Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

— Он не любит… Он не любит его. Говорю тебе, он не любит его!

(Замечу в скобках, что через два года генерал Бертье сам взял Кольбера в свой штаб.)

Жюно, раздосадованный глупыми ответами Бертье, пошел к Дюроку. Тот выслушал его, все понял, и на другой день Жюно получил от него следующую записку:

«Дорогой Жюно! Первый консул рассердился, когда услышал, что ты хочешь взять капитана Кольбера к себе в адъютанты; но это был гнев мимолетный. Исполни слово, данное тобой Огюсту: ты можешь сделать это совершенно спокойно.

С приветом, Дюрок».

Жюно и хотел исполнить свое обещание, но где появлялся риск неудовольствия его любимого генерала, там, по собственным словам Жюно, он становился ребенком. У него не доставало смелости.

— Теперь он будет вечно попрекать меня, что я всегда выбираю врагов его! — сказал мне Жюно и добавил, что в Первом консуле еще виден главнокомандующий Египетской армии в отношении к некоторым людям. — Ты знаешь, — объяснил он мне, — каким несчастьем для Бонапарта была потеря Египта. Все, что способствовало этой потере, запечатлено в его сердце несправедливым, может быть, но ужасным образом. Одной из причин, которую не видят и не понимают обыватели, стали раздоры и беспрерывное несогласие между главнокомандующим и некоторыми генералами и старшими офицерами. А у этих генералов и офицеров были подчиненные: они разделяли их мысли, и все это способствовало тому, что дела шли худо. В действиях не было единства. Турецкие шейхи, эти шпионы великого визиря и англичан, очень хорошо видели наши разногласия, и только твердость главнокомандующего могла отчасти уменьшить это зло; но зло уже было причинено: он знал это и чувствовал горечь. Вот почему он никогда не будет справедлив к некоторым из наших товарищей, отъявленным противникам его власти. Никто не сомневается, что генерал Дама́ честный и благородный человек, но, к несчастью для нас и для него, он так вел себя в Египте, что Первый консул никогда не простит ему этого. Что касается меня, — продолжал Жюно, — я уважаю генерала Дама́, но должен сказать, что он не был ни хорошим французом, ни хорошим патриотом, потому что не пожертвовал мелкими страстями общей пользе армии. Он пристал к партии Клебера, а надо сказать, что противоборство Клебера, учитывая пагубные последствия его, было чем-то большим, чем глупой интригой. Эдуард Кольбер служил тогда при военных комиссарах, так же как и Альфонс, младший из троих, добрый и любезный малый. Эдуард храбр и умен; Бонапарт справедливо думал, что такой офицер будет находкой для Египетской армии. Он предложил Эдуарду поступить на службу, но тот отказался, а тотчас же после отъезда главнокомандующего определился адъютантом к Дама́. Все это вместе со многими речами, пересказанными Первому консулу, с тех пор стало причиной антипатии, которую питает он к нему, несмотря на свою благосклонность к его братьям.

В конце концов Жюно взял Эдуарда к себе в адъютанты к большому удовольствию Огюста. Первый консул ничего не говорил Жюно и демонстрировал холодность в отношении Кольбера только полнейшим молчанием, когда тот сопровождал Жюно на разводы или для записи приказов. При этом он всегда ласково разговаривал с эскадронным командиром Лабордом и капитаном Лаллеманом, когда тот был еще в Париже.

И вот произошел случай, ничтожный в отношении к общему ходу дел, но принадлежащий истории, потому что показывает характер Наполеона совсем не в том виде, в каком его теперь беспрестанно представляют; но для этого надобно рассказать дело подробно и целиком.

Когда раздавали ордена Почетного легиона, мы были в Аррасе, как уже я сказала. Господин Кольбер, несмотря на жесткость своего характера, решился просить Жюно поставить и его имя в список офицеров. Не помню, было ли у него почетное оружие, но, кажется, нет, потому что он получил бы тогда орден без всякой просьбы. Жюно, зная, что ему откажут, колебался; но, видя, что Кольбер принимает дело совсем не так, как бы ему должно принимать, не хотел оставить подозрения, будто предпочитает ему Лаборда, и, не объясняя Кольберу причины своей нерешительности, включил его в список. Наполеон отказал.

Много лет прошло после этого. Мне удивительно забавно вспоминать теперь, какое впечатление произвел на меня тогда этот отказ. Я находила его несправедливым и сказала об этом Жюно. Он утверждал обратное, и мы поссорились. Теперь понимаю, что я была виновата, а муж мой — прав. В самом деле, за что было Наполеону награждать человека, мало привязанного к нему и не известного тогда своими военными заслугами или, справедливее, не оказавшего еще никаких заслуг, достойных награды? Генерал Кольбер потом совершил прекрасные подвиги, о нем поистине можно говорить, что он отличнейший из наших кавалерийских генералов, храбрый, благородный и безупречный. Но в то время, о котором мы говорим, император мог без всякой несправедливости поступить так, как он поступил.

Позже он доказал величие своей души. Увидев в генерале Кольбере качества, достойные награды, он забыл или, по крайней мере, заставил умолкнуть свою неприязнь к нему. Он дал ему возможность показать свои дарования и желание действовать; а в то время это была особая милость, потому что при входе в храм славы сгрудилась толпа, где не всякий, кто хотел, мог показать свою храбрость и знания. В результате генерал Кольбер был осыпан наградами, и милости следовали тотчас за заслугами, если не шли впереди. Поведение Наполеона в этом случае тем больше достойно, что я знаю наверняка: он так и не полюбил Кольбера. Но он был справедлив. И вот человек, которого называют мстительным всегда!

Не знаю, помнят ли теперь присягу, которую должны были приносить кавалеры Почетного легиона. У меня есть копия, и я помещу ее здесь в подтверждение не раз высказанного мной мнения, что Наполеон постепенно дошел до всего, что сделал. Я разумею — постепенно в отношении к нему самому, то есть 18 брюмера он нисколько не думал захватывать власть для того, чтобы соединить ее с короной. Не хочу навязывать никому этого мнения, но да позволят мне иногда пояснить его и подтвердить некоторыми доказательствами.

Вот присяга легионеров. Может быть, после в ней переменили не только слова, но и целые строки, но такой она была предложена одновременно с учреждением ордена и принята главнейшими властями — Сенатом, Законодательным собранием и Трибунатом:

«Клянусь своею честью быть преданным делу республики, охранять нераздельность ее земель, защищать ее правительство, ее законы и собственность каждого, ими утвержденную; противодействовать всеми средствами, какие дают справедливость, рассудок и законы, любой политике восстановления феодальной системы с ее титулами и должностями; способствовать всеми моими силами поддержанию свободы и равенства».

Легионеры должны были носить только маленькую звездочку, солдаты — серебряную, а офицеры — золотую. Позже были назначены двадцать четыре великих офицера Империи. Это учреждение с самого начала было истолковано странным образом. Маршалы, числом шестнадцать, изначально принадлежали к числу офицеров и хотели установить разделение, которое существовало в армии, где маршал главнее генерала. Но перед императором во дворце или во время публичной церемонии, как бы ни была она торжественна (даже, например, при короновании), двадцать четыре великих офицера Империи имели положение совершенно равное. Они без различия стояли на ступенях трона, и если церемония требовала, чтобы их вызывали, то это делалось для маршалов и генералов по алфавиту. Так Жюно, молодой, почти мальчик рядом с Массена, шел прежде него — по праву ж перед м.

Но будем говорить об Аррасе. Мы каждый день ожидали императора. Наконец Жюно получил верное известие о его приезде. По нашим расчетам у нас еще оставалось время съездить в Булонь, потому что генерал Бурсье давно приглашал нас провести у него день. Жюно предложил мне совершить эту поездку, и я согласилась с радостью, свойственной тому возрасту, когда любят путешествовать для забавы. Мы отправились. По дороге остановились на день и наконец очутились, так сказать, среди семейства генерала Бурсье, который задал нам превосходный завтрак, заставил Жюно галопировать целое утро перед своими прекрасными эскадронами и очаровал нас своею милою вежливостью и добрым гостеприимством.