Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

После увольнения Ханнес Майер подлил масла в огонь беспорядков, написав «Открытое письмо обербургомистру Хессе». В нем были такие слова: «Получается, что мне нанесли удар в спину, когда в Баухаусе были каникулы, в отсутствие близких мне людей. Камарилья Баухауса торжествует. Местная дессауская пресса впала в маразм, наш ястреб Гропиус спикировал с Эйфелевой башни ^{153} и клюет мой директорский труп, а на песочке Адриатического побережья умиротворенно растянулся В. Кандинский — „дело сделано“» ^{154}.

То есть до Майера дошли слухи, что мы на отдыхе в Дубровнике, хотя Кандинский приложил все усилия, чтобы никто в Баухаусе не знал, куда мы едем. Путешествовали инкогнито, когда вопросы еще не разрешились, почтя за благо исчезнуть из Дессау и забыть о скандалах. Наслаждаясь три недели солнцем и пляжем, Кандинский гнал прочь неприятные мысли. Вернувшись в конце сентября, мы поняли, что все по-прежнему: коммунисты и марксисты не унимались. Они подстрекали баухаусцев воззваниями с радикальными требованиями и протестами. В поддержку сторонников Ханнеса Майера вышла нелегальная провокационная агитка «bauhaus 3». Она настраивала коллектив против Кандинского и Гропиуса. Кандинский снова должен был отдуваться за всех, он был главной мишенью этой агитации. В упомянутой агитке было сказано: «господин кандинский, правда ли, что новость о рисунке ханнеса майера для rote hilfe ^{155} вы и ваша супруга нина донесли до соответствующих инстанций?

господин кандинский, правда ли также, что еще до отъезда на отдых вы знали о грядущих переменах? договорились ли вы с бургомистром еще до своего отъезда о выборе преемника? и как так вышло, что хессе в телеграмме, адресованной преподавателям, ссылается именно на вас?»

Могу сказать по этому поводу, что мы никогда не совершали доносов, однако были заинтересованы в том, чтобы уберечь школу от политической пропаганды. Кандинский открыто выступал за это. Решающий разговор между Клее, Кандинским и Хессе состоялся не по нашей просьбе, это была инициатива Хессе. Именно он потребовал, чтобы Майер покинул Баухаус. Мис ван дер Роэ стремился к умиротворению в Школе и сохранял, как и Кандинский, трезвую оценку ситуации. У него были достаточно крепкие нервы, чтобы все это выдержать. Вот его программное заявление:

Слова Миса ван дер Роэ лили воду на мельницу левых радикалов, составлявших в Баухаусе меньшинство, и послужили сигналом к действию. Полемике не было конца, и Мис постоянно сталкивался с организованным саботажем. Этим агитаторы разжигали недовольство, подстрекая ситуацию также осуждением «оторванных от мира художников» (имеются в виду преподаватели Баухауса). Все они стали жертвами отвратительной травли и поругания.

Мис ван дер Роэ держался стойко. Он не согнулся под давлением левых радикалов и не влился в поток модного тогда в Баухаусе движения противников изобразительного искусства. Тем не менее, его правление прошло под несчастливой звездой.

Вскоре вспыхнул правый радикализм. Подняли голову нацисты. Выступления баухаусских марксистов и коммунистов стали для них отличным поводом начать борьбу со Школой. Уже в 1931 году финансирование стремительно сократили, чтобы подорвать учебный процесс.

Фриц Хессе до последней минуты пытался предотвратить закрытие Баухауса. Вместе с ним отчаянно бились за его спасение Мис ван дер Роэ и Кандинский, который всеми силами старался сгладить внутренние конфликты, чтобы не дать нацистам повода для дальнейших действий. Где бы ни намечалось событие, чреватое неприятностями, он старался его предотвратить. Насколько плохо обстояли дела в Баухаусе, рассказывает Сюзанна Маркос-Ней, вспоминая один эпизод: «Когда Кандинский потребовал убрать с выставки, устроенной учениками, несколько агитационных картин, которые могли бы спровоцировать граждан Дессау и Анхальта, ученики отказались. Кандинский объяснил, что они ставят Баухаус под удар. Я же, вмешавшись по привычке, возразила: „Такой Баухаус нам и самим не нужен“.

Кандинский: — Вы сами не понимаете, что говорите.

Я ему на это: — Очень даже понимаю».

Но попытки Кандинского уравновесить давление изнутри и снаружи были бесперспективны, 1 октября 1932 года магистрат города Дессау разорвал трудовые соглашения с преподавателями Баухауса. В один момент баухаусцы в буквальном смысле слова оказались на улице.

Что было делать?

Мис ван дер Роэ посоветовался с несколькими коллегами и предложил им вместе переехать в Берлин, чтобы продолжить работу Баухауса.

Одной заботой было меньше: трудовые соглашения с преподавателями Баухауса были досрочно аннулированы, но первое время они продолжали получать зарплату. Кандинский сразу согласился с предложением Миса ван дер Роэ. 10 декабря мы переехали в Берлин, где сняли целый этаж в доме на юге города. Альберс, Хильберсаймер и Петерханс последовали за Мисом ван дер Роэ раньше нас.

Клее, к сожалению, не присоединился к нам. Он принял приглашение Дюссельдорфской художественной академии.

На Рождество 1933 года он прислал нам письмо из Швейцарии. Клее покинул Германию задолго до того, как мы сами решились на это.

Планы Миса ван дер Роэ в отношении берлинского Баухауса стали известны Кандинскому незадолго до закрытия Школы в Дессау, причем от него самого. Он прислал в Дрезден, где мы отдыхали от бурных дессауских событий, письмо с подробным пояснением своей задумки. В том же письме Мис сообщил нам и весьма досадную информацию: он хотел практически отказаться от преподавания живописи в прежнем объеме. Более того, он даже подумывал о том, чтобы полностью исключить ее из учебной программы. Эта новость раздосадовала Кандинского, и он незамедлительно написал в ответ: «Я всегда гордился, что Баухаус стремится к синтетическому единству, что молодые люди, решившие стать архитекторами, получают известное представление об истории и современном состоянии живописи. Мой опыт подсказывал мне, что такие знания весьма востребованы учениками. Я всегда старался говорить не только о самой живописи или изобразительном искусстве в отдельности, а объяснять, делать доступными пониманию глубокие взаимосвязи искусства с природой, наукой и, конечно, с другими видами искусства. Нынешнее искусство, особенно живопись, все более теряет внешнюю связь с „натурой“, внешнюю зависимость от нее, чтобы таким образом восстановить утраченную на века внутреннюю связь с ней. То есть то, что я на своих занятиях называю „не скорлупой, а орехом“. Я хочу подчеркнуть стремление к корню, из которого произрастает в равной мере как духовное, так и материальное» ^{157}.

К счастью, Мис ван дер Роэ был достаточно разумным человеком, чтобы отказаться от своего плана «урезанного» Баухауса. И разумеется, он не хотел отказываться от участия Кандинского, о чем ясно дал ему понять. Так что Баухаус успешно начал работу в здании бывшей телефонной фабрики «Берлин-Штеглиц» ^{158}. В первом семестре каждую субботу с одиннадцати утра до часу Кандинский преподавал художественное конструирование — так значится в расписании Баухауса.