Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

Дверь открывается, и мы оказываемся в уединенном царстве. Его неустанный творец и владыка, вечно юный и всех превосходящий, еще в 1912, году — до войны, революции и сменявших друг друга „измов“ бунтарски пророчествовал начало новой эры, новой духовности.

Нас захлестывает круговорот больших и маленьких, вечно обновляющихся волшебных миров, доведенных мастером до высшей степени совершенства, они — как спелый фрукт, любовно наколдованный в масляной краске и темпере, акварели и гуаши.

Вариации и выразительные возможности этого искусства неисчерпаемы, как и всякое искусство. Оно, по мнению Кандинского, требует от вас полной отдачи, „если вы совершенно свободны, освобождены от натуры, вы создаете собственный мир наряду с реальным“. Каждое произведение — сама судьба, наполненная множеством звуков, теплящимся пламенем, вибрацией, движением, импульсы которого достигают всего и вся. Так, изображение чисто духовного переживания вне всякой связи с предметным миром открывает новое чувство динамики нашего времени — атмосферы, освобожденной от всякого гнета материального, по ту сторону чувственно-осязаемого, возвещающей наступление возможно не столь далекого будущего и начало „Эпохи Великой Духовности“.

Тонкая стена отделяет рабочее пространство Кандинского от мастерской Пауля Клее. Однако кажется, что между ними — целые миры, настолько иной, более знакомой и приземленной, если не сказать чувственной, кажется атмосфера, которую вы ощущаете с самого порога, и настолько разными — тихими или настойчивыми — могут быть голоса, звучащие здесь» ^{123}.

Пауль Клее любил кошек. В Дессау его кошка все время смотрела с подоконника его мастерской, а я наблюдала за ней из окна своей комнаты. Клее, любовно изучавший все грани ее кошачьей натуры, напротив, считал, что кошка наблюдала за мной. «Нина, — говорил он, — вы ничего не можете утаить. Моя кошка расскажет мне все о вас». Я кошек боялась, а они меня любили. Куда ни пойду, если там есть кошки, жертвой окажусь именно я — трутся о мои ноги и даже запрыгивают на колени. Я не могу этого объяснить. Клее, прекрасно знавший, как они мне противны, всегда запирал свою в соседней комнате, когда мы приходили в гости.

Подвальные помещения в сдвоенных домах использовались обеими семьями. Гропиус устроил в подвале прачечную и сушилку и отказался от разделительных перегородок между жилыми помещениями. Прилегавшие к домам садовые участки тоже не были разгорожены заборами.

Не могу сказать, чтобы мы с Кандинским были счастливы жить в архитектуре Гропиуса. Она имела ряд недостатков, делавших жизнь не слишком комфортной. Например, Гропиус сделал в холле огромную прозрачную стену, так что любой мог заглянуть с улицы внутрь дома. Это мешало Кандинскому, который всегда тщательно ограждал свою частную жизнь. Недолго думая он закрасил стену изнутри белой краской.

Гропиус протестовал против использования цвета в своей архитектуре. Кандинский, напротив, очень ценил жизнь в окружении цвета, поэтому мы поручили перекрасить стены, и в частности столовую, взяв черный и белый за основу. Представители Баухауса считали, что будет мрачновато, но получилось с точностью до наоборот: контраст черного и белого создал радостную атмосферу.

Гостиная была выкрашена в бледно-розовый, а стены ниши покрыты листовым золотом. Спальня приобрела миндально-зеленый оттенок, мастерская Кандинского — светло-желтый, а комната для гостей — светло-серый. Стены моей маленькой комнаты сияли бледно-розовым цветом. Все оттенки были подобраны Кандинским интуитивно очень точно, и благодаря такому удачному выбору наша квартира в Дессау казалась светлой и просторной. Каждая комната в архитектурном плане отличалась индивидуальными чертами.

По точно заданным параметрам Кандинского Марсель Брёйер сделал для нашего нового дома эскиз обстановки столовой и спальни. Кандинский в ту пору переживал «эпоху круга» и пожелал, чтобы, например, мебель, предназначавшаяся для столовой, содержала как можно больше элементов в форме окружности. «Я однозначно склоняюсь к черному и белому цветам», — сообщил он Брёйеру, который, точно следуя пожеланиям Кандинского, создал мебель на века. Я до сих пор пользуюсь ею в своей парижской квартире, и она всегда вызывает живую реакцию гостей. Кандинский восхищался надежностью, скромностью и простотой изделий Брёйера. Впервые он увидел его мебель на выставке Баухауса. На выставке 1925 года ^{124} он был в таком восторге от выставленных металлических кресел и стульев, что недолго думая приобрел одно из кресел и два стула. Он был в числе первых покупателей этих моделей Брёйера. В 1960-е годы кресла по таким образцам начала производить мебельная фабрика в Болонье. По желанию Брёйера металлическое кресло вошло в модельный ряд под названием «Василий».

Когда учебный процесс переместился в Дессау, многие преподаватели продолжали жить в Веймаре. Мы с Кандинским в числе первых переехали в Дессау. В качестве временного жилья мы выбрали меблированную квартиру на Мольткештрассе. Клее, преподававший в этот переходный период в Дессау раз в две недели (до сдачи жилья в эксплуатацию колонии художников на Бургкюнауэр-аллее), снимал у нас часть квартиры на Мольткештрассе. Он занимал отдельную комнату, но всегда разделял с нами трапезу. Однажды он привел с собой сына Феликса, который хотел прозондировать почву в Дессау. Он тоже жил у нас.

Феликс Клее вспоминал об одном ужине в нашей компании, который, вероятно, произвел на него большое впечатление: «Обычно за едой принято общаться. Только не у Кандинских. Кандинский сидел за столом как пророк, держа рядом с собой книгу, и во время еды читал. Я до сих пор помню, что на ужин был жареный картофель и ветчина. На каждый кусочек Кандинский намазывал толстый слой острейшей горчицы. Я был озадачен, потому что у Кандинских все было не как у нас. К ужину полагался крепкий черный чай. Еда была священнодействием — культом. Это произвело на меня необычное впечатление» ^{125}.

Когда мы все въехали в наши сдвоенные дома, случилось то, что казалось невозможным: новая родина открылась нам и увлекла гостеприимной атмосферой. Конечно, поначалу мы вращались только среди своих. Обустройство дома отнимало время, кроме того, мы оба работали в маленьком саду у дома, и наше воодушевление все росло. Мы сажали сирень и разводили розы, которые, к нашей радости, быстро прижились. Счастливый своими успехами, Кандинский писал семье Громанов: «Здесь так чудесно: мы живем на природе далеко от города, слышим петухов, птиц, собак, вдыхаем запах сена, цветущей липы, леса. За несколько дней здесь мы совершенно изменились. Даже кино больше не привлекает нас, и это говорит о многом, очень многом» ^{126}.

Наконец он получил часть своего имущества из Мюнхена. В общей сложности — 26 чемоданов. Удивительным образом вещи после долгого периода все еще были в хорошем состоянии. Распаковка заняла у нас несколько недель. Мы обнаружили 15 картин. Кухонные принадлежности и белье были упакованы в чемоданы. В одном из чемоданов с вещами мы нашли папку с акварелями — бесценная находка. Мебель для гостиной приехала из Москвы, а оборудование для мастерской Кандинский купил себе в Мюнхене.

Со временем между баухаусцами и жителями Дессау установились добрые отношения, что в сущности можно считать заслугой обербургомистра господина Фрица Хессе. Он постоянно заботился о том, чтобы вытащить нас из нашего обособленного мира, к которому мы привыкли с веймарских времен, и стремился наладить диалог между баухаусцами и жителями города. Баухаус стал популярным.

Кандинский, которому постоянно приписывают характер единоличника, непременно хотел поближе познакомиться с рядом людей из Дессау и искал возможность создать свой круг общения. Это было несложно хотя бы потому, что он привлекал большое внимание. Жители Дессау, интересовавшиеся искусством, сами охотно приглашали его в гости. В числе поклонниц Кандинского была и Элизабет, наследная принцесса Анхальт. Она непременно хотела познакомиться с художником лично и пригласила его к себе. Кандинский прекрасно чувствовал себя в ее обществе, видя ее глубокий интерес к искусству, и с удовольствием отвечал на приглашения. Все время, что мы жили в Дессау, наследная принцесса относилась к самым почитаемым нашим знакомым.