Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

Интерес Гропиуса к Баухаусу заметно ослабел — и не только: измененились его взгляды. Вошло в привычку ставить архитектуру выше живописи. Архитекторы и художники начали конфликтовать. Архитектор Таут опубликовал книгу ^{140}, в которой пространно обличал «картины на стенах». Гропиус счел его соображения правильными и занял его позицию. На художников эта необъяснимая перемена произвела очень неприятное впечатление. Разумеется, Баухаус не был ни художественным институтом, ни академией — это было понятно всем, и никто из известных художников, включая Кандинского, не давал в рамках программы Баухауса уроков живописи. Жан Лепьен пишет: «Баухаус выступал под девизом „строим дом!“. Это была школа архитектуры и окружающей среды, в которой протекает человеческая жизнь. Эта среда включала — вот ирония! — даже цвет, даже картины, в любом случае, даже искусство» ^{141}.

Сейчас кажется парадоксальным, что Гропиус по собственному почину пригласил в свою Школу таких выдающихся художников. Когда противостояние между художниками и инженерами всерьез обострилось, Кандинский спросил у него: «Зачем вы пригласили работать художников, если вы в принципе против живописи?» Гропиус не знал, как ответить на этот вопрос.

Макс Билль, учившийся в Баухаусе с 1927 года, видит ситуацию иначе: «В сущности, в Баухаусе работали не инженеры, а почти только художники. Зная, как их не хватало, спорадически появлявшиеся инженеры набивали себе цену. Баухаус не был художественной школой, почему и возникло это противостояние художников и инженеров, в которых ученики нуждались. Мы постоянно бунтовали против засилья художников, и это было совершенно естественно. Поскольку нам для преодоления той или иной проблемы необходимо было найти практическое решение, а не научиться рисовать».

Однако Баухаус не разделился на два противоположных и тем более враждующих лагеря. Гропиус не был принципиально против живописи в Баухаусе или искусства как такового. Обращаясь к эпизодам более позднего времени, Билль отмечает: «Удивительным образом Гропиус был дилетантом в области изобразительного искусства. Навестив его пару лет назад в Бостоне, я был удивлен, не обнаружив в его доме ни единого произведения искусства. Лишь пара вещиц на память. Стоит сравнить его дом с квартирой Миса ван дер Роэ в Чикаго, где висят ранние и поздние произведения Кандинского, Клее, работы Швиттерса — настоящее собрание, которое было ему необходимо и над которым он постоянно размышлял. Примечательно, что основная идея Баухауса — интеграция всех искусств — не отвечала личным потребностям Гропиуса».

Как я могу заключить из высказываний Билля, трения, возникшие между преподавателями в Дессау, остались для учеников тайной. Мастер из Баухауса Гунта Штёльцль подтверждает мою правоту: «Какие трения происходили между Гропиусом и Кандинским за кулисами, было ученикам неизвестно. При Гропиусе сор из избы не выносили» ^{142}.

Поняв, что Гропиус изменил своим убеждениям, Кандинский сделал выводы и дистанцировался от него. Они заметно охладели друг к другу. Пауль Клее тоже отдалился от Гропиуса. В 1928 году он подал увольнительную, переехал в Берлин и открыл там частное архитектурное бюро.

В то же самое время баухаусскую сцену покинули Марсель Брёйер и Герберт Байер. Как и Гропиус, они отправились в Берлин и создали собственные мастерские. Оглядываясь назад, Герберт Байер вспоминал: «Я хотел воплотить наши идеи в жизнь и чувствовал, что преподаватель должен сначала накопить достаточно опыта» ^{143}.

Баухаус при X. Майере и Л. Мис ван дер Роэ

Преемником Вальтера Гропиуса стал Ханнес Майер, бывший до этого ассистентом Гропиуса. Художники приветствовали его назначение, поскольку он благожелательно относился к изобразительному искусству, что заметно улучшило положение художников в Баухаусе. Но у Майера были свои слабости.

Во-первых, начались бесконечные дискуссии и заседания. Три раза в неделю созывался ученый совет, и Кандинский нередко возвращался за полночь. Он считал крайне важным участвовать в этих заседаниях, чтобы по возможности вносить ясность в те или иные вопросы и находить конструктивные решения проблем. Это было делом утомительным, но он взвалил на себя дополнительную нагрузку, потому что чувствовал свою ответственность за судьбу Баухауса. Коллеги почти всегда прислушивались к его аргументам. Гунта Штёльцль, тоже участвовавшая в заседаниях, пишет: «Кандинский охотно высказывал свое мнение и не принадлежал к тем преподавателям-молчунам, которые стеснялись сказать слово. В учительском коллективе он играл ведущую роль. Обычно то, что он говорил, вызывало одобрение коллег» ^{144}.

Поначалу работа Баухауса под руководством Майера шла без сучка без задоринки, но однажды до Кандинского дошла шокирующая информация. Придя домой, он сказал: «Сегодня у меня был один ученик, который утверждал, что Майер коммунист и занимается в Баухаусе коммунистической пропагандой». Это было как гром среди ясного неба. Кандинский был сильно взволнован и одновременно разочарован, потому что возлагал на Майера большие надежды.

Как вице-директор Кандинский нес ответственность за то, чтобы Баухаус держался в стороне от политики. Озабоченный этой информацией, он предостерег студентов и преподавателей: «Вы можете делать здесь что угодно, но политику оставьте за стенами Баухауса, иначе нас закроют».

Одним из главных в договоре между Баухаусом и Дессау был пункт, обязывавший Школу сохранять политический нейтралитет. А тут вдруг такое! Политические группировки в Баухаусе с каждым днем набирали силу.

На Кандинского быстро навесили ярлык реакционера. Макс Билль подтверждает мое мнение, что в ту пору было много людей, распространявших злобные обвинения. Преследования Кандинского со стороны коммунистов приняли угрожающие формы и даже привели к бойкоту его занятий. Вот что рассказывает Жан Лепьен: «Студенты вводного курса, около 20 человек, пошли на занятия к Кандинскому. Трое или четверо принципиально отказались идти по политическим соображениям. Коммунистическая фракция студентов выпустила директиву: „Этот человек — не коммунист. Коммунисты, не ходите на его занятия“» ^{145}.

В июле 1930 года студенты-коммунисты распространили воззвание, размноженное на гектографе ^{146}, в котором сообщалось, что они отрицают начальные занятия по искусству как противоречащие принципам материализма. Нападки на Кандинского усиливались на протяжении последних лет работы Баухауса в Дессау. В воззвании говорилось: