Со времени падения Наполеона часто вспоминают слова его, стараясь извлечь из них обвинения против него самого. Перетолковывают речи его, объясняя их по-своему, а потом восклицают: «Посмотрите, что он сделал! Послушайте, что он говорил!»
Но что если сила обстоятельств, соединившихся для гибели Франции, вынуждала его действовать так, как он действовал? Кто может упрекать его за это? Этот вопрос надо исследовать и обсудить, но без тех пагубных предубеждений, которые держат историю в плену и мешают ей идти твердыми и верными шагами. Я приведу здесь выражения императора, как слышала их и как они были сказаны. Я уверена, что он точно хотел действовать так, как говорил; он хотел уже тогда обустроить Германию, как сделал это после, и намерения его в этом находили одобрение у князей Рейнского союза. Они выпрашивали у него корону или несколько сотен подданных, несколько десятин владения; они всячески старались вступить в союз с императором, хотя бы в десятом колене; в особенности же стремились к независимости и не хотели называть австрийского императора германским. «Я не хочу увеличивать число владений Империи, — сказал Наполеон Законодательному корпусу, — но хочу удержать их нераздельность. Во мне нет честолюбивого желания получить в Европе еще больше власти; но я не хочу уступать ту власть, которую уже приобрел».
Надобно вспомнить еще об одном событии, которому не противилась в то время гордость Наполеона. В январе 1805 года император писал английскому королю: «Я нисколько не нахожу унизительным сделать первый шаг. Кажется, я доказал всем, что не боюсь никакой войны. Но мир есть теперь желание моего сердца. Умоляю Ваше Величество не отказывать себе в счастии дать его нам. Не оставляйте этого удовольствия своим детям…»
События подтвердили эти слова в том же году. Но вот перед вами письмо, так странно истолкованное в книгах, равно несправедливых и ругательных! Вот как представили поступок, самый благородный и самый свободный от мелочной славы и суетности, которых Наполеон не знал никогда! Говорили, что этим письмом он хотел не только ввести в заблуждение французов, но и договориться, как с равным себе, с коронованным главою другой державы. Так ли уж необходимо это было Наполеону в самую блестящую минуту славы, когда он являлся обожаемым и законно признанным государем одного из величайших народов в Европе? Требовалось ли удовлетворить суетное, пустое тщеславие, ведя переговоры с государем, расстроенным в уме, и с принцем Уэльским? Право, я иногда готова выбросить книги, написанные желчью и противоречащие всем законам рассудка! Точно хотят убедить приехавшего из африканских пустынь или проснувшегося после многих лет сна…
Когда было окончательно решено, что Жюно отправляется в Португалию, и я поняла, что мне надо оставить Францию, я стала готовиться к путешествию. Император долго говорил со мной однажды о том, как должна я вести себя с дворянством португальским и испанским.
— Супруга посла, — сказал он мне, — гораздо важнее в делах посольских, нежели обыкновенно думают. Так везде, но у нас больше, чем где-нибудь, потому что против Франции теперь имеется предубеждение. Вы должны дать португальским женщинам верное представление о том, как общаются при императорском дворе. Не будьте горды, тщеславны или капризны, но соблюдайте величайшую осторожность и достоинство в отношениях с португальским дворянством. Вы найдете в Лиссабоне многих эмигрантов из придворных Людовика XVI; вы найдете их также в Мадриде; будьте особенно осмотрительны во время общения с ними. Вот где надобно вам вспомнить то, что было хорошего в уроках госпожи Пермон. Особенно избегайте насмешек над туземными обычаями, когда не понимаете их, и над жизнью при дворе. Говорят, там есть, над чем посмеяться и позлословить, и если вы уже не можете не делать и то и другое, так злословьте, но не смейтесь. Помните, что государи никогда не прощают насмешки. То же и в Испании. Будьте осторожны в доверчивости; вы понимаете меня…
Я поглядела на него вопросительно, и он прибавил с некоторою досадой:
— Я говорю осторожны, то есть не говорливы, не болтливы. Испанская королева будет расспрашивать вас об императрице, о принцессе Гортензии, о принцессе Каролине — тут вам надобно аккуратно выбирать слова. Жизнь моего семейства вполне открыта для всех, но мне было бы неприятно, если б моих сестер изобразил дурной живописец. (Я никогда не забуду этого выражения.)
— Ваше величество, — сказала я, — никто не может обвинить меня даже в желании сделать худо.
— Знаю. Знаю… Но вы насмешливы, вы любите рассказывать. Этого надобно избегать. Испанская королева тем больше будет вас расспрашивать, что французская посланница в Мадриде очень худо знает Францию и вовсе не знает императорского двора. Она ведь провела всю свою молодость в эмиграции. Следовательно, королева задаст вам множество вопросов об императрице и парижском дворе. Пока речь будет идти о фасоне платья, пусть. Но как только разговор примет оборот более важный, а это непременно случится, потому что Мария-Луиза хитра и лукава, тогда берегитесь. Что касается меня, то вы знаете: обо мне надобно говорить так, как говорят в «Мониторе».
В другой раз он сказал мне:
— В Мадриде есть женщина, которая, говорят, ненавидит меня: это принцесса Австрийская. Обращайте внимание на свои слова при ней. Она говорит по-французски так же, как и вы. Но вы говорите по-итальянски, не правда ли? Это очень хорошо! — Он прохаживался и улыбался. — Это очень хорошо… Они в Мадриде и Лиссабоне мало говорят по-французски, но почти все говорят по-итальянски. Посмотрим, как говорите вы…
Я прочитала ему свой любимый сонет Петрарки, и Наполеон, казалось, был поражен моим выговором.
— Кто научил вас произносить так? — спросил он меня. — Я слышал, как вы говорите по-итальянски, но никогда не слышал, как вы читаете стихи. Вы декламируете их на французский манер, не распевая по-итальянски, и справедливо. Знаете ли вы наизусть стихи Тасса?
Я прочитала ему некоторые; потом читала стихи из Петрарки и много из Данте.
— О, да это превосходно! — сказал он, потирая руки. — Вы легко выучитесь португальскому языку, раз говорите так хорошо по-итальянски; да, кроме того, вы им понравитесь. Но помните, что я вам сказал о болтливости… Как вы теперь с принцессой Каролиной?
— Очень хорошо, мне кажется.
— А с принцессой Полиной?
Вот имя, которое он хотел произнести, когда советовал мне не быть болтливой. Я часто замечала, что император, несмотря на свой характер, властный и смелый в больших делах, часто пускался отдаленными путями, чтобы достигнуть цели, казалось, близкой, и все это для такой ерунды, как, например, рассказанное только что мной. Тогда в Англии выпускали ужасные пасквили обо всех лицах императорской фамилии. Особенно принцесса Полина и госпожа Летиция изображались там красками самыми отвратительными и лживыми. Все это очень огорчало императора. Наполеон был уязвим в этой части своей души, открытой злобному дыханию света, уязвим невероятным образом для всякого, кто не знал его хорошо.
— Принимайте больше гостей, — сказал он мне еще. — Дом ваш в Лиссабоне должен быть так же приятен, каким он был в Париже, когда вы жили здесь госпожой комендантшей. Но удовольствия в нем должны быть приличны и благородны. Вы видели здесь многое; это может служить вам или примером, или предостережением. Госпожа Галло, госпожа Луккезини, госпожа Четто, потом эта английская герцогиня: тут многое можно перенять и многого избегнуть. Живите в согласии с другими дипломатическими семействами, но не входите в тесную связь ни с одним. Иначе выйдут женские сплетни, в которые после вмешиваются мужья. Бывает и так, что два государства готовы истребить одно другое, потому что две болтуньи поссорились или у одной шляпка лучше, чем у другой.
Я засмеялась.
— Не подумайте, что я шучу, и будьте очень осторожны в контактах. Кажется, леди Фицджеральд — это тамбур-мажор в юбке или какая-то крикунья. Оставьте ее в этом положении, которое она сама выбрала: она смешна, а это хорошо мстит за меня.
