Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Нельзя было и думать о таком путешествии с пятью каретами, фурою и множеством ящиков и корзинок, которые мы везли с собой, потому что во время войны с Англией не хотели подвергать наш обоз опасностям морского пути. Хозяин мулов взялся доставить нас в Мадрид за тринадцать дней. Тринадцать дней! При всем желании мы не выиграли бы ни часа времени. Начальник погонщиков, которого привел ко мне переводчик, поглядел на меня, как на сумасшедшую, когда я велела спросить у него, не может ли он в такую прекрасную погоду и по хорошим дорогам выиграть хоть один день против расписания пути. Он даже не понял меня.

В одной из книг сказано, что в Испании упрямее мулов только их погонщики. Я имела много доказательств этого во время предположительных переездов моих по Испании. Я проехала ее вдоль и поперек и возвращалась во Францию тем же путем, следовательно, мне легко было рассмотреть народ, соседний нам, но так мало известный, так дурно понимаемый у нас. Мои мысли об Испании отличаются в некотором отношении от множества мнений, высказанных после нашего путешествия в эту страну, потому что характер жителей переменили события, ниспровергнувшие прежнюю монархию. Кто судил о нем по беглому взгляду, побывав только в провинции, не войдя ни в один дом, тот не мог дать верного понятия о стране. Скажу больше, надобно понимать Испанию, чтобы исследовать ее странные нравы, обычаи, произведенные нуждами и климатом; надобно долго жить в ней. Я видела Испанию в обычное время мира и спокойствия. Тогда ненависть не запирала домов, не стреляла из окон во французов, проходивших по улице, и не подмешивала яду в стакан воды, который подносили тогда от доброго сердца.

Правда, это было, но в какую эпоху? Когда весь народ восстал на защиту своего государства. Если бы императору описали неограниченную привязанность испанского народа к своим королям, если бы ему раскрыли истинный характер жителей этой части полуострова (потому что я нисколько не ставлю Португалию, кроме некоторых исключений, только подтверждающих правило, на одну ступень с Испанией); если бы ему представили эту страну в настоящем ее виде, то избавили бы его от великих ошибок, а Францию — от великих несчастий. Но не будем преждевременно объяснять эпоху, которую представлю я вполне, потому что наблюдала ее пристально и могу основывать свои суждения на достоверных документах. Теперь, мне кажется, любопытно будет изобразить Испанию, какою она была в 1805 году, прежде всех волнений, и какою описывали нам ее Сервантес и Лесаж.

С невольным изумлением видишь на краю Европы народ, который посреди величайших неустройств в нравственном и экономическом управлении своем продолжает путь свой с таким же спокойствием и такими же размеренными шагами, как во времена Карла V, когда он, сильный и могущественный, шагал по всему миру. Народ не переменился. Система наследства оставалась там во всей своей силе: зло наследовало злу, добро — добру. Герцог Инфантадо получил в наследство от своего отца восемь герцогств и двадцать семь титулов, а валенсийский бандерильеро — кинжал и нож от своего. Это был порядок в беспорядке, достойный глубокого изучения. Живя в Испании, я, несмотря на свои двадцать лет, любила наблюдать. Кроме того, со мною был друг, сведения которого оказались драгоценны для моих наблюдений. Как я довольна, что пристально наблюдала, когда через шесть лет опять оказалась в Испании среди всеобщего разгрома, среди пожара в стране, которую зажгли мы своими руками. Я опишу, когда придет время, весь разговор мой с императором в Сен-Клу, поразивший его до такой степени, что он сказал в тот же вечер:

— Госпожа Жюно говорила мне об Испании так странно, что я думал, не бредит ли она. Но очень может быть, что мы сами сумасшедшие.

Это было сказано по возвращении из Байонны в августе 1808 года. Я знала Испанию, какою она была до нашествия, когда к императору еще чувствовали великую привязанность. То, что император видел и чувствовал в 1808 и 1809 годах, нисколько не совпадало с моими словами. Но противоречия тут не было.

Почтовые испанские экипажи описаны столько раз, что я не стану повторять известного. Скажу только, что я приходила в ужас, когда на крутом спуске по краю скалы стометровой высоты погонщик пускал вскачь семерых мулов — хоть и по прекрасной дороге, устланной большими плитами на манер римских дорог, которые также составляют одну из прекрасных достопримечательностей Испании. Известно, что мулы привязаны к карете только простою веревкой, которая прикреплена к шкворню, а не к дышлу (его порой даже и снимают). Пусть же судят об ужасе, какой чувствуешь, видя себя во власти этих капризных и странных животных! Когда я увидела, что карета моей дочери катится с непостижимой быстротой, у меня сжалось сердце, потемнело в глазах, и я вся похолодела и была готова кричать, даже вскрикнула, но умолкла, потому что у меня перехватило дыхание. Когда мы остановились под горою, погонщики почти не запыхались, хоть и бежали за своими глупыми и злыми животными. Они начали смеяться, увидев мое испуганное лицо, и подошли к дверцам кареты, протягивая руки.

— Чего им надобно? — спросила я у своего переводчика.

— Они просят ручку вашего превосходительства, как в Италии, — сказал мне переводчик, — говорят, что хорошо съехали с горы.

Ничего нельзя сравнить с первым взглядом на эту страну, совершенно противоположную нашей обычаями, языком и нравами. Англия, отделенная проливом, отличалась тогда от Франции гораздо меньше, нежели Испания от последней французской деревушки на берегу Бидасои. Я выехала утром из Сен-Жан-де-Люза и ночевала в Ируне, деревушке на другой стороне ручья или, лучше сказать, болота, где находится остров Конференции и где один министр когда-то говорил другому: «Пиренеев больше не существует» [154]. Эти слова, сказанные в 1660 году, должны были дать надежду, что в 1805 году мы увидим, по крайней мере, какие-нибудь сношения между двумя народами; но их не было. Напротив, несмотря на видимый союз, открытый со времен Директории, несмотря на братство, внешне установившееся между двумя народами, я заметила, что они не были друзья на границе. Любопытство, какое возбуждали мы, не имело в себе ничего благосклонного, и я уверена, что на стоянках нас заставляли платить гораздо дороже, нежели какого-нибудь итальянца и, может быть, даже англичанина, хоть он и был еретик.

Сначала мне нужно было найти замок Лерма на холме, расположенном в нескольких сотнях туазов от деревни того же имени. Замок этот, построенный кардиналом Лерма, казался тогда королевским жилищем, с тройными аркадами, павильоном и обширными дворами. Все, что самая тщеславная роскошь может сделать с деньгами и силою, было в свое время соединено в этом доме министра-любимца. Но я нашла тут одни развалины. Этот замок принадлежал, и теперь принадлежит, герцогу Инфантадо.

Я не буду говорить теперь о Бургосе и Вальядолиде. Жюно нетерпеливо ждал меня в Мадриде, и я рассмотрела эти города, уже возвращаясь во Францию. Но настоящим образом я изучила их только, когда жила там несколько месяцев и чувствовала все, что может пробудить воспоминание о протекших годах, особенно при том оригинальном характере, какой придавала моим чувствам война. Вот почему я думаю, что описание моего путешествия по Испании будет гораздо занимательнее посольства в Лиссабоне.

Я приехала в Мадрид первого марта в три часа пополудни. Жюно знал о моем приезде и выехал навстречу с генералом Бернонвилем, нашим послом в Мадриде. Я знала генерала в Париже и обрадовалась, увидев его. Когда Жюно поцеловал меня и нашу дочь, он сказал мне, что Альфонс Пиньятелли не обманывал нас, говоря, что его дом едва пригоден для житья.

— Жена моя также сожалеет, — сказал генерал Бернонвиль — что не может предложить вам комнат в доме французского посольства: мы сами помещаемся там кое-как…

Все это говорилось на пути к улице Клавель, где был дом Пиньятелли. Я увидела дом, белый, совершенно во вкусе английских домов. Небольшая дверь, каких много в Мадриде и Лондоне, отполированный до блеска медный молоток, маленькая, красивая, светлая прихожая, выложенная мрамором и усыпанная песком, как во фламандских жилищах, небольшая, как и сам дом, изящная лестница, наконец, передняя и столовая — все было прелестно. Гостиная и спальня отличались совершенной простотой; а в такой стране, где все вызолочено, это, как и весь дом, казалось, наверное, неприличным для знатного человека. Постель в спальне была устроена в виде корзины из позолоченной бронзы, украшенной множеством искусно изготовленных цветов. Над нею в золотом кольце был привешен огромный занавес из пурпурного газа, в ширину пальца вышитый золотой нитью. Он окружал постель, составляя то, что в жарких странах называют moustiquiere (москитная сетка). Большой диван и прочая мебель достойно дополняли убранство этого прелестного жилища, а дорогие картины, изящный фарфор и французская бронза делали его одним из самых приятных мест в Мадриде после домов Оссуна и маркиза Аризы.