Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

— Почему бы тебе не присоединиться ко мне на сцене? — спросила Жозефина Грейс в телефонном разговоре той памятной ночью. — Мы могли бы исполнить «Настоящую любовь», я спою за Бинга.

Представив, как они, одетые в бальные платья, исполняют этот дуэт, Грейс так расхохоталась, что из глаз у нее потекли слезы, а в левом боку закололо. Ей было слышно, как Жозефина на другом конце провода тоже заходится от смеха.

Когда приступ хохота стал утихать, перейдя в хихиканье, Грейс сказала:

— Спасибо, Жозефина. Ты даже не догадываешься, как мне это было нужно.

— Догадываюсь, девочка моя, — ласково ответила подруга.

Грейс почувствовала, как к горлу подступили рыдания. Неужели так очевидно, насколько она несчастна, или просто Жозефина слишком хорошо ее знает? Она предпочла бы второй вариант.

— Спасибо тебе, Жозефина. За все.

— Всегда пожалуйста. В любое время.

Хампердинк — замечательный певец, но он не был старым другом Грейс. Она не молодела и поэтому особенно жаждала утешиться в компании тех, кто хорошо ее знал. Мысль, что и без того тесный круг этих людей с годами будет лишь сужаться, пугала. Пальцы легонько коснулись украшения на шее, и Грейс с ностальгией подумала о жемчужных бусах, которые так часто надевала по просьбе Эдит. Странно, что кольцо от Картье с громадным бриллиантом теперь почти не привлекает ее внимания, будто став частью руки, как кожа, местами покрывшаяся коричневыми пятнышками от переизбытка солнца, и костяшки пальцев, которые в последнее время начали выпирать. Неужели когда-то она действительно так страстно хотела заполучить его?

Когда Ренье надел это кольцо ей на палец и Грейс ощутила его тяжесть, то еще не понимала, что оно означает на самом деле и какие обязательства к нему прилагаются. О да, ей казалось, что в свои двадцать шесть лет она знает все обо всем: в конце концов, она же покинула Филадельфию, стала звездой экрана, настояла на своем при заключении контракта с киностудией и храбро бросила не одного и не двух мужчин, когда стало ясно, что от них не дождаться того, что ей нужно. Она думала, что ясно видит мир и себя в нем. И как могла она теперь пытаться объяснить хоть что-то Каролине, которая ступила на опасную дорожку с Филиппом Жюно, не рассказав ей при этом, что на самом деле представляет собой ее собственный брак?

Как того требовал протокол ежегодного Гала-бала, Ренье пригласил ее танцевать. Легко коснувшись локтя Грейс, он прервал разговор, который только что завязался у нее с одним кинодокументалистом. Неохотно отказавшись от беседы о кино и искусстве, она позволила мужу себя увести, вспомнив, как часто он кружил ее в танце: и в отеле «Уолдорф-Астория» сразу после их помолвки, и на серебряном юбилее правления Ренье, и однажды… Грейс вспыхнула от одного воспоминания… нагишом, лет десять назад в Рок-Ажель, когда вдруг выключили электричество. После долгой возни Ренье заставил работать старый транзисторный приемник, поймав станцию, транслировавшую старые мелодии, пусть волна и постоянно уходила. Тогда они слишком много выпили и занимались любовью, а потом из приемника вдруг раздался ее собственный старый хит, «Настоящая любовь». Той ночью она чувствовала себя ужасно потерянной и не могла припомнить, когда с ней в последний раз было нечто подобное.

Сейчас Ренье смотрел ей в глаза, пока они слаженно двигались по паркету, как и подобает такой опытной паре. В этом году они отметили свою двадцатую годовщину. Это чего-то да стоит; возможно, ничего важнее и нет? Она решила хотя бы сейчас, в этот самый миг думать, что так оно и есть, и улыбнулась мужу с нежностью, которая теплом окутала сердце.

В конце концов, в последнее время у них в отношениях все было хорошо. Такому положению вещей поспособствовало и то, что Гвен сдержала свое обещание и опустила кое-какие нюансы в своей книге, которая, несмотря на это, все же имела успех. Ренье купил несколько десятков экземпляров с подписью автора для подарков знакомым. И пусть он ни разу не поблагодарил жену за роль, которую та сыграла в подготовке собственной биографии, Грейс сказала себе, что этот трогательный акт поддержки Гвен можно считать достаточной благодарностью.

Еще семейному согласию помогало то, что, как ни странно, их мнения относительно Филиппа Жюно полностью совпали.

— Он типичный мужлан. Не могу поверить, что наша Каролина влюбилась в мужчину такого типа, — на днях сказал ей Ренье.

Грейс постоянно опасалась его обвинений в материнской несостоятельности, якобы из-за которой Каролина так опрометчиво выбрала объект своих чувств, или, хуже того, в бурном прошлом, которое благодаря ее действиям не нашло отражения в книге, — но до сих пор не дождалась ничего подобного. И, если честно, за это Гвен заслуживает благодарности: напиши она полную правду, Ренье слишком легко было бы помахать перед носом жены ее биографией со словами: «А чего ждать от Каролины, если она знает, что вытворяла в таком возрасте ее собственная мать?» Но Грейс приняла меры, не позволившие обнародовать ту правду, которая известна Ренье лишь в общих чертах и которую он, вероятно, попытался изгнать из памяти. Конечно же, ему ясно, что Грейс, как и он сам, заинтересована в том, чтобы защитить образ счастливого и плодотворного брака правителей княжества. Образ, который в моменты, подобные этому, когда музыка оркестра кружила в своих мягких объятиях их элегантные фигуры, был цельным, безупречным и на зависть гладким, словно кольцо на ее пальце, ловившее и отражав шее каждый лучик света.

— Разве все это не кажется тебе немного… ну, я не знаю… унылым?

Каролина склонилась над грубым деревянным столом и щурилась на композиции из лаванды, бугенвиллей, роз и других растений, которые Грейс срезала в прошлом году у себя в саду, а потом старательно засушила. Хотя цветы в садах вокруг дворца выглядели куда эффектнее, она обнаружила, что предпочитает полевые, которые росли вокруг их дома в Рок-Ажель, где они с дочерью стояли сейчас в бывшей подсобке, недавно освобожденной от хлама и переделанной в студию.

— Ничего подобного, — ответила ей мать. — Вообще говоря, засушивать растения — значит продлевать срок их красоты.

— Но они же мертвые, — пожала плечами Каролина.

— Я предпочитаю считать, что, наоборот, даю им новую жизнь, — проговорила Грейс, позабавленная, но и немного разочарованная тем, что дочь не способна разглядеть в ее работах метафоры.

Засушенные лепестки, стебли и листья были аккуратно приклеены к листам сделанной вручную и очень качественной бумаги, образуя абстрактные узоры, а иногда слова, например «Любовь» и «Мечта». Вот Гвен, допустим, понравился ее новый проект, она даже предложила сделать совместную книгу о цветах, где будут представлены работы Грейс. Эта мысль волновала. Вообразите только, Грейс, княгиня Монако, — художница! Она никогда не говорила этого никому, даже Гвен, но лелеяла в душе мечту о небольшой, но успешной выставке в какой-нибудь парижской галерее.

У нее наконец-то стали возникать творческие стремления. Приходить в эту комнату в Рок-Ажель было все равно что вернуться домой.

— Ты знала, — жизнерадостно обратилась она к дочери, — что Владимир Набоков был лепидоптероло-гом? Он рисовал и изучал бабочек.

— Это тот тип, который написал роман про старика и девочку-подростка?

Грейс, сдержав порыв закатить глаза, кивнула:

— Да, «Лолиту». Ты его уже прочитала?

— Нет, — ответила Каролина, и Грейс была удивлена не только самим фактом, но и пуританством, которое продемонстрировал по поводу книги ее старший ребенок.

Грейс вспомнила, как читала этот роман в 1955 году, когда он только вышел. Очень многих тогда шокировало бесстыдство главного героя, но она не входила в их число. Да, Лолита юна, очень юна, но разница в возрасте между ней и Гумбертом Гумбертом вполне сопоставима с разницей в возрасте между самой Грейс и некоторыми ее кавалерами. Почему, собственно, все так удивлены? Как мать, она могла не одобрять, что дочь встречается с тем, кто намного ее старше, но удивляться ей и в голову не приходило.