— Но почему она вся в белом? — спросила я у господина Нарбонна.
— Она дала обещание носить только белое, — отвечал он с бесподобно важным видом.
— Она дала обещание носить только белое?! Она, госпожа Шеврез?! Но в ее лета это просто смешно.
— Я не собираюсь спорить с вами, и давно сам сказал ей то же самое.
— Но для чего же все это?
— Чтобы родить ребенка… По той же причине она не ездит в театр.
Я вспомнила, что в самом деле уже давно не видела ее больше ни в Опере, ни в Комеди Франсез. Этот милый обет был причиной того, что однажды она отказалась ехать в Оперу с императрицей.
Госпожа Шеврез была вежлива со мной, но не так приветлива, как госпожа Люинь. Последняя оделась в тот вечер самым смешным образом. В небольшом высоком чепце, какой всегда носила, она казалась старше годами десятью, хотя в то время еще вполне могла кокетничать.
Госпожа Люинь сказала мне:
— Вы увидите здесь, сударыня, много немолодых лиц, которые станут рассказывать, что качали вашу колыбель.
Нарбонн привел меня в комнату, где все играли в карты; она располагалась так далеко от танцевальных гостиных, что музыка не смущала игроков. Едва вошли мы туда, как госпожа Люинь поспешила сесть за один из карточных столов и всю ночь уже не вставала. Всем известна ее бешеная страсть к игре; но меньше знают, что она играла по маленькой и никогда не увлекалась, назначая сама себе сумму проигрыша. А проиграть она предполагала обыкновенно очень немного.
— Посмотрите хорошенько, — сказал граф Нарбонн, — на эту женщину, которая сидит подле господина Сент-Фуа и говорит с ним теперь мужским голосом.
— Что мне за дело до нее? — отвечала я смеясь. — Это самая комическая фигура, какая только есть здесь, и самая безобразная.
Он указывал мне на женщину, старую, одетую самым странным образом. Она была в серо-коричневом платье из тафты; волосы подняты и накрыты небольшим чепцом. Лицо ее, обрамленное таким убором, было безобразно, но глаза показались мне удивительно красивыми. Эта женщина сидела за столом, где играли в двадцать одно, и, по-видимому, участвовала в игре с каким-то азартом. Чем больше глядела я на нее, тем более странною она мне казалась.
— Господи! Какая смешная фигура! — сказала я господину Нарбонну. — Не могу выразить, какое впечатление она производит на меня. Добра ли эта женщина?
— Зла, как пятьсот чертей, но и умна, как все они вместе.
— Это видно. Но скажите же мне, кто она?
— Угадайте. Эту женщину любили, обожали, потому что она была очаровательна.
— Я самая неуклюжая отгадчица таких загадок, и если вы готовы назвать ее, то назовите скорее.
— Извольте. Это госпожа Бальби.
— Не может быть!
— Да, это точно так.
— Но она ужасна!
— Совсем нет. Поглядите на нее теперь, когда мы стоим против нее.
Я поглядела на прежнюю приятельницу графа Прованского и увидела сначала лицо — не просто безобразное, но отталкивающее. В это мгновение взгляд ее встретился с взглядом Нарбонна, и она улыбнулась. Улыбка осветила лучом ума все ее черты и вдруг украсила ее. Но, увидев, что граф держит под руку меня, и зная наперед, что я должна была приехать к госпоже Люинь, она оглядела меня с головы до ног так насмешливо и бесстыдно, что показалась мне еще безобразнее, чем сначала.
— Уйдемте отсюда, — сказала я графу Нарбонну. — Эта женщина наводит на меня страх.
— Не только на вас, — сказал он, — но и на многих других, более опытных, чем вы. Но если б вы знали, насколько она умна! И как забавна! А как бесстыдна! Вообразите, в Лондоне в одном обществе, которое посещала госпожа Бальби всего чаще, она встречалась с одною молодой женщиной, прелестной, но глупой, как овца. Госпожа Бальби не любит глупых, и я нахожу, что в этом случае она совершенно права. К счастью для той дуры, не все были согласны с госпожою Бальби, потому что всякий имеет право на жизнь. Один из моих приятелей, тоже человек не очень далекий, сблизился как-то с этой молодой женщиной и не нашел ничего лучшего, чем сказать ей, что госпожа Бальби везде ославила ее как дуру, и прибавил, что это не очень хорошо. «Это ужасно! — вскричала молодая женщина. — Тем более что я никогда не говорила о ней так. Что же мне теперь делать?» Может случиться всякое, когда две такие головы вздумают советоваться, что делать с госпожою Бальби. Так вскоре и оказалось. Эта молодая красавица через два дня после того нанесла визит принцу Уэльскому в одно время с госпожою Бальби. И вот, обращаясь с одного конца стола на другой, она говорит самым трогательным голосом: «Госпожа Бальби! Чем я вас обидела? За что вы меня преследуете?» Та глядит на нее с изумленным видом; все молчат. «Да, — продолжает красавица, — вы везде говорите, что я дура». «Милостивая государыня! — отвечает ей госпожа Бальби. — Я слышала, что все говорят так, но сама я не говорила этого никогда».
— Да, теперь я имею понятие о госпоже Бальби, — сказала я. — Но скажите, ведь граф Прованский очень любил ее?
— Он не любит никого. Это сердце самое сухое и ум самый скучный, какой только я знаю…
Глава XXXIII. Поход в Португалию и генерал Кларк
Отъезд Жюно был наконец назначен. Император дал ему тайные наставления, чрезвычайно пространные, и 28 августа 1807 года Жюно отправился в Бордо. Там должен был он найти новые приказания.
Теперь я буду идти вперед не иначе, как опираясь на точные сведения, и говорить, основываясь только на документах, взятых из бумаг Жюно и главных лиц, бывших при нем. Жюно оставил множество замечаний об этой чрезвычайно важной эпохе нашей истории, и я буду рассказывать только по его словам и свидетельствам.
Прежде чем вступлю я на этот путь, довольно затруднительный для женщины, необходимо объясниться, чтобы после уже не останавливаться для пояснения действий человека, который не только был врагом Жюно и всячески старался вредить ему, но и был таков со всеми, кто имел несчастье находиться с ним в отношениях. Я хочу говорить о генерале Кларке.
Не знаю, как сумел он окружить себя атмосферой отвращения, но вообще его любили немногие, так что из десяти человек, которых спросили бы, уважают ли они его или любят, девять отвечали бы отрицательно. Жюно не любил его нисколько и не скрывал этого. Он говорил это самому императору, и однажды, когда император советовал ему обходиться с военным министром нежнее и дружественнее, Жюно вскричал, увлекшись чувством, которого не мог скрыть:
— Но, государь!.. А Итальянская армия?!. Могу ли я забыть это?
Император приветливо улыбнулся, глядя на Жюно.
Наполеон был воистину неизъясним!
Дело в том, что генерал Кларк был послан в Итальянскую армию Директорией надзирать за генералом Бонапартом. Кларк, проницательный от природы, не видел в Бонапарте великого человека, но тотчас догадался, что он гораздо выше мирмидонов [183], приславших его, и открыл генералу цель своего назначения, то есть то, что его прислали наблюдать за ним и давать отчет о его действиях. Но он уверял, что с этой минуты совершенно предан Бонапарту. Измена всегда презираема; однако в нас есть самолюбивое чувство, которое заставляет закрывать глаза на дурной поступок, если мы сами тот предмет, ради которого изменяют. Наполеон никогда не уважал Кларка, и в доказательство я укажу только на образование военного министерства. Что поручил он Кларку? Управлять некоторыми движениями войск, подписывать некоторые назначения; но и тут начальник Главного штаба имел преимущество назначать и заниматься этой работой с императором, а все, что относилось к материальной части армии, оставалось управляющему военного министерства. Военный министр как таковой не имел, следовательно, почти ничего важного в своем управлении или имел очень немногое. Потому-то Кларк мстил за это тем несчастным, которым приходилось иметь с ним дело. Переходы войск, их направление, квартирование — все это тем не менее подчинялось ему, так что Жюно вынужден был входить с ним в сношения.
