната, из дверей которой струился свет, оказалась буфетной. У посудного шкафа спиной ко мне стояла та самая дворовая девка, что притаскивала простыни. На столе горела свеча. «Милая», – негромко позвал я. «Кто тут?» Тарелка, которую она держала, упала на пол и разлетелась на куски. Не желая ее пугать, я поспешно выступил из темноты: «Доктор. Не найдется ль у тебя, душечка, водки?» Как только она увидела, что это всего лишь я, так облегченно затарахтела: «Как же нету? Все у нас есть! И водка, и наливки, и вина!» – «Сладкого не люблю, водки налей, – отмахнулся я, присаживаясь к столу. – Ты чего испугалась?» Девка бросила быстрый взгляд в сторону двери и, опустив глаза, прошептала: «Дом огромадный, а людей нет! Пусто! И вдруг голос из темноты... Как не испугаться?» – «А где ж все? В прошлый мой приезд, помнится, тут полно было народу». – «Так всех слуг со двора согнали, когда барина больным объявили, – простодушно объяснила девка. – Оставили меня да баринова камердинера Федьку. Только третьего дня и его не стало. На конюшне до смерти запороли». – «За что ж так?» Она вздохнула: «За письмо. Барин царю жалобу написал, и Федька взялся отправить. А нельзя! Аполлинарий Титыч строго-настрого запретили письма на волю пропускать! Знаете, сколько их уже перехватили?» – «Так строго следят?» Девка всхлипнула: «Глаз не спускают! Уж так притесняют, сил нет смотреть! Чужих в дом не допускают, самого барина за порог комнаты не выпускают! А вы видели, в ней окна досками заколочены! Слава богу, хоть одно послабление сделали – разрешили в кабинете поселиться. Если б не книги, Захар Алексеич давно б умом тронулся...» – «Ну ты, милая, преувеличиваешь!» Она глянула на меня, как на несмышленыша: «Эх, барин! Знал бы, что тут творится! Его ж «лечат»! Аполлинарий Титыч среди ночи приезжает, барина привязывают к кровати и учиняют допрос». Тут девка сообразила, что сболтнула лишнее, и покраснела. Опасаясь, что она замолкнет, я благодушно заметил: «Да ты, милая, не бойся, никому не скажу». Девка замялась, но созналась: «Однажды ночью я под окна кабинета пробралась. О чем речь шла, не разобрала... Поняла только, требовали от Захара Алексеича, чтобы он какую-то заморскую диковину отдал. Аполлинарий Титыч ее «она» называл. Барин в ответ насмехался. Говорил, что надежно ее спрятал... Тогда гайдуки начали лить воду ему на голову. Барин впал в буйство, стал ругаться, Аполлинария Титыча на дуэль вызывать... – Она набралась духу и выпалила: – А тот приказал его бить!» Услышав все это, я пришел в ужас. Таким «лечением» действительно можно довести до сумасшествия! Пока Говоров держится, но что будет через несколько лет, если, конечно, сегодня выживет? Я пребывал в таком волнении, что высказал потаенные мысли вслух и очень удивился, когда услышал: «Не будет никаких лет! Если эта попытка не удастся, он ее снова повторит. Думаете, откуда у барина ожоги? Сам себя подпалил! Вылил флакон одеколону на рубаху и поджег свечой». И тут по коридору гулко прокатилось: «Доктор! Барин кончается!»