Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

В Дессау не было недостатка в культурных событиях. Мы постоянно посещали театр и концерты. Вместе с семьей Клее мы на один сезон сняли ложу во Фридрих-театре, где давали симфонические концерты. Кандинский был страстным меломаном и регулярно бывал на концертах. С руководителем оркестра Францем фон Хёсслином их связала тесная дружба.

Георг фон Хартманн, в то время художественный руководитель Фридрих-театра, поставил спектакли «Джанни Скикки» Пуччини и «Сила судьбы» Верди, и они пользовались успехом. В эпоху Хартманна театр в Дессау процветал, что не в последнюю очередь объясняется смелостью, с какой местные жители относились к новой музыке. Пауль Клее постоянно приглашал трех членов театрального оркестра, чтобы играть с ними квартетом.

В Баухаусе тоже бывали концерты высочайшего уровня. К радости баухаусцев, здесь гастролировали Эдуард Эрдманн и Адольф Буш.

Хёсслина мы видели еще во время нашего первого визита в Дессау, когда по просьбе Гропиуса знакомились с условиями переезда Баухауса. Воспользовавшись возможностью, он пригласил нас на обед. Его жена, темпераментная женщина, в прошлом оперная певица, непринужденно заявила: «Я знаю, что Баухаус — прибежище сектантов, последователей маздазнан».

Маздазнан — европейская ветвь древнеперсидской религии маздаизма, родоначальником которой был Заратустра ^{127}. Она вновь заявила о себе после Первой мировой войны как альтернатива традиционным вероисповеданиям и была характерна пищевым воздержанием и вегетарианством.

Мы улыбнулись, потому что члены семьи Мухе действительно были приверженцами системы маздазнан. Мухе покраснел. Кандинский спас ситуацию, сообщив хозяевам, что наши друзья Мухе как раз к ним и относятся. Госпожа Хёсслин выглядела несколько озадаченной. «Надеюсь, проблема быстро разрешится», — сказала она и внесла блюда, среди которых были явно противоречившие правилам маздазнанцев.

Последователи маздазнан давали Кандинскому повод отпускать шуточки. Когда мы шли гулять, начинало порой довольно противно пахнуть чесноком. «Запашок идет от шайки Иттенов или Мухе», — говорил он и спешил убраться подальше от чесночной ауры.

В Дессау стекались знаменитости международной музыкальной сцены. Например, виолончелист Грегор Пятигорский, Бела Барток, Рудольф Сёркин, Рихард Штраус, Адольф Буш и известный венгерский скрипач Йожеф Сигети.

Наше знакомство с Сигети было довольно курьезным. Он должен был выступать с гастролями в Дессау, и его имя повсюду красовалось на афишах. В программе был заявлен скрипичный концерт Бетховена. За несколько недель до выступления Сигети Кандинский подарил мне граммофон. Госпожа Клее, узнав об этом, решила помочь мне советом с выбором пластинок — я пополняла свою коллекцию. «Знаете, — сказала она, — я недавно слышала фантастическую граммофонную запись одного скрипача, его зовут Сигети. Советую купить его записи». На следующий день мы с Кандинским и госпожой Клее отправились в один из дессауских музыкальных магазинов купить пластинки.

Кандинский старался делать все возможное, чтобы я не скисла в Дессау, и время от времени ездил со мной в Берлин, где мы покупали то, чего нельзя было достать в нашем городе. Там мы восполняли пробелы в музыке, театре и литературе. Берлин был городом искусств, кипящим котлом, постоянно извергающимся вулканом. Мы уже было собрались в Берлин и даже купили билеты, когда в Дессау появились анонсы выступления Сигети. Я растерялась, потому что мне непременно хотелось побывать на этом концерте. Кандинский сразу решил, что в Берлин мы поедем ненадолго и успеем вернуться к концерту.

Когда мы возвращались из Берлина в Дессау, в наше купе вошел элегантный человек с приятной внешностью и занял место напротив. Едва поезд тронулся, мы обратили внимание на то, что двери купе остались незапертыми. «Двери еще открыты, давай закроем их», — обратилась я к Кандинскому по-русски. Господин напротив повторил с акцентом: «Двери еще открыты, давай закроем их», после чего встал и захлопнул их.

Мы были удивлены и больше не обменялись с незнакомцем ни словом. Подъехали к Дессау. «Это, должно быть, Дессау», — сказала я Кандинскому. «Нет, еще нет, только через одну», — сказал господин на ломаном русском.

И тут меня разобрало любопытство. В меня закралось подозрение, что мы едем в одном купе с Сигети (на багажной полке я заметила скрипичный футляр). «Я думаю, — прошептала я Кандинскому на ухо, — это Сигети. Может ты его спросишь?»

— Простите, пожалуйста, вы, случайно, не господин Сигети? — тут же осведомился Кандинский.

— Да, я Йожеф Сигети.

— А я Кандинский.

— О, я так рад! Я знаю все ваши книги и видел ваши картины, — сказал Сигети.

— А мы очень ждем вашего концерта, даже специально вернулись раньше из Берлина, — сказала я.

— Надеюсь, вы не будете разочарованы, — скромно ответил он.

И нам не пришлось разочароваться. Сигети, выступавший на этом концерте первым, оставил незабываемое впечатление. Искушенные и избалованные дессауские любители музыки приветствовали маэстро восторженными аплодисментами.

После выступления Сигети в нашу ложу, которую мы делили с семьей Клее, вошел художественный руководитель театра Хартманн. «Сигети просит вас пройти в директорскую ложу, он бы очень хотел сидеть рядом с вами», — сообщил он нам. Кандинский принял приглашение, и мы пошли.

На приеме, устроенном после концерта в честь Сигети и Артура Ротера, дирижировавшего оркестром, мы узнали, почему скрипач разговаривал на русском: он был женат на русской. Сигети жил в Париже, и когда мы туда переехали, между ним и Кандинским завязалась дружба. Этот скрипач был настоящим эстетом и понимал тонкости искусства, что делало его игру открытием, откровением, разгадкой.

Необычным образом мы познакомились и с Хоаном Миро. У меня есть что-то вроде шестого чувства. Когда я вижу, читаю или слушаю произведение того или иного автора, я могу — хотя и смутно — представить себе его личность. Так было с Сигети, так получилось и с Миро.

Мы жили уже в Париже, и как-то раз Пьер Лёб пригласил нас на коктейль. Сев в метро у Пон-де-Нёйи, мы должны были сделать пересадку на Площади Звезды. Когда мы сели, в вагон вошел невысокий мужчина пугливого вида и сел напротив. Взглянув на него, я подумала: «Это Миро», о чем тут же сказала Кандинскому, но он, видимо, не поверил мне. Мы вышли из вагона, и мужчина опередил нас, а когда мы подошли к квартире Лёба, он первым позвонил в дверь. Тот открыл и сказал: «А, прекрасно! Сразу и Миро, и Кандинский».

В этот вечер у Кандинского и Миро была возможность пообщаться. Они устроились за столом в уголке и немного поболтали — именно поболтали.

Веймарская традиция знаменитых праздников Баухауса продолжилась и в Дессау. Еще в Веймаре сформировалась капелла Баухауса, которая была украшением музыкальной программы дессауских вечеров. К тому времени она стала уже настолько известна, что получала приглашения из разных городов Германии.

2 декабря ^{128} 1926 года в актовом зале Баухауса в Дессау состоялось торжественное освящение нового здания, и этот день стал самым блистательным в истории Баухауса. В празднике участвовали более тысячи гостей из Германии и из заграницы. Пресса отозвалась об этом мероприятии как о культурном событии особой важности.

Участие в празднике было для Кандинского скорее обязанностью, подобные торжества он не очень любил. Зато сами ученики радовались его присутствию, о чем свидетельствует в частности Ханнес Нойнер, бывший ученик школы: «Лишь когда на празднике появлялся Кандинский с супругой, он становился настоящим праздником. Они были особым „лакомством“». Дорогим гостем на праздниках Баухауса был и молодой принц Анхальтский, прекрасный танцор.

В Веймаре мы не имели возможности устраивать большие приемы — наша квартира была слишком мала для этого. Дессау же ситуация изменилась, и мы смогли, наконец, приглашать многочисленных друзей.