Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

К несчастью, в это же самое время странное честолюбие овладело великой душой Наполеона. Братья и сестры его сделались королями и королевами. Госпожа Мюрат уже называлась великою герцогиней Бергской; Жозефа Бонапарта вырвали из его мирной жизни и посылали властвовать над древней Парфенонией. «Оставь меня владетелем поместья Морфонтен, — говорил он своему брату. — Я гораздо счастливее в этом своем владении; правда, я вижу границы его, но могу делать счастливыми окружающих». Жена его тоже с сожалением оставляла свою тихую жизнь; но Наполеон сказал — и надобно было только молчать и повиноваться. «Неаполитанский дом перестал править, и новый король дан Обеим Сицилиям», — таковы были слова властителя.

Прежде всех из своего семейства император наделил титулом сестру Элизу: он отдал ей Лукку, которую превратил в княжество. Когда принцесса Каролина увидела на старшей сестре своей корону, она захотела украсить свое высокое чело такой же. Ее сделали великой герцогиней Бергской. Настала очередь принцессы Полины. О, с этою владычицей император должен был выдержать целую войну. Наконец сделали ее герцогиней Гвасталльской. Если бы существовали воздушные царства, как во времена сильфид, то ее посадили бы на розово-голубое благоухающее облако и отправили царствовать в одну из тех блаженных стран, где народы повинуются букету цветов, а не скипетру. На бедной земле нечего было и думать об этом. Ее милые слезы и прелестное нетерпение некоторое время забавляли брата; но он был нетерпелив от природы и в конце концов рассердился. Тут опять на сцене появилась герцогиня Клевская. Потому ли, что в герцогстве ее не было герцога Немурского [168], или потому, что одна из ее подданных, дочь дюссельдорфского башмачника, ставшая важной дамой при императорском дворе, говорила с нею слишком дерзко, только она не очень радовалась своему уделу и очень жалела, что из него сделали маленькое королевство. Принцесса Элиза находила, со своей стороны, что Лукка и Пьомбино — ничтожные княжества. Она жаловалась, принцесса Каролина жаловалась, принцесса Полина жаловалась, это был хор жалоб.

— Да что же это такое?! — вскричал император. — Почему эти женщины вечно недовольны? Право, можно подумать, мы делим наследство нашего покойного отца-короля!

Однажды я поехала с императрицей-матерью в Сен-Клу. Она должна была обедать там у принцессы Боргезе, которая жила тогда в нижнем этаже дворца. Император пришел к нам вечером и, увидев меня, сказал смеясь:

— Ну что ж, госпожа Жюно, вы еще не отправились?

— Государь, я жду, чтобы совершенно выздоровели мои дочери, и тогда поеду немедленно.

— Ах, Наполеон! — сказала императрица. — Ты должен оставить при мне моих дам. Госпожа Жюно не служила при мне целый год, а теперь ты ее посылаешь в Италию.

— Не я посылаю, она сама хочет ехать. Спросите у нее сами.

Он глядел на меня с улыбкой и делал выразительные знаки. В такие минуты лицо его было истинно очаровательно.

— Ну, скажите же, что вы сами непременно хотите ехать в Парму.

— Государь, я не умею лгать, мне нисколько не хочется ехать туда.

Он расхохотался, что было необычно для него, потому что вообще он очаровательно улыбался, но хохотал редко или скорее не хохотал никогда.

— А почему же не хотите вы уехать отсюда, госпожа Лоретта? — Мое бедное ухо было все исщипано. — Добрая жена должна всюду ехать за своим мужем, это евангельский закон.

— Государь, позвольте мне сказать, что в этом случае я совсем не добрая жена. Кроме того, может статься, я буду лишняя в Парме.

— А! Вам насплетничали! Какие болтуньи эти женщины! Но для чего же вы слушаете этих злыдней? Курица должна молчать перед петухом. Если Жюно веселится в Парме, так вам что за дело? Жены не должны мучить своих мужей, иначе мужья становятся еще хуже.

Он сказал это, глядя не на меня, а искоса на императрицу, которая, как умная женщина, делала вид, что решительно ничего не понимает. Сцены ревности случались часто, и, правду сказать, к ним бывало довольно поводов.

Но я с изумлением глядела и слушала, что говорит император, я ничего не знала о том, что узнала после; в самом деле, и сердиться было не на что. Но я глядела на императора с выражением, видимо, очень комичным, потому что он снова сделал мне честь — захохотал.

— Ну, вот вы уж совершенно онемели от безделицы! Это по поговорке, для нас пустяки, когда мы знаем, и ничто, когда не знаем. Подумайте, что должны об этом сказать вы, женщины? Ну, что должны вы сказать? Угодно ли, чтобы сказал я?

— Государь, я слушаю.

— Извольте: совершенно ничего. Но так как вы, женщины, не можете молчать, так вы должны только хвалить это.

— Вот прекрасно! — вскричала императрица-мать.

— Какая гадость! — сказала принцесса Боргезе. — Я очень желала бы видеть, как принц Камилло вздумает заставить меня одобрить подобное. Фу!

Она переменила позу на своем канапе и закуталась в шали. Императрица Жозефина не говорила ничего, но в глазах ее блестели слезы, и я уверена, что еще одно слово заставило бы ее заплакать; а император не любил этого. Уверена даже, что слезы женщины производили на него глубокое впечатление, и потому-то он страшился видеть их. Человек, который не мог без сердечного волнения слышать звона колоколов в сумерки, который видел особенное очарование в том, как под большими деревьями гуляет стройная женщина в белом платье, этот человек, конечно, был способен к живым чувствам и только скрывал свою природу под корою грубой и непроницаемой; после эта кора сделалась, может быть, второю природой его. Но для тех, кто хорошо знал его, нет сомнения, что наряду с множеством черт, на которые указывают недоброжелатели — и справедливо указывают, потому что он жил, не подражая никому, — бывали минуты, когда воля его могла гнуть железо, она делалась тверда, как алмаз. О, как глубоки и прекрасны таинства этой великой души и сколько нечистых взглядов хотели бы проникнуть в глубину этого святилища, с грубым невежеством стараясь открыть там что-нибудь новое, чтоб заработать несколько лишних монет! Сердце мое трепещет от негодования, когда я вижу, что на этот величественный колосс слетаются литературные вороны и раздирают лохмотья, которыми он еще покрыт. Но оставим это.

Двор был тогда внимателен ко всему, что делал император. Он был влюблен во время коронования, и любовь его была истинной. В мое отсутствие ситуация ухудшилась. Императрица оскорбилась поступками любимой особы, и та была приглашена ехать на воды. Император сделал уступку, но с досадой, и императрица чувствовала это, потому что, хоть сердце императора и было занято, он не отказывал себе ни в каком развлечении и даже разнообразил их, как говорили, во время путешествия в Италию на коронацию.

В описываемое мною время в императорском семействе царило замешательство. Уже потихоньку начинали поговаривать об отъезде принцессы Гортензии. Правда, она хотела занять трон; но не без сожаления думали об удалении ее от двора, душою которого она оставалась. Она напоминала мне Генриетту Английскую. Что касается принцессы Каролины, тут было совсем иное. Из всего семейства, она, может быть, одна так и не научилась вести себя как принцесса. Даже сестра ее Полина оказалась в этом случае гораздо лучше. Великая герцогиня Бергская приняла какой-то насмешливый вид, который нисколько не шел ней. Она могла смеяться над теми, у кого не было такого тела, как у нее, но это как-то отзывалось дурным вкусом, не говоря уже о том, что невеликодушно смеяться над тем, что не зависит от нас.

Довольно странной выглядит разница в наружности сыновей и дочерей семейства Бонапарт, между тем как лица их так сходны одно с другим. Лица эти созданы по одному шаблону: те же черты, те же глаза, то же выражение (исключая императора); но формы тела различны. Принцесса Боргезе была пленительной нимфой. Ее статуя работы Кановы — образец прекрасного. Говорили, что художник исправил недостатки ног и бюста, но я своими глазами видела ноги и всю фигуру принцессы и не заметила в них никаких недостатков. О совершенстве ее стана могли судить по походке. Она двигалась медленно, потому что часто бывала нездорова, но прелесть ее движений показывала, как хорошо согласованы между собой все члены ее. Как красиво она поворачивала голову, как мило кланялась! Великая герцогиня Тосканская (Элиза) была не просто дурно сложена, руки и ноги ее были словно кое-как пристегнуты к угловатому и слишком костлявому телу. Принцесса Каролина всем своим видом доказывала, что три сестры могут походить одна на другую и быть в то же время очень различны. Я уже говорила о ее лице. На первый взгляд оно было прекрасно, потому что необычайная свежесть сначала пленяет своим блеском. Но, приглядываясь, вы находили, что глаза все же малы, волосы не светлые и не темные; зубы чрезвычайно белы, но улыбка показывала их неровность, совсем не такую, как у императора и сестры его Полины. Величина головы требовала, чтобы рост был по крайней мере двумя дюймами больше. Плечи, очень полные и белые, были округлы, она казалась погруженной в них, и оттого движения головы, столь пленительные в женщине и особенно важные для грации принцессы, оказывались довольно неприятны и, скажу даже, слишком простонародны. Руки ее были поистине прелестны: полные и белые той прозрачной белизной, в которой есть что-то идеальное, напоминающее чудесный сон, но мне гораздо более нравятся руки королевы Гортензии. Они так же белы и хороши, но они к тому же комильфо: переведите это слово как угодно, я не могу использовать другого, потому что оно тут самое уместное. Ногти ее удивительны: выпуклые и длинные, и пальцы длинные, гибкие в суставах. Видно, что эта рука владеет резцом, кистью, лирой. Руки же другой принцессы, напротив, годились лишь общипывать розы, на которые она походила некогда.