Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Прошло дней пять после моего возвращения. Буря, истощив свою жестокость, утихла, и лазурное небо Лиссабона блистало снова. Солнце, осеннее, но несравненно прекраснее солнца наших лучших дней лета, светило на чистом безоблачном небе. Мы с семейством австрийского посла Лебцельтерна составляли план прогулки за город, когда утром меня пробудили пушечные выстрелы, от которых дрожало наше легкое жилище [164]; они повторялись так часто, что я начала тревожиться.

Это было известие о Трафальгарской битве. Оно пришло в Лиссабон ночью; гавань была заполнена английскими кораблями, и, без внимания к нейтралитету, без внимания к принцессе Бразильской, которая, будучи инфантою Испании, теряла от этого несчастья больше, нежели Франция, англичане начали тотчас стрелять из своих пушек, празднуя победу. Но к веселым восклицаниям их примешивались и звуки скорби: лавры победы были куплены дорого — они потеряли Нельсона.

Да, страшно вспомнить! Адмирал наш был, конечно, величайший мерзавец. Он — виновник бедствия нашего, этого кровавого побоища, второго действия и окончания трагедии при Финистерре, итогом которой стала гибель нашего флота.

Трафальгарская битва не раздражила, не вывела из себя Наполеона, но глубоко опечалила его, и, открывая заседание Законодательного корпуса 4 марта 1806 года, он сказал внешне равнодушно: «Буря заставила нас потерять несколько кораблей после сражения, неблагоразумно начатого…» Он не открыл глубины своего сердца, потому что оно было жестоко уязвлено, и рана тогда еще не зажила.

Между тем как волны Гибралтарского пролива обагрились французской кровью, Наполеон торжествовал с нашими орлами и трехцветным знаменем на полях Ульма. Большая французская армия состояла из семи разных корпусов. Огромный резерв артиллерии и кавалерии шел за армией, и все это гигантскими шагами приближалось к Австрии. Все подготовили с таким искусством, что ни в одном случае не знали нужды. Против Франции везде подписывали пакты, но она, прекрасная, великая, сильная, потому что могла свободно показывать свое мужество, с улыбкой противилась всем этим предприятиям, как исполин — усилиям пигмеев. Однако только король Неаполитанский оставался нам верен (вместе с Испанией и некоторыми частями Германии).

Но вдруг, как бы от волшебного удара, французская армия пришла в движение. Путь ее означал истребление всего, что противилось прогрессу. Наполеон изумил Австрию быстротой своего нападения и искусством маневров, и мы каждый день одерживали новые победы.

Я буду говорить только о сражениях, не прибавляя слова победа. Но, упоминая о первой из них, о Вертингенской, я должна из материнской любви отдать справедливость тем, кому она принадлежит. Эту победу приписывали Мюрату, но несправедливо. Слава ее принадлежит генералу Удино и нашим славным аррасским гренадерам. За Вертингеном следовало Гюнцбургское сражение, где маршал Ней побил эрцгерцога Фердинанда; потом занятие Аугсбурга маршалом Сультом; Мюнхена — Бернадоттом; захват Меммингена и четырех тысяч человек в плен — также Сультом. Потом состоялась знаменитая Эльхингенская битва, где маршал Ней взял две тысячи человек в плен и занял мост, чем обеспечил основной успех этого похода. После этого последовала битва при Лангенау, в которой Мюрат взял три тысячи пленных. Короче говоря, за семнадцать дней после занятия 3 октября Вейсенбурга было совершено все перечисленное мной, и 20-го Ульм капитулировал; лишь эрцгерцог Фердинанд ускользнул с частью кавалерии. В Ульме нашли огромные магазины, тридцать тысяч человек гарнизона, семьдесят запряженных пушек, три тысячи лошадей и двадцать генералов, которые были отпущены под честное слово. В семнадцать дней Австрия потеряла пятьдесят пять тысяч пленных и почти всю свою материальную часть, а остатки армии вынуждены были отступить за Инн, куда вскоре прибыл Наполеон.

После беспримерного взятия Ульма французская армия перешла через Инн, и маршал Ланн взял Браунау, место, где пятью годами позже эрцгерцогиня Мария Луиза будет принята королевой Неаполитанской на пути во Францию, куда поедет, чтобы стать императрицей и женой Наполеона! Ланн взял после этого Зальцбург. В Италии Массена был, как всегда, честью нашего войска: Виченца и Верона пали перед ним. Эрцгерцог Карл, минутный победитель при Кальдиеро, заплатил за это немедленным отступлением к Пальма-Нова. Мармон вошел в Леобен в Штирии, в Италии переходили через Тальяменто, а император вступил в Вену.

Неприятель, изумленный такою быстротою побед, предложил перемирие; Мюрат принял его, но Наполеон не захотел утвердить и велел своей армии идти дальше. Даву занял Пресбург. В то же время Итальянская армия перешла через Ицонцо; Градиска, Удине, Пальма-Нова взяты с огромными их складами. Маршал Ожеро прошел через Шварцвальд и взял Линдау и Брегенц, заставил генерала Елачича сдаться с шестью тысячами человек, и французы сделались обладателями всей земли Форарльберг.

Накануне битвы под Аустерлицем император сказал Жюно, Дюроку и Бертье, чтобы они надели на мундиры плащи и пошли с ним осматривать войска. Это было в одиннадцать часов вечера. Бивачные огни прикрывали храбрые солдаты гвардии, которых вскоре стали звать les grognards, Старой гвардией [165]. Никто не думал о сильном холоде первого декабря: везде пели, разговаривали; многие рассказывали о славных победах в Италии и Египте, рассуждали о Маренго, о короновании. Император в своем сером сюртуке незаметно шел позади, с удовольствием наблюдая столько сердец, преданных не только ему, но и славе нашего оружия. Он прислушивался и улыбался с умилением. Вдруг, когда он проходил подле одного бивуака, яркое пламя осветило его лицо — он был узнан.

— Император! — вскричали солдаты. — Да здравствует император!

— Да здравствует император! — отвечали на другом бивуаке. — Да здравствует император!

И по всей линии в бивуаках, под шалашами, крик «Да здравствует император!» огласил окрестности. Солдаты хотели видеть своего вождя. Они соорудили из соломы своих подстилок факелы, осветили темноту ночи и продолжали кричать «Да здравствует император!». Голос их шел от сердца, а к этому нельзя вынудить ни приказаниями, ни обольщением, ни подкупом. Наполеон был растроган.

— Довольно, друзья мои, довольно, — сказал он им, но видно было, что эти доказательства любви ему приятны и душа его понимает их.

Что касается Жюно, он плакал, описывая мне этот случай, когда я увиделась с ним в следующем году, и заставил плакать и меня. Да, чтобы хорошо передать такое событие, надобно не только видеть его, но и чувствовать.

— А, ты хочешь славы?! — сказал один старый усач, который, кажется, не подстригал своих усов со времен перехода через Альпы. — Да, ты хочешь славы. Хорошо, завтра твои гвардейские молодцы дадут тебе ее…

— Что ты ворчишь тут, старина? — сказал император, подходя к старому гренадеру и улыбаясь с той невыразимой добротою, которая была так очаровательна в нем.

Гренадер, так же как и его товарищи, держал в руках соломенный факел, и огонь освещал лицо его, грубое, черное, изъязвленное ранами, но замечательно доброе в эту минуту.

— Ну, генерал, то есть государь… Я говорил, что мы можем потягаться с этими русскими, то есть если вам угодно, потому что дисциплина прежде всего… Да все равно… Да здравствует император!

И воздух огласился новыми криками, которые, конечно, не были приятны врагам нашим, потому что войска, так одушевленные, не могут быть разбиты.

Аустерлицкое сражение завершило не только поход 1805 года, но и третью континентальную коалицию. Наконец Наполеон отдыхал на ложе славы своей; бой барабанов умолк, орел свернул свои крылья; всё было в покое. Мы вполне наслаждались торжеством нашим, видя Наполеона на том троне, который был для него победным щитом народа. Подписав мирный договор, возвращавший императору Австрии его области и народы, потерянные изменчивой игрой случая, Наполеон приехал в Мюнхен и женил Евгения на дочери короля Баварского. Принц Евгений был лучший и прелестнейший молодой человек нашего времени, щедрое сердце и прекрасный, как его сестра. Жюно нежно любил Евгения и писал мне в Лиссабон обо всех подробностях бракосочетания. Не знаю, почему королева Баварии сопротивлялась этому браку, хотя была только мачехой наследному принцу и принцессе Амалии. Однако брак заключили, и он стал поводом для превосходных праздников, которых я не видала, потому что была тогда в дороге, возвращаясь во Францию.