Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна

Действительно, я получила рукопись по почте. Но какая гадость! Кандинский вскипел бы от гнева, прочтя этот текст. Автор описывал его личную жизнь, воспроизводя сплошные небылицы. Факты его творческой биографии также не всегда соответствовали истине.

Я проконсультировалась с адвокатом из Общества авторских прав. После проверки правового статуса мы решили потребовать от Буххайма незамедлительно явиться в Париж. Он приехал и во время переговоров признался моему адвокату, что ничего не сможет изменить, поскольку книга уже напечатана, но выразил готовность исправить допущенные ошибки во втором издании.

Книга вышла в 1959 году с 69-ю репродукциями произведений Кандинского, большинство из которых я не считаю показательными. Принципиально и то, что многие из них вообще не относились ко времени «Синего всадника» или никак не соответствовали тексту. Буххайм воспроизвел также 58 картин Франца Марка — и тоже без разрешения наследников.

Тогда я и наследники Франца Марка решили предъявить Буххаиму совместный иск. Он начал мне угрожать: «Если вы начнете процесс против меня, я выставлю вас не в лучшем свете в немецкой прессе». К сожалению, он свое слово сдержал. Немецкая пресса поверила ему и, не разбираясь, напечатала все, что он решил сделать достоянием публики. Странным образом Буххайм не решился поступить так же с наследниками Марка.

Начался процесс. В первой сессии он проиграл. Согласно решению суда книги подлежали изъятию, а клише уничтожению. В деле против наследников Марка Буххайм признал поражение, о чем нигде не упоминал впоследствии. Со мной же он продолжил судиться, обвиняя меня во всех грехах и распространяя слухи, что я неправа. Это было легко, поскольку, находясь в Париже, я не имела возможности опровергнуть его обвинения.

Во второй сессии победил Буххайм. Я подала апелляцию. К счастью, мне удалось привлечь свидетелей, знакомых с ситуацией, и в суде они все объяснили.

Процесс затягивался. В 1973 году Федеральный суд, заседающий в Карлсруэ, вынес окончательное решение в мою пользу. Это была заслуга профессора Филиппа Мёринга, успешно представлявшего мои интересы. Буххайм должен был уничтожить все клише, все сброшюрованные и не сброшюрованные в книжный блок репродукции произведений Кандинского. Затем он должен был возместить мне судебные издержки и предоставить сведения о производстве и реализации книги. На следующем судебном разбирательстве мой мюнхенский адвокат Георг Отт добился отказа Буххайма от прибыли, заработанной на книге, в мою пользу. Деньги я перечислю в детский дом.

В завершение хочу отметить, что наша крепкая выдержка в этом отвратительном судебном процессе сослужила службу всем художникам. Нельзя допустить, чтобы произведения искусства выдавались кому угодно и для каких угодно целей.

В защиту вдов художников

Вдов художников любят, почитают, ненавидят, окружают лестью, мучают и ищут их расположения. Их обвиняют в том, что они трудные, тщеславные, высокомерные, капризные, требовательные, ревнивые, властолюбивые, алчные и эгоцентричные.

Откуда взялись эти штампы, я не знаю. Вдовы несут большую ответственность, особенно если их мужья были признанными художниками. Они — стражи и управляющие завещанного им творческого наследия. Я считаю, что супруга должна обладать большим мужеством, уверенностью в себе, силой и стойкостью, чтобы упрочиться с наследием своего мужа в художественном процессе и на художественном рынке. Порой приходится выбирать одиночество во избежание лицемерного общества и расчетливой лести. При этом легко впасть в немилость тех, чьи интересы каким-либо образом пострадали. Так начинаются сплетни, ложь и травля. Вдова художника оказывается под перекрестным огнем прессы лишь потому, что всерьез защищает его наследие.

Про меня распространяют множество невыносимых сплетен. Рассказывали, например, что я, якобы, очень тяжелый человек, неспособный на сотрудничество. Буххайм не побоялся полемизировать на тему «сожжения вдов». На это могу сказать только, что для меня большая радость работать с серьезными музейными сотрудниками, издателями и галеристами. Решусь даже утверждать, что делаю это с восторгом и в отношениях проявляю великодушие. Я не люблю выпячивать себя, мне это не нужно для самоутверждения.

В любой жизненной ситуации я руководствовалась основным принципом Кандинского: принципом скромности. Единственное, что имеет значение, это творчество Кандинского. Я забочусь о нем и не готова выдать его противникам. Все то время, что длился процесс с Буххаймом, я не выдала ни одной картины Кандинского для показа в Германии без разрешения. А почему, собственно, я должна была это делать, если атмосфера там была настолько отравлена? Сейчас, когда справедливость восторжествовала, я поддерживаю прекрасные отношения с музеями, галереями и издательствами в Германии, и у этого сотрудничества прекрасный климат.

Проблемы с галеристами

Кандинский не раз обжегся, общаясь с множеством галеристов. Некоторые его попросту обокрали. Неприятности были у него, в частности, с Хервартом Вальденом. Когда в 1914 году началась война, целый ряд его картин остался у него в Берлине. Тогда же Кандинский отослал ему письмо из Швейцарии с просьбой не продавать ни одной из этих работ, но Вальден не придал этому значения. В конце 1921 года мы приехали в Берлин из России, и Кандинский сразу же разыскал его с целью убедиться в сохранности своих произведений. Вальден ошарашил его ужасным известием: «Я все продал. Но денег вы не получите. Я банкрот».

Кандинскому ничего другого не оставалось как подать на Вальдена в суд. С ним судился и Марк Шагал, с которым он поступил так же. Мы должны были довольствоваться мизерной компенсацией. В конце концов мы получили обратно три картины, которые Вальден раздобыл в каких-то подозрительных местах. Дополнительно он выплатил нам 40 тысяч марок. Это были совершенно обесценившиеся бумажки, которыми мы, в лучшем случае, могли оклеить у себя стены. Купюры до сих пор хранятся у меня — на память о предприимчивом торговце картинами. Кандинский оценивал ущерб, составивший 140 тысяч золотых марок.

Даже в 1936 году этот скандальный инцидент все еще не давал ему покоя. В письме он рассказал своему другу Рупфу, как лишился денег: «Постепенно привыкаешь к потерям. В России непосредственно перед революцией мне удалось так устроить свои дела, что я должен был стать человеком, обеспеченным „до конца жизни“. Но потом остался буквально без гроша. В Германии я узнал, что с продажи более 70-ти моих картин я не получу ничего, потому что мой галерист истратил деньги и не имеет гроша за душой, поэтому возместить ущерб не сможет. Иначе бы я сейчас был французским миллионером. Впрочем, я наверняка лишился бы этих денег во время немецкой инфляции. Недавно еще мою супругу начала беспокоить сберкасса. Надеюсь, ничего плохого там не случится. Я всегда говорю, что у нас нет оснований для жалоб, если сравнивать нас с другими людьми и многими художниками. Буду надеяться, что французское и швейцарское правительства научатся у американцев, англичан и бельгийцев, как сделать жизнь дешевле даже после потрясений. Здесь же мешает очень неспокойная политическая ситуация» ^{236}.

В том, что сотрудничество с Галкой Шайер протекало не так, как нам всем бы хотелось, нет ее вины. В 1924 году Шайер организовала выставку группы «Синяя четверка», основанной в том же году. Эта выставка путешествовала по Америке, в ней участвовали работы Кандинского, Клее, Явленского и Файнингера. Я уверена, что Шайер — кристально честный человек. Но так случилось, что картины пропали, и среди них — несколько очень важных произведений Кандинского. Когда она умерла, я постаралась найти и получить обратно пропавшие картины. Часть мне удалось вернуть, другую, пропавшую из собрания самой Шайер, нет.

С Нирендорфом у меня тоже возникла проблема. Он должен был Кандинскому большую сумму, и когда он умер в Америке в 1940-х годах, у меня на руках не осталось ничего кроме его долговой расписки на много тысяч долларов. Мне пришлось подключить адвоката, который взял на себя хлопоты по возвращению картин. Вскоре выяснилось, что какие-то из их числа исчезли. Кроме того, Нирендорф продал несколько работ без моего ведома. Несколько картин забрал у него нью-йоркский галерист И.-Б. Нойман с целью показать их на выставке, но позволил себе распоряжаться ими по своему усмотрению. Он просто продал их, не перечислив мне ни пенни.