Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

— Госпожа Жюно! Вы знаете меня давно, и потому нечего говорить, что нашей дружбе конец, если вы будете продолжать такие речи. Вы бы еще Жюно пересказали все, что выдумали. — Он не переставал преследовать меня своим вопрошающим взглядом.

— Я не буду отвечать на это обвинение, генерал! — сказала я с досадой, которой уже не скрывала. — Если вы не находите во мне ни ума, ни рассудка, то верьте по крайней мере, что у меня есть немного сердца, и оно не допустит меня опорочить того, кого мы оба любим.

— Опять! — Он ударил кулаком по краю коляски. — Опять!.. Молчите!..

— Нет, генерал, я не буду молчать: я буду говорить то, что хочу сказать вам. Умоляю вас верить, что ни мать моя, ни муж, и вообще никто не знает ничего о последней неделе моей жизни. Я должна прибавить, что вовсе не предполагала с вашей стороны никакого дурного намерения, и потому мне было бы глупо жаловаться на знак вашей дружбы только потому, что он мог повредить мне. Но я считала, что надо любой ценой прекратить это. И вот куда завела меня неопытная юность: я огорчила вас! Это прискорбно мне. Но это все, что могу сказать вам.

Мы подъезжали к сборному пункту: уже слышен был лай собак, звук рогов и весь шум охоты. Лицо Первого консула стало менее мрачным, чем во время моей длинной речи.

— И вы даете мне честное слово, что Жюно не знает ничего обо всей этой глупой истории?

— Боже мой, генерал, как может такая мысль прийти вам в голову, когда вы знаете Жюно так хорошо! Это Отелло по силе страстей, это африканец по жару крови; его слабый французский рассудок не имел бы силы здраво судить обо всем этом, и… — я остановилась.

— Ну, что же?.. Пожалуйста, не останавливайтесь. В разговоре нет ничего глупее.

— Генерал! Если б я рассказала Жюно все, что происходило в последнюю неделю… ни он, ни я не были бы здесь сегодня утром. Ведь вы достаточно знаете Жюно, не правда ли?

Наполеон ничего не отвечал и барабанил пальцами по краю коляски. Наконец, оборотившись ко мне, он сказал:

— Итак, вы хотите верить, что я не думал сделать вам никакого зла?

— Я, генерал? Напротив, я убеждена в чистоте ваших намерений и уверяю, что моя привязанность к вам, которая продолжается с самого детства, и восхищение, которое внушаете вы мне, не изменятся от этого нисколько. В подтверждение вот вам рука моя.

Не могу передать его взгляда и полуулыбки, когда он покачал головой в знак отрицания и отказался взять мою руку. Я оскорбилась этим.

— Значит, мы в ссоре! — воскликнула я. — В ссоре от того, что вам нравится поступать именно таким образом и никаким другим…

С минуту глаза его были обращены на дорогу; потом вдруг он повернулся ко мне и протянул свою маленькую руку, сняв с нее перчатку.

— Поверьте моей дружбе к вам, госпожа Жюно! От вас зависело утвердить ее еще больше, но, видно, трудно переиначить первое воспитание! А оно внушило вам самые злые чувства ко мне: вы не любите меня, и я уверен…

— Осмеливаюсь перебить вас, генерал, и умоляю не говорить со мной так. Вы печалите меня, и тем больше, что это ложно и в основании, и в следствиях, во всем! Скажите, что вы не думаете этого: мне было бы тяжело расстаться с вами таким образом…

Первый консул глядел в это время на свору собак, которых вели псари, и вдруг повернулся так быстро, что коляска качнулась в сторону.

— Вы уедете?.. — воскликнул он.

— Тотчас по возвращении с охоты, генерал. Я уговорила Жюно взять меня с собой, и вот доказательство, что это никак не связано с событиями последних дней…

Я сказала это, улыбаясь, и показала письмо моей матери, которая, думая, что Жюно хочет оставить меня в Мальмезоне, писала прямо мне, требуя моего приезда: «Если Первый консул и госпожа Гортензия не будут отпускать тебя, то покажи им мое письмо и попроси отпустить дочь к больной матери».

Это письмо отдали мне утром, когда я одевалась. Первый консул взглянул на него и огорчил меня, пожав плечами с улыбкой какого-то презрения. Надо было закончить эту сцену: она уже слишком затянулась.

— А когда вы возвратитесь? — спросил он с видом довольно насмешливым, так что это могло рассердить и кого-нибудь другого, в тот момент лучше меня расположенного к нему.

И я отвечала резко:

— Когда буду нужна для нашей театральной постановки. Вы можете располагать моими комнатами; я уже не буду занимать их, уверяю вас в этом.

— Как хотите. Впрочем, вы хорошо делаете, что уезжаете сегодня утром: после этого глупого случая нам с вами было бы не очень приятно видеть друг друга. Вы правы… Жарден! Мою лошадь!.. — Он сам отворил дверцы коляски, соскочил на землю, сел на лошадь и умчался галопом.

Возвратившись во дворец, я сказала Гортензии, что здоровье матери требует меня в Париж и я отправляюсь с Жюно. Она хотела оставить нас обедать, но Жюно, второй день отсутствуя в Париже, желал скорее вернуться. Так что мы отказались и сразу уехали, а обедали уже у моей матери.

Я возвратилась в Мальмезон ради приезда госпожи Бонапарт, которая прошла в Пломбьере полный курс лечения водами, то есть шесть недель. Первый консул был очень ласков по отношению ко мне, но я легко могла заметить, что в нем поселилась обидная и даже оскорбительная для меня мысль, будто я нечестно действовала во всем, что случилось между нами в продолжение недели до моего отъезда. Это заставляло меня грустить; но, не зная никакого средства истребить его предубеждение, я махнула на все это рукой и нисколько не меняла своего поведения.

Через год я обедала однажды в Мальмезоне. Я жила тогда в Бьевре, пребывала в восторге от своего дома, истинно прелестного, и оставляла его как можно реже, всегда возвращаясь вечером. В день обеда в Мальмезоне, в десять вечера, я попросила седлать лошадей; но тут случилась такая ужасная буря, что деревья в парке ломались от порывов ветра. Госпожа Бонапарт сказала, что не позволит мне ехать в такую бурю и мне приготовят мою комнату. Я благодарила ее и уверяла, что меня ждут дома.

— Но я не пущу вас, Лоретта! — сказала она и пошла отдать распоряжения.

Я остановила ее и сказала, что у меня нет ни белья, ни горничной.

— Вам дадут мой ночной чепчик, ночную рубашку, все, что вам нужно. Одна из моих горничных к вашим услугам. Полноте, вы останетесь, не правда ли? Да и как поедете вы в такой час?.. Одна, через лес!.. Знаете ли вы, что в лесах Буживаля не совсем безопасно?

— Я не боюсь ничего. Со мной четверо человек, и, кроме того, уверяю, в здешних лесах нет никаких свирепых зверей. Позвольте мне проститься с вами и ехать.

Все это время Первый консул переворачивал в камине какую-то несчастную головешку и не вмешивался в наш разговор. Но я увидела, что он улыбнулся, причем без всякого злого выражения. Мне было ясно, что он вспоминает прошлогоднюю историю. Наконец, когда госпожа Бонапарт еще раз предприняла попытку оставить меня, он сказал ей со своего места, не выпуская из рук щипцов и не поворачивая головы от камина:

— Не мучь ее, Жозефина! Я знаю ее: она не останется.

Думаю, нигде не соединяются два столь противоположных чувства, как в домашнем театре; все, кто когда-нибудь участвовал в нем, согласятся со мной, что ничто не дает такого воспоминания о радости, веселье и откровенном смехе, как эти репетиции и вообще все, что предшествует самому представлению. Но следует также согласиться, что истинное мучение, истинная пытка есть минута появления на сцене. Я испытала его, это мучение, и могу судить о нем с некоторым практическим знанием.

Девица Богарне делала такие большие успехи у госпожи Кампан во время представления «Эсфири», что не могла не хотеть воспользоваться театром в Мальмезоне. Евгений Богарне играл превосходно; Жюно, скажу без всякого предубеждения, имел высокое дарование; господин Дидло был удивителен в роли Криспена, я тоже недурно исполняла свои роли, а генерал Лористон благородно представлял Альмавиву и всех других влюбленных в придворном платье.

Но самым искусным актером в нашей труппе оставался Бурьен. Он играл роли опекунов с истинным совершенством, и это казалось тем приятнее, что дарование его не было следствием изучения: он играл хорошо, потому что понимал и чувствовал свою роль. Гранмениль и Комон, исполнявшие те же самые роли в Комеди Франсез, не могли бы критиковать Бурьена, когда он играл в «Шалостях влюбленных» и в «Флорентийце». Может быть, им следовало бы даже перенять у него некоторые тонкие и нежные оттенки игры.