Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

Кандинского обвиняли в нетерпимости и доктринерстве. Он знал, что значит свобода и с какой легкостью ею манипулируют озлобленные идеологи. Поэтому он не побоялся публично выступить с предостережением об опасности коммунистических интриг в Баухаусе. Оценка коммунистического режима на его родине в России точно характеризует его понимание ситуации, которым он поделился с Гунтой Штёльцль. Она вспоминает: «Он не верил в устойчивость коммунистической системы. Однажды Гропиус отправил меня и моего мужа Шарона, тоже баухаусца, в Москву на Международный конгресс архитекторов ^{148}. Поездка дала нам возможность встретиться со многими русскими художниками и архитекторами. Вернувшись в Дессау, мы были удивлены, что Кандинский даже не поинтересовался нашими впечатлениями. Он и слышать не хотел о ситуации в России и сказал нам: „Вы увидите: русский человек, верующий русский человек возродится!“ Для него было очевидно, что истинный русский не может принять коммунистической системы».

В этом контексте становится понятно, почему ему было чуждо любое проявление радикальной активности в Баухаусе. Единожды обжегшись, он пытался предотвратить в Дессау худшее, прекрасно при этом понимая, что одними словами ничего не добиться. Впрочем, Гунта Штёльцль, на мой взгляд, заходит слишком далеко, утверждая, что Кандинский способствовал отстранению от должности коммунистически настроенного Ханнеса Майера. На самом деле на то были иные причины.

После того как общественность за пределами Баухауса узнала о политических выступлениях, Кандинского и Клее вызвал к себе обербургомистр Фриц Хессе. Умный и энергичный человек, Хессе предложил Кандинскому и Клее единственно возможную альтернативу: «Или вы сделаете так, что политика исчезнет из жизни Баухауса, или Школа будет закрыта».

Кандинский сразу оценил опасность ситуации, но практически не видел возможности ее изменить. Он посоветовал Хессе лично поговорить с Майером, и тот последовал совету, но вынужден был признать, что переубедить Майера невозможно. Тогда Майера попросили покинуть Школу. Поскольку у него было швейцарское гражданство, анхальтскому правительству легко удалось снять его с должности.

Эта вынужденная мера породила в Баухаусе разброд и шатания. Никто не знал, что будет дальше. Кандинский старался спасти то, что еще можно было спасти. На пост нового директора он предложил кандидатуру Миса ван дер Роэ, и тот согласился. На время показалось, что будущее Баухауса спасено.

«Летом 1930, — рассказывает Гунта Штёльцль, — во время каникул в Баухаусе я получила от Кандинского телеграмму, в которой сообщалось: „Ханнес Майер смещен с поста, мы считаем, что Вы с этим согласны“. Решение было принято. В такой же краткой форме я была извещена о том, что Мис ван дер Роэ назначен новым директором».

Мис ван дер Роэ был, на мой взгляд, самым выдающимся архитектором нашей эпохи, и эту точку зрения разделял Кандинский. Он фонтанировал потрясающими идеями и был непревзойденным мастером своего дела. Архитектор, как и художник, должен обладать не только необычайной творческой силой, но и ремесленным мастерством — уметь воплотить свой замысел в технически совершенном произведении. Зачем нужна картина, если она осыпается и разваливается из-за некачественного исполнения? Архитектор должен быть художником и инженером в одном лице. Таким в полной мере был Мис ван дер Роэ.

Приехав в 1922 году в Веймар, мы увидели его проект гигантского здания из стекла и стали. Кандинский был восхищен. Ему было очевидно, что Мис — самый значительный из новаторов современной архитектуры. Тут сразу возникает вопрос: а как же Ле Корбюзье?

К постройкам Ле Корбюзье Кандинский относился весьма сдержанно. В 1920 году мы поехали в Саарбрюккен, где Кандинский должен был читать доклад, и у нас появилась возможность ознакомиться с работами Ле Корбюзье, которых Кандинский ни разу не видел. Мы были в шоке, когда приблизились к одному из домов. Фасад, покрашенный мерзкой шоколадно-коричневой краской, был просто отвратителен. «Честно говоря, у меня нет ни малейшего желания заглядывать внутрь», — сказал Кандинский. Но мы все-таки зашли, и нас постигло очередное разочарование.

Зальное помещение нижнего этажа открывалось вверх до самой крыши, так что второй этаж был полностью виден снизу. Балкон позволял совершить обход, но чтобы туда попасть, надо было подняться по лестнице. Из жилых помещений первого этажа можно было беспрепятственно заглянуть не только в спальню, но и в ванную комнату. Кандинский был страшно разочарован: «Тут ни во что не ставят личное пространство человека».

Особенное раздражение вызвала у него необработанная брутальная обстановка из бетона. Например, из бетона был сделан стол. Ужас. Еще отвратительнее Кандинскому показались бетонные книжные полки. «Бедные книжки, как можно так бессовестно с ними обращаться! Замуровать книги в бетонную стену, это ж надо было додуматься до такого!..» — причитал он.

Эта среда обитания подавляла его, и мы с облегчением покинули дом.

Мис ван дер Роэ не обращался с материалами так небрежно. Он любил светлые функциональные постройки, которые к тому же всегда отличались красотой. Конструкция играла лишь вспомогательную роль ^{149}. Он стремился к тому, чтобы архитектура с ее помощью могла безупречно функционировать. Он предпочитал простые формы, точные пропорции, эта архитектура была рассчитана на людей и не была замкнута в себе. От людей, которые жили или работали в его зданиях, я слышала только похвалы. Мис ван дер Роэ создавал современную архитектуру в высшем смысле этого слова. Я могу представить свою жизнь в одном из его домов, и я уверена, что чувствовала бы себя там прекрасно. В доме, построенном Ле Корбюзье, меня бы охватило отчаяние.

Постройки Гропиуса тоже не соответствовали идеальным представлениям Кандинского об архитектуре, однако Гропиус всегда оставлял жильцам возможность исправить то, что их не устраивает, по своему усмотрению. Впрочем, Гропиус очень редко соглашался с самовольными переделками. В Дессау нам ничего другого не оставалось, как подогнать его архитектурную концепцию под наши собственные требования к жилью. Феликс Клее называет нашу квартиру в Дессау «жилищем муз», и это говорит о том, в какой мере нам удалось творчески преобразовать архитектуру Гропиуса, в сущности прозаическую. «Когда мы шли к Кандинским, — вспоминает Феликс Клее, — мы всегда говорили: „Сейчас пойдем в музей Восточной Азии“» ^{150}.

Несмотря на выдающиеся профессиональные качества Миса ван дер Роэ, после его назначения на пост ему пришлось столкнуться с большими трудностями. Группы радикалов осложняли ему работу, интригуя и склочничая при каждом удобном случае. Поскольку он ясно понимал, что Школа сможет вернуться к прежним принципам лишь при строгом руководстве, он издал устав, отличавшийся известной авторитарностью. Я знаю, что ему самому это претило, и тем не менее он вынужден был поступить так для пользы дела.

В начале семестра 1931 года Жан Лепьен, как и все студенты, получил письмо следующего содержания: «Подписав этот документ, я обязуюсь регулярно посещать занятия, не сидеть в столовой дольше обеденного времени, не задерживаться в столовой по вечерам, избегать политических дискуссий, не шуметь в городе, выходить только прилично одетым и т. д. и т. п. Подпись». Лепьен отреагировал на это возмущенно: «Я разорвал эту бумажку и без марки отправил обратно в Баухаус. На этом мое пребывание там закончилось» ^{151}.

Сюзанна Маркос-Ней, как раз только начинавшая в это время учиться в Баухаусе, тоже описывала удручающие подробности своего пребывания в Школе: «Новеньких вели в кабинет директора, где они давали клятву, что будут вести себя достойно. Это было не слишком приятно. Здания мастерских, так называемый „дом Преллера“ ^{152}, больше не существовало, столовая после обеда закрывалась. Иными словами, прежняя коллективная жизнь закончилась, и Баухаус стал обычной школой. От нас требовалось приходить вовремя, всегда и во всем участвовать, а пропустив или прогуляв занятие, ты получал записочку, лежавшую у портье, с вопросом о причине неявки, после чего шел извиняться». Впрочем, теперь Сюзанна Маркос-Ней не без удовольствия говорит, что была не такой послушной, как хотелось бы руководству.