Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

После смерти Клее в жизни Кандинского образовалась невосполнимая пустота.

Поездки

Самому заветному желанию Кандинского — оказаться в Китае — не суждено было сбыться. Китай питал его фантазию, но путешествовать по стране мечты приходилось читая книги в четырех стенах квартиры. То же самое относится и к Нью-Йорку, городу, который он никогда не видел и который преследовал его в мечтах. «В моем воображении Нью-Йорк приобрел почти комические пропорции, — говорил он мне. — Ничего гигантского, ничего свидетельствующего о неограниченных возможностях. Он являлся мне милым, маленьким, утопающим в садах городишком… Странное явление». Ему так и не удалось разгадать смысл этого странного видения.

Задолго до того как Кандинского посетили представители американского консульства в Париже с целью обеспечить ему безопасность перед вступлением в город немецких войск, Йозеф Альберс прислал нам письмо. Это было в 1934 году. Он писал из Штатов, что мы должны приехать туда, чтобы начать все сначала. Альберс хотел работать с Кандинским в одной школе. Кандинский оба раза отказался. Мысль о том, чтобы снова преподавать в школе, больше не увлекала его. Поскольку выше всего он ставил возможность свободно предаваться живописи, Альберсу пришлось смириться с отказом. Намного раньше заманчивое предложение поступило от японцев. В июле 1922 года в Веймар приехали три господина из Японии, они пришли к нам домой и предложили Кандинскому возглавить только что созданную художественную академию в Токио ^{217}. Он был в восторге от самой идеи преподавания в Японии. Но совсем незадолго до этого мы приехали в Германию, где рассчитывали остаться надолго.

— Я приеду, — сказал Кандинский, и японцы подумали, что уже достигли цели. — Через два года, — продолжил он.

— Мы бы хотели, чтобы вы поехали прямо сейчас. Что Вам мешает? — спросил один из пришедших.

— Я обязался преподавать в Баухаусе и сдержу слово.

Японцы удалились, заметно разочарованные.

До нашего знакомства с Кандинским в Москве он уже много путешествовал по миру. Его страсть к путешествиям не угасла и когда мы поженились. Но если раньше это были поиски впечатлений и опыта, то теперь он просто хотел отдохнуть, пытаясь расслабиться после тяжелого рабочего напряжения.

В годы Баухауса он в основном пытался совместить приятное с полезным и соглашался на многочисленные приглашения читать лекции в Германии и за ее пределами. При этом он встречался с друзьями, знакомился с выдающимися личностями и наслаждался покоем, осматривая города. Кандинскому было крайне важно, чтобы я сопровождала его, и собираясь в поездку с докладом, он всегда брал меня с собой — в Висбаден, Брауншвейг, Ганновер, Саарбрюккен, Штутгарт, Эрфурт, Нюрнберг, Вену — куда бы его ни пригласили. Он одинаково любил море и горы, но зная, что я предпочитаю море, старался держать равновесие: если летний отпуск мы проводили на море, то зимний — в горах. В 1927 году мы ездили в Австрию и Швейцарию. Получив в Дессау немецкие паспорта, мы, наконец, смогли путешествовать за границей. В 1928-м мы поехали на Лазурный берег. Я впервые увидела Францию своими глазами. Это было такое счастье!

На обратном пути мы заехали в Париж, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Волшебный город очаровал меня. Здесь сбылась давняя мечта: я посетила парк Монсо. Ребенком я получила в подарок от кузена книжку «О маленькой Сюзанне», в которой рассказывалось о девочке, жившей в парке. Автор описывал его как маленький укромный мир, да так убедительно, что я с детства мечтала пробежаться по такому парку, как маленькая Сюзанна. И вот теперь я сама гуляла по прекрасному парку Монсо. Он и сейчас, почти полвека спустя, кажется мне одним из самых притягательных уголков Парижа. Как только позволяет время, я сразу направляюсь туда, ноги сами несут меня в это дивное место.

В 1929 году Кандинский впервые выставил в Париже свои акварели и гуаши ^{218}. После выставки в «Галери Зак» мы отправились в Бельгию, где предстояла встреча с Джеймсом Энсором. Георг Мухе в книге своих воспоминаний ^{219} передает рассказ Кандинского о визите к этому художнику: «На открытии одной выставки в Антверпене Кандинский познакомился с бельгийским экспрессионистом Пермеке и спросил его, как повидаться с Джеймсом Энсором, если он поедет в Остенде. Пермеке ответил: „Очень просто. Если на пляже или во время прогулки вы увидите седобородого старика, а рядом молодую девушку, значит вы нашли Энсора“.

Приехав в Остенде, Кандинский поинтересовался у гостиничного портье, где может находиться квартира Энсора. Тот впервые слышал это имя и ничего не мог ответить даже после того, как Кандинский произнес его по слогам на французском, английском и немецком. А чуть позжа портье окликнул его на улице: „Вы наверно имели в виду шурина того китайца?!“ — „Нет, — ответил Кандинский, — я имел в виду вашего художника, известного всему миру, а не какого-то шурина китайца“. Но портье не унимался. Он подбежал, вспотевший, и начал описывать дом с витриной, где выставлены ракушки, сувениры и всякие китайские штуки, потому что хозяйка магазина замужем за китайцем, и, стало быть, именно там живет господин Энсор.

Кандинский и госпожа Нина направились к дому, где была эта витрина. Они вошли в магазин и спросили пожилую даму о Джеймсе Энсоре. Та вела себя очень сдержанно и ничего толком не ответила. Кандинский сказал: „Меня зовут Кандинский. Я специально приехал в Остенде ради Джеймса Энсора. Я тоже художник и очень ценю Джеймса Энсора и буду крайне огорчен, если придется уехать, так и не повидавшись с ним. Передайте, пожалуйста, мсье Энсору мое имя — он знает, кто я. Знай он, что я здесь стою, он бы непременно встретился со мной“. Пожилая дама помолчала в нерешительности и наконец сказала: „Он живет здесь, но поговорить с ним нельзя, его сейчас нет дома, и вообще он никого не принимает. В это время и в такую хорошую погоду моего брата можно встретить разве что на набережной“.

Кандинский отправился на поиски и стал приглядываться ко всем попадавшимся навстречу парам, но Энсора не нашел. Он предположил, что во время разговора тот уже находился в своей мастерской, и действительно, когда вернулся в магазин, пожилая дама, не дожидаясь расспросов, сказала: „Брат ждет Вас“.

После приветствий Кандинский стал рассказывать художнику, что портье в гостинице не знал, где живет он, Энсор, мировая знаменитость, и кто он такой. Энсор ответил, что жители Остенде не имеют никакого представления также и о великом художнике Кандинском, но лично он очень рад этому визиту. Кандинский ответил на комплимент словами признания, и тут Энсор раскрыл ему свою тайну: „Жители Остенде этого не знают, но скоро узнают. Они удивятся и поймут, насколько были глупы. Шурин китайца!.. Скоро все это прекратится. Они устыдятся, когда узнают то, чего никто, кроме меня, не знает в Остенде… Эти люди больше не скажут: „Энсор рисовать не умеет!“ Такого они больше не скажут. Они, господин Кандинский, засвидетельствуют, что я умею рисовать — уж я их попрошу об этом… Только прежде позвольте мне исполнить для вас мое сочинение на фисгармонии. Я так нервничаю, когда вспоминаю все эти оскорбления. Но когда-нибудь все это кончится… Видите там картину „Въезд Христа в Брюссель“? Один историк искусства сказал, что здесь сплошные ошибки. „Энсор не умеет рисовать“… Скажут тоже!..

Тут Энсор заиграл на фисгармонии с видом профессионала. Кандинский похвалил исполнение и сочиненную им композицию. Тот встал, потянулся и зашагал по мастерской, засунув указательный палец правой руки между пуговицами жилетки. „Господин Кандинский, — сказал он, вы должны узнать это первым. Вы оказались здесь в нужный момент, как будто знали, что произошло нечто важное“. Он взял со стола письмо, перечитал его и передал Кандинскому. Бельгийский король пожаловал художнику Джеймсу Энсору титул барона. „Барон Джеймс Энсор!“ — произнес он вслух несколько раз.