Последний Герой. Том 3
Глава 1
— Он стал блогером, прости Господи… — голос отца Дионисия дрогнул и оборвался.
Священник отвернулся, глубоко и тяжело вздохнул, словно невидимый груз мешал ему дышать. С минуту молчал, собирая силы, потом выдавил тихо, глядя куда-то мимо меня:
— Славы ему захотелось лёгкой, денег… Пришёл ко мне однажды, всё просил, упрашивал отдать ему эту кассету. Хотел её опубликовать, чужие грехи наружу вытащить, скандал, сенсацию устроить. Я, конечно, ему категорически запретил. А он… он начал в своих роликах намекать, что у него есть компромат… Вот и поплатился, бедный мальчик.
Он снова замолчал и тяжело посмотрел на меня — взгляд был усталый и потухший.
— Как он узнал про кассету? — негромко спросил я.
— Нашёл… давно ещё. Тогда он другим был совсем, нормальным подростком… Обычным, любопытным мальчишкой.
Отец Дионисий говорил всё тише, будто каждое слово давалось ему с болью.
Я замолчал, сглотнул, почувствовав, как сердце застучало тревожно в груди. Я нашел кассету! Нашел…
Но разговор этот нужно было закончить. И я осторожно, будто опасаясь услышать ненужный ответ, спросил:
— Когда вы сами в последний раз смотрели эту кассету? Вы уверены, что это именно та запись?
Священник резко поднял голову, глаза его сверкнули каким-то нервным, болезненным огнём.
— Уверен. Но давно это было. Лет десять… может, больше. Тогда я видел её в последний раз. После не трогал. Не мог заставить себя. Там ведь такое, убийство Лютого… Егоров снял. Не знаю, зачем и почему. Я хранил ее много лет. Боялся. Особенно после смерти этого Егорова.
Мне жутко хотелось увидеть запись немедленно, прямо здесь, не откладывая. Но для этого нужен был хотя бы старый видак.
— Видеомагнитофон у вас есть, отец? — спросил я напряжённо, сам понимая нелепость вопроса.
Он невесело усмехнулся, окинул взглядом голые стены кельи и развёл руками:
— Какой тут магнитофон, сын мой? Тут и телевизора никогда не было. Давно уже отошёл я от всего мирского, да и зачем оно мне здесь?
Я внимательно посмотрел на него, коротко кивнул и поднялся. Завернул кассету снова в бумагу, почувствовал, какая она — будто тяжёлая и твердая, словно не плёнку я держал в руках, а приговор, целую эпоху… Слишком многое зависело теперь от этой старой записи из девяностых. Слишком много судеб могло перевернуться из-за неё.
— Спасибо вам говорить не буду, отец Дионисий. Прощайте и берегите себя.
Священник ничего не ответил. Он остался сидеть, ссутулившись, на краю кровати, устремив потухший, безжизненный взгляд куда-то перед собой, словно смотрел сквозь стены, пытаясь увидеть ответ на вопрос, который мучил его много лет.
* * *
Мы сели с Коброй в машину. Я достал из обертки кассету и снова осторожно взял её в руки, будто боялся повредить. Старая, потёртая, с пожелтевшей наклейкой вместо названия, на которой едва различимо проступала дата: «1 июня 1997 года». От этой даты ёкнуло в груди.
— Макс, что думаешь? — негромко спросила Кобра, не отводя взгляда от моих рук. — Это точно она?
— Да… Похоже на то, — кивнул я.
А про себя подумал, что если это то, о чём я думаю, то здесь вся моя жизнь и… смерть. Всё, ради чего я…
— Надо срочно найти видак, — наконец, выдохнул я. — И проверить, то есть — увидеть, что там записано. Прямо сейчас, прямо сегодня.
Кобра замерла рядом. Она взглянула сначала на меня, потом на кассету и произнесла:
— Это ведь не просто компромат, Макс. Это смерть Валета. С этим мы его раздавим.
— Пусть горит в аду, — зло улыбнулся я.
Кобра кивнула, напряжённо сжав губы. Она будто только сейчас до конца поняла весь вес того, что мы держали в руках, и уже гораздо серьёзнее сказала:
— Тогда действуем быстро. По объявлениям найдём старый магнитофон. Плевать — как, хоть купим, хоть украдём, но нам надо увидеть, что там на этой кассете.
— Решим сейчас, — процедил я, заводя «Ниву».
Через минуту мы уже мчались обратно к городу. Я вдавил педаль газа в пол, чувствуя, как с каждым метром нарастает нетерпение и злость. Дорога мелькала за окном, а внутри гремела одна мысль: наконец-то у меня в руках тот самый нож, которым можно перерезать нитку, связывающую меня с прошлым. Смерть Кощея. Тонкая игла жизни Валета. Теперь он у меня на крючке. Теперь — хана ему.
* * *
Мы решили не терять времени на поиски видика. В камере хранения вещдоков уже лет пятнадцать пылился старый японский видеомагнитофон Funai, изъятый когда-то при очередном обыске. Там же стоял тяжёлый, громоздкий телевизор с выпуклым экраном — бандура, покрытая толстым слоем серой пыли и засохшими каплями краски. Обычный древний телек, который уже давно никто не включал и не собирался использовать. Старая аппаратура осталась по давно забытым делам. Такое бывает…
Вытащив технику из хранилища, я быстро и почти на автомате подключил видеомагнитофон к телевизору в кабинете Кобры. Руки помнили. Старые провода ещё работали, штекеры вошли в гнёзда с характерным щелчком. Телевизор недовольно потрещал и ожил, экран загудел, постепенно заливаясь сероватым светом.
Кассета чуть дрогнула у меня в руке. Я аккуратно вставил её в приёмник видеомагнитофона и слегка подтолкнул пальцами. «Funai» тихо зажужжал механизмом и нехотя втянул кассету внутрь, с мягким щелчком зафиксировав её внутри. Казалось, магнитофон удивился, что его потревожили после стольких лет тишины. Кобра с удивлением смотрела за моими манипуляциями, как я умело управляюсь со старой техникой, но промолчала.
Мы замерли перед экраном. Телевизор сначала засветился серо-белой рябью, затрещал и зашипел помехами. Я нажал кнопку «Play». Видеомагнитофон чуть громче зашумел, внутри заворочался механизм, и плёнка с характерным шорохом начала прокручиваться. От напряжения сердце заколотилось в груди — казалось, оно сейчас выпрыгнет наружу.
Чертов телевизор сперва зашипел, потом пыльный экран дёрнулся полосами, замелькал чёрно-белой рябью. Мы с Коброй молча стояли, смотрели почти не мигая, ожидая хоть чего-то, любого намёка на картинку, на звук — на спасение.
Но экран никак не оживал. Сначала мелькнули несколько размытых силуэтов, тут же распавшихся на полосы и помехи. По экрану снова забегали горизонтальные линии, мерцание стало чаще, хаотичнее. Изображение пропадало, дрожало, появлялось и снова уходило в белёсую рябь. Ни лиц, ни голосов — только бессмысленные обрывки кадров и тишина, прерываемая глухим шипением.
— Твою мать! — в ярости я ударил кулаком по столу, так что старый телевизор, хоть и огромный и тяжелый, жалобно закачался.
Кобра молча села на стул рядом, прикусила губу и смотрела на экран потерянно.
Я выругался ещё раз и начал перематывать кассету туда-сюда, с силой тыкая кнопки на панели. Экран снова наполнился мельтешащими полосами, прыгающими, будто затертыми кадрами без смысла и содержания. Плёнка шуршала, свистела, ускорялась, замедлялась, но всё было тщетно.
— Макс… Ты что, вообще умеешь этой штукой пользоваться? — вдруг осторожно спросила Оксана, словно пытаясь хоть как-то разбавить наше общее разочарование.
— На ютубе подсмотрел как-то, — буркнул я и снова вдавил кнопку перемотки.
Но легче от этого никому не стало. Мы оба понимали, что сейчас смотрим в пустоту, в бессмысленное мелькание, что наша надежда на «Кащееву смерть» только что рассыпалась. Улетучилась.
* * *
Мы смотрели на экран. Кассету перемотали до конца и обратно, но там была одни полосы и помехи. Ничего не осталось. Сдохла. Просто кусок старой пластмассы и бесполезной плёнки.
— Может, как-то восстановить можно? — спросил я, хотя и сам понимал, что чудес не бывает.
Кобра печально покачала головой на мерцающий экран:
— Нет, Макс. Если её вовремя не оцифровали, теперь уже ничего не сделаешь. Магнитный слой давно размагнитился и разрушился, так что шансов восстановить запись просто нет. Это не цифровая флешка и не диск, где данные можно восстановить.
