Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Булонь представляла собой в то время зрелище превосходное, но я не стану описывать предмета, который найдется у тысячи историков, искусных многим более меня. Лучше расскажу, какое впечатление она произвела на меня и как изумительно было очутиться в лагере, который генерал Сульт велел построить своим солдатам, чтобы занять их. Жозеф Бонапарт, тогда полковник четвертого линейного полка, принял нас в своем шатре как нельзя лучше: и тут он оставался, как везде и всегда, вежливым, предупредительным, самый милым человеком. На каждом шагу мы встречали друзей и предупредительность.

«Я не писала тебе из Булони, милый друг, — обращалась я в письме к госпоже Пюто, возвратившись в Аррас, — потому что не имела ни одной свободной минуты во все время краткого житья в этом городе. Я нашла там старых друзей, а Жюно — военных товарищей, обрадованных свиданием с ним. Мы жили почти как в своем семействе два или три дня, которые очень желала бы я продлить; но надо было возвращаться сюда, потому что императора ожидают всякую минуту и нам, не теряя времени, надобно приготовить помещение для всей его свиты».

В Булони я встретилась с семейством, очень важным для меня. Я знала его еще до своего замужества. Это семейство Петье. Госпожа Петье была женщина истинно любезная, и любезная совершенно по-женски, отличалась светским обращением и изящным умом. Дочь ее, Изидора, была тогда молоденькой девушкой, пленяла очарованием, умом и веселостью. Мы были знакомы еще детьми и встретились с обоюдным удовольствием. Подле ее фортепиано, на котором она аккомпанировала себе, восхитительно распевая, часто бывал один молодой человек, который звался тогда, как и теперь, Альфонсом Кольбером. Этот молодой человек был влюблен в нее так, что не мог ни есть, ни пить, ни спать, и я понимала очень хорошо отчего, потому что, повторяю, Изидора была прелестная девушка. Перечитав написанное, вижу, что я еще не сказала ни слова о ее лице. Надобно же заметить тем, кто не знал ее, что она была не просто красива, но очень красива; она и теперь такова и, кроме того, добрая жена и добрая мать. Прибавив это к ее уму, вы согласитесь, что нельзя было ожидать несчастья, женившись на ней, и Альфонс Кольбер довольно счастливо вдохновлялся, опираясь на фортепиано.

Но прежде чем оставить это семейство, я должна сказать о старшем в нем, господине Петье. Имя его хорошо известно в Европе, и я не имею нужды писать здесь его портрет. Я питаю к нему глубокую признательность и почтение, потому что люблю свое отечество с пламенным энтузиазмом, который заставляет меня любить как братьев, всех, кто служил ему бескорыстно, как господин Петье, и посвящал ему свои заботы, попечения, словом, все, что мог. Жизнь его была чиста и безупречна; потому-то никогда ни один голос не возвысился против него, если забыть ядовитое дыхание какой-нибудь жабы, вылезшей из-под камня, брошенного для того, чтобы задавить ее.

Когда император собрал многочисленную армию на берегах океана, он вверил господину Петье административную часть, учредив звание, нарочно созданное для него, — генерал-интендант армии. Наполеон знал, что в этом человеке солдаты будут иметь отца.

В 1796 и 1797 годах, став военным министром, Петье нашел военное управление в величайшем беспорядке. Он выправил и восстановил в нем порядок, так что, сдавая министерство после падения своего в дни фрюктидора вместе с Карно и Бартелеми, мог отдать во всем отчет, чего не бывало до него, и оставил дела менее богатый, нежели в то время, когда приступал к ним. Честь и слава достойному человеку!

Эпоха министерства его замечательна еще и тем, что это он отправил приказ генералу Бонапарту о назначении его главнокомандующим Итальянской армии и другой такой же приказ генералу Моро о назначении его главнокомандующим Германской армии.

Победы 1805 года во многом обязаны господину Петье — сначала за первоначальное устройство, а потом за его внимание и заботу в отношении всех частей. Днем он получал приказания императора; ночью заботился, чтобы они были исполнены, чтобы съестные припасы были в достаточном количестве, а походные госпитали — в безопасности. Это в конце концов разрушило его здоровье, но он еще успел услышать победные клики наших торжествующих армий. Его оживил гром Аустерлицкой победы. Петье имел счастье умереть среди этих славных празднеств. Он осиротил свое семейство 26 мая 1806 года. Звание сенатора и Большой крест Почетного легиона были единственными наградами, которые признательное отечество положило на его гробницу.

Господин Петье — человек таких высоких достоинств, что для него я отступила от своего правила не помещать биографических сведений о людях. Я близко знала Петье, хорошо знала семейство его, и никто лучше меня не может подтвердить истины представленных о нем подробностей. Ничего, что они немного велеречивы! Имя Петье следует не только упомянуть в современных мемуарах, но и окружить всем блеском, приличным тому, кто во всю свою жизнь был отцом солдат.

Император наконец приехал в Аррас осмотреть образцовую дивизию. Жюно пробыл в Аррасе уже десять месяцев, а Наполеон не посылал к нему даже Бертье, который только однажды приезжал туда на несколько часов. Император хотел, чтобы Жюно организовал свое войско совершенно самостоятельно, без всякого постороннего влияния. Это было испытание, как сказал он после ему самому. К счастью, Жюно выдержал его.

Я никогда не видела матери, столь заботливой по отношению к наряду своей дочери, не видела женщины, столь заботливой по отношению к собственному наряду, сколь заботился Жюно о наряде своих гренадеров, и особенно о знаменитом головном уборе.

Приведу здесь свое письмо к госпоже Пюто, о котором уже упоминала.

«Мой драгоценный друг! Я виновата перед тобой тысячу раз, но умоляю представить все, что мешало мне писать, и ты, верно, простишь меня. Ты знаешь, что с того времени, как я возвратилась из Булони, дни мои были совершенно посвящены заботам, которые надобно было мне разделять с госпожою Лашез, подготовляя все к приезду императора. Теперь мы вознаграждены за наш труд. Он прожил у нас два с половиной дня. Это большая победа, одержанная над быстротою его путешествия, потому что он нигде не остается больше суток во время своих военных посещений.

Император приехал сюда в прошедшую среду, в полдень. Он остановился в доме префектуры и тотчас же принял гражданских сановников, представленных ему господином Лашезом, префектом. Он долго разговаривал с ним, потому что в его департаменте стоит множество войск, и подробно осведомлялся, как обходятся солдаты с крестьянами, тщательно расспрашивал, не устроили ли гренадеры, расположенные в городках округа, какого-нибудь разорения. Так до самого обеда занимался он гражданскими делами. Вечером был призван Жюно, и с этой минуты император заботился только о главном предмете, для которого приехал он в Аррас. Твоя нежная дружба с Жюно и со мной налагает на меня обязанность передать малейшие подробности этого любопытного вечера и дня, за ним следовавшего.

Ты, от которой у нас нет секретов, ты знаешь, что Жюно с самого отъезда своего из Парижа находился в отчаянье от мысли, что Первый консул перестал быть для него тем, чем был прежде. Но этот вечер рассеял все его сомнения. Уничтожил все, что могло препятствовать полной его доверенности. „Мы были как будто в Итальянской армии“, — говорит Жюно.

Император благосклонно объяснился с Жюно, который совсем и не требовал этого, в отношении маршальского жезла. „Ты мог почитать несправедливым, что у тебя нет этого жезла, когда я дал его Бессьеру. — Тут император усмехнулся и несколько раз понюхал табаку. — Да, Бессьер чересчур молод и, кроме того, никогда не начальствовал; я знаю все это… Знаю. — Он опять улыбался. — Но я хотел, чтобы все четыре командира моей гвардии были маршалами Империи“».

Здесь в письме следовал длинный рассказ о том, что говорил император о двадцати четырех великих офицерах Империи. Но я уже поместила его выше, говоря об учреждении этого чина.

«„Сверх того, — продолжал император, — где бы ни случилась война, ты отличишься, и жезл, украшенный пчелами, украсит гусарский плащ… И разве худо я услужил тебе, Жюно? Генерал-полковник гусар! Если бы такой должности не было, ее надобно было бы выдумать для тебя, господин рубака!“ — прибавил император, дергая его за нос и за уши по старой своей привычке.