Пако Аррайя. Рам-Рам - Костин Сергей Васильевич "Николай Еремеев-Высочин"

Кудинов закурил, и мы медленно пошли дальше.

– Выпьем кофе? – спросил Лешка.

Впрочем, неуверенно. Он советовался со мной.

– Дома, – решил за нас обоих я.

– Под твою ответственность, – с деланой покорностью снова повторил Кудинов.

Машина – на этот раз «рено», но тоже белая – ждала нас через пару кварталов. Вы обращали внимание, что в жарких странах очень много белых машин? Почему-то считается, что они меньше нагреваются на солнце. Тогда, объясните мне, почему у людей, живущих под тем же самым неумолимым солнцем, кожа, наоборот, черная? Вряд ли целью эволюции было довести до солнечного удара бедных африканцев, арабов, индусов и прочих обитателей южных широт. Тем более что, как уже было доказано, все человечество вышло из Африки и имело черную кожу. Я все время натыкаюсь на такие несоответствия – вы нет?

Вторая общая черта для многих машин жарких стран – тонированные стекла. Вот они-то точно защищают от солнечных лучей. И от посторонних взглядов. Мы с Лешкой устроились на заднем сиденье «рено» и сразу стали невидимками.

Над сиденьем водителя возвышался коротко стриженный затылок с плечом в голубой рубашке с короткими рукавами и сильной рукой с белыми волосками, явственно выделявшимися на фоне загара. Из зеркальца заднего вида на меня взглянули внимательные глаза.

– Здравствуйте! – сказал я по-русски. А кто еще это мог быть?

– Доброе утро! – откликнулся водитель. Так отвечают охранники: вежливо, но безлично, когда ясно, что никаких отношений между вами быть не может.

Представлять нас Кудинов не стал, просто бросил:

– Можем ехать!

Мы выбрались из города, пронеслись с десяток километров по северной автостраде и снова свернули к побережью. Здесь у самого пляжа был ряд четырехэтажных, одинаково серых домов с редкими маленькими окнами. Я невольно позавидовал их обитателям: мне всегда хотелось жить в стране, где от солнечного света надо прятаться. Потом пошли виллы, белеющие из-за живых изгородей и заборов, более или менее высоких. Дом, к которому мы подъехали, с дороги виден не был. Машина въехала в высокие глухие ворота и остановилась у самых дверей. Я оглянулся: двор виллы был отрезан от окружающего мира глухой живой изгородью в человеческий рост. Гостей этого дома явно берегли от чужих глаз.

На территории виллы было еще двое охранников, мужчин лет тридцати – тридцати пяти, без особых примет и приученных не привлекать к себе внимания. Все – в рубашках с короткими рукавами, но в джинсах, притом что шорты в Израиле – за исключением хасидских кварталов – никого не шокируют. Лешка снял с шеи галстук и, не развязывая узел, протянул его единственному воспитаннику этого детского дома, у которого его не было.

– Спасибо! Больше, надеюсь, не понадобится.

Мы вошли в дом – в гостиную с мягкими диванами, низким стеклянным столиком между ними и барной тележкой. Из кресла, отложив книгу, поднялась небольшого роста молодая женщина – это и была Маша. Мы пожали друг другу руки и сказали «Здравствуйте!». То есть Маша сказала еще: «Я Маша», не знаю, настоящее ли это ее имя или нет. А я, поскольку было еще неизвестно, кто я в данном случае – да и кто она такая, – просто сообщил ей, что мне очень приятно. С охранниками меня не знакомили, и они ограничились вежливыми приветствиями по-русски. Но Маше, как я сразу заподозрил, какая-то роль в этой операции отводилась.

Лешка – барин. Он тут же развалился в кресле, так что роль хозяина пришлось выполнять мне. Я, как и полагается джентльмену, редко пью до захода солнца, но с Кудиновым как-то всегда так получается, что мы начинаем надираться с момента, как встретились. Однако, будучи людьми ответственными, которым предстоят серьезные разговоры, и учитывая, что солнце осветило Святую землю совсем недавно, я сделал нам пока по бакарди с апельсиновым соком на целом торосе из кубиков льда. Маша пила кофе. Черный, без сахара и сливок.

– Сначала о деле или хрен с ним и просто начнем жить, как мы это понимаем? – спросил Кудинов, призывно поднимая свой стакан.

– Раз я ночую здесь, вероятно, времени хватит и на то и на другое, – предположил я. – Но с началом надолго откладывать не стоит. Ваше здоровье!

Мой жест включал и Машу. Но она лишь как-то странно дернула губами. Последнюю пару минут она с некоторым беспокойством переводила на нас взгляд – с одного на другого. Здравый смысл подсказывал ей, что мы, скорее всего, шутим по поводу нашего намерения отметить встречу по-русски. Она нас плохо знала!

– Лехаим! – отозвался Кудинов. – Ну, раз уж мы в Израиле.

Лешка отхлебнул из своего стакана, покосился на бутылку с ромом – видимо, я сделал смесь слишком щадящей на его вкус, но, вероятно, вспомнив про ранний час, добавлять не стал.

– Я вас познакомил? – встрепенулся он. – Юра, это твоя жена Маша! А Юра – это ты, – уточнил он.

Я вспомнил, что приехал не только для того, чтобы посидеть по-мужски со своим единственным другом.

– Понятно, – кивнул я и перешел к делу. – А ты когда Ромку видел в последний раз?

– Лет десять назад. Еще в Германии. Я, конечно, с тех пор в Израиле был сто раз, но сам понимаешь…

Я понимал. С живущим за границей отставным сотрудником, даже другом, встречаться без санкции руководства запрещено. А Ромку к тому же подозревали в том, что он стал работать на «Моссад». Уйди я в 2000-м, перед Афганистаном, с активной работы, Кудинову и со мной нельзя было бы встречаться.

– А ты его когда видел? – спросил Лешка.

Я пожал плечами.

– Да, наверное, тогда же. Он приезжал ко мне в Берлин, еще до вывода наших войск.

Я поймал себя на том, что сказал «наших» по отношению к русским. Обычно в моей речи «наши» – это американцы. Видимо, в момент переключения на другой язык меняются и прочие настройки: мили на километры, Фаренгейт на Цельсия, «свои» на других «своих».

– А с Линой ты уже виделся? – поинтересовался я.

Лина, напоминаю, это жена Ляхова. Теперь уже вдова. Тут Кудинов как-то замялся.

– Ты чего? Она же в Израиле?

– В Тель-Авиве.

Я понял.

– Конечно, кому она интересна?

Лешка даже не улыбнулся на мой сарказм, просто допил свой коктейль и захрустел последними льдинками.

– Ее, естественно, пасет местная контрразведка. Независимо от того, правы отцы-командиры или нет, – дохрустев, оправдался он.

Это он по поводу предполагаемой вербовки Ромки израильтянами.

– А где его тело? Уже привезли сюда?

– Нет.

Лешка встал, завис надо мной, чтобы и я прикончил свой бакарди с соком и он мог приготовить ему замену. Я подчинился.

– Тело задержала индийская полиция, – пояснил Лешка. – Лина, насколько мы знаем, ехать туда за ним не собирается. Ждет здесь.

– И ты считаешь, говорить с ней смысла нет?

– Смысл, разумеется, есть. Но сам понимаешь…

Я не понимал. И понимал.

Лина, естественно, знала, что Ромка работал на Контору. Точно так же она могла знать, связался он все-таки с «Моссадом» или нет. И если это так и Лина об этом знает, она может догадываться, зачем Ромка отправился в Индию. Это бы нам помогло. Однако, если Ляхов работал на «Моссад» и Лина об этом знает, она, по идее, должна быть его сообщницей. И тогда мало того, что она ничего не скажет его бывшим коллегам, то есть нам, но, скорее всего, и заложит их новым работодателям мужа, то есть «Моссаду». Так что в этом Эсквайр, запретивший Лешке связываться с Линой, был совершенно прав – возразить нечего!

Лешка протягивал мне мой стакан. Льда в нем было наполовину меньше, а высвободившийся объем был отведен под бакарди. Мы начинали набирать темп.

– Вы могли бы всё же увидеться с его женой после нашего отъезда.

Это Маша сказала. «Вы» – это явно относилось к одному Кудинову, а «наш» относился к ней и ко мне. Операция постепенно вырисовывалась, хотя мы еще и не начинали о ней говорить.

Лешка покачал головой:

– Ну, скажем так: мне не рекомендовали делать этого совершенно недвусмысленно.

Это на языке Кудинова означает категорический запрет. Но и это было разумно. Израильтяне не должны были догадываться, что мы заинтересовались Ромкой. Может быть, вообще, что мы знаем о его убийстве.