Глава XX. Жюно — парижский губернатор
Через несколько дней после этого разговора я проводила вечер у одного из моих друзей, когда за мной приехали туда и сказали, что Жюно возвратился. Погода была прекрасная, и я тотчас пошла пешком, потому что уже отправила карету. На улице Шуазель я встретила моего мужа: он так хотел видеть меня, что уже сел в карету, чтобы ехать за мной. Жюно сразу сказал, что не имеет понятия, для чего его вызвали. Я передала ему немногие слова, слышанные мной от генерала Бертрана, и мы заключили, что бояться этого возвращения нечего.
На другой день Жюно поехал в Тюильри; император принял его с самым искренним радушием.
— Ах, — сказал мне муж, возвратившись, — можно ли не отдать своей жизни за такого человека?
Слухов носилось тогда много, и каждый составлял свои. Принц Луи был признан королем Голландии 5 июня в силу договора, заключенного между Францией и Батавской республикой; следовательно, он перестал быть парижским губернатором; с другой стороны, ходили слухи, как уже я сказала, о близкой войне. Таким образом, место губернатора следовало занять человеку, преданному Наполеону и способному стать для него и для парижан верным хранителем на случай отсутствия императора.
— Ничем другим не мог бы император так наградить меня! — сказал Жюно, передавая свой разговор об этом с принцессой Каролиной. — Быть парижским губернатором — самая высокое желание моего честолюбия.
Но император молчал. Он обходился с Жюно как нельзя лучше, но не говорил, зачем вызвал его из Пармы, где Жюно был еще нужен. При всякой встрече с ним он лишь подробно расспрашивал его об этом небольшом уголке Италии.
Незадолго до возвращения Жюно император обозначил свои намерения по поводу дворянства — не тем, что установил кавалерские ордена, но тем, что облек Талейрана достоинством почти феодальным. В июне 1806 года этот человек, которого Наполеон почитал тогда преданным ему и его династии, получил титул князя и герцога Беневентского.
Наконец приезд Жюно объяснился самым блистательным образом — для его друзей и к большой досаде его врагов и завистников: 19 июля 1806 года его назначили парижским губернатором. Объявляя ему это, император сказал, взяв его за руки, следующие замечательные слова:
— Жюно, ты губернатор города, который я хочу сделать величайшим из городов. Я назначил тебя на эту важную должность, потому что знаю тебя, и уверен, что добрые парижане будут больше твоими детьми, нежели подчиненными. Они любят тебя, уважают и, конечно, с удовольствием увидят, что эту должность занимает человек, прощаясь с которым они поднесли ему шпагу с самой замечательной надписью. Мой друг, ты должен заслужить новую.
Император лично назначил Жюно парижским губернатором. Другое приказание, которое последовало дней через десять и стало новым знаком доверенности императора, шло обыкновенным путем, через военное министерство. Это был приказ о командовании первой военной дивизией параллельно с управлением Парижем — единственный пример такого рода. Первая дивизия простиралась тогда за Орлеан, до Блуа или даже Тура.
Через несколько дней после назначения Жюно один из наших искренних друзей, господин Фрошо, приехал ко мне утром. Жюно не было дома. Друг наш сказал мне, что город Париж хочет выразить нам свое расположение в начале новых отношений, и, из благодарности лично мне, за то, что я делала зимой 1803 года, просят выбрать, что мне больше нравится — ожерелье жемчужное или бриллиантовое.
— Мой выбор услышите вы сейчас же: я не желаю ни того, ни другого, — отвечала я.
— Ну почему? Не отказывайтесь до возвращения Жюно. Посоветуйтесь с ним.
— Если вам угодно, я сделаю это, но предупреждаю, что при нем вы будете отбиты с еще большими потерями. Берегитесь, чтобы он не почел этого за оскорбление.
Предвидение мое исполнилось. Когда Жюно возвратился и услышал об этом деле, то отвечал резким отказом.
Фрошо огорчился.
— Очень хорошо, — сказал он, — не будем говорить об этом больше. По крайней мере, госпожа Жюно согласится принять цветы и фарфоровое дежене, прибор для завтрака, в день ее именин, с которыми мы хотим поздравить ее. В этом не может отказать нам ни генерал Жюно, ни она.
В самом деле, это было бы слишком — ведь нам хотели всего лишь изъявить знак признательности. Муниципальный совет знал, что Жюно через мои руки раздавал больше двадцати тысяч франков милостыни в год, и признательность города выражалась через его представителей.
— Наслаждайтесь этим торжеством, — говорил мне друг граф Луи Нарбонн, — это ваше торжество, потому что никогда и ни одна парижская губернаторша, будь она хоть трижды Бриссак или Шеврез, не видела, чтобы к ней пришли старшины и главы торговых домов.
Десятого августа, в день святого Лорана, ровно в полдень, префект Сены (тогда господин Фрошо) и с ним двенадцать мэров пришли поздравить меня с именинами. Это была одна из тех минут моей жизни, когда я испытала чрезвычайно глубокое чувство. Не помню, что я отвечала на остроумное приветствие господина Фрошо, помню только, что была очень растрогана. Он сказал мне о фарфоровом дежене и подал корзину, наполненную изящными искусственными цветами. Корзина была больше метра в диаметре, можно судить, сколько в ней помещалось цветов. С обеих сторон корзины были выставлены два кашпо: одно — с огромным померанцевым деревом, другое — с гранатовым.
— Вы позволили подарить вам несколько цветов, — сказал господин Фрошо. — Теперь то время года, когда легко можно иметь их свежими; но мы решились лучше представить вам эти, чтобы воспоминание о нашем чувстве сохранилось дольше.
Фрошо прибавил, что дежене, подносимое мне городом Парижем, должно быть с гербом города, а для этого необходимо время.
— Но мы надеемся, — прибавил он, — что через месяц все будет готово.
— Ну, госпожа губернаторша, — сказал мне император в день св. Наполеона, когда я приехала к нему с поклоном, — вы играли роль маленькой владычицы?
Я решила сначала, что Наполеон осуждает поступок двенадцати мэров, но, взглянув на Наполеона, увидела улыбку, тихую и светлую, которая всегда придавала его лицу приятное выражение.
— Это хорошо, очень хорошо; я люблю, когда уважают то, что достойно уважения. Теперь Жюно занимает при мне первое место после Бертье. Знаете ли вы это, госпожа губернаторша?
Так почти всегда стал он звать меня. После моего возвращения из Португалии он неизменно был добр ко мне и беспрестанно говорил что-нибудь приятное. Рассуждая о поступке мэров, он нисколько не находил его достойным порицания. Впрочем, об этом надобно сказать одно: 1 января следующего года, так же как и всегда в Новый год и в день моих именин 10 августа, они возобновляли свое поздравление, и всякий раз император одобрял их.
Глава XXI. У императрицы-матери в Пон-сюр-Сене
В это время я получила от госпожи Фонтаж письмо, в котором призывали меня немедленно к императрице-матери в Пон-сюр-Сен, где она проводила лето. Это была не моя очередь, но госпожа Сен-Перн заболела; болезнь ее казалась серьезною, и все заставляло предполагать, что она долго не будет иметь сил снова занять свое место. Моя очередь шла за нею, и потому надобно было ехать. Я оставила Жюно нянчиться с детьми, не имея возможности взять их с собою в Пон, хотя императрица-мать предлагала мне комнаты, где могла бы я поместиться с дочерьми. Но я знала, что детям бывает слишком скучно в чужом доме. Кроме того, Жюно ушибся и должен был лежать на диване большую часть моего дежурства у императрицы-матери; потому я поехала спокойная насчет моих дочерей и насчет него. Госпожа Кампан нашла мне молодую воспитательницу, англичанку, католичку, соединявшую, как говорила эта бесценная женщина, все качества, необходимые для ее должности. Но воспитательница могла приехать ко мне не раньше октября. Я отправилась из Парижа, отдав дочерей на попечение Жюно и Фаншетты, няньки моей Жозефины, а с собой взяла только горничную и одного слугу.
