Стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже, начинаю орать все, что приходит на ум:
— Стоять, тварь! Сидеть! Да я тебя, зараза…!
Все знают: чтобы произвести впечатление друг на друга, звери громко рычат, ревут и прочее. Мои действия из той же оперы, только с давлением на опыт общения собаки с хозяином — надеюсь, в этом времени команды и ругательства такие же.
Мой грозный ор, как ни странно, подействовал, и зверюга недоуменно остановилась в трех шагах от меня. Продолжая рычать, она припала на передние лапы, скаля громадные клыки и оглашая сад оглушающим лаем.
Чем этот рев закончился бы в дальнейшем, не знаю, но, к счастью, на тропе появился хозяин собаки. Его негромкая команда привела к мгновенному результату. Псина успокоилась и тут же подбежала к ноге хозяина, а сам он подошел ко мне и улыбнулся.
— А ты не стушевался! Молодец, Геракл!
Меня всего колотит от нервного перевозбуждения, но я все-таки нахожу в себе силы не показать этого. Запрокинув голову, всматриваюсь в лицо незнакомца и вдруг понимаю, что я его знаю. Вернее, видел вчера ночью в зале и могу назвать его имя.
«Эвмен!» — произношу про себя имя, вспоминая, что именно так назвал его Мемнон и что именно этот человек своей речью предотвратил ночную ссору.
За долю секунды в моей голове проносится все, что я знаю об этом человеке.
«Эвмен из Кардии! Единственный грек, который достиг при македонском дворе самых высших должностей. Личный секретарь Филиппа II и начальник всей царской канцелярии при его сыне Александре Великом».
Едва я мысленно произношу это, как меня вдруг осеняет: вот он! Вот тот человек, который может стать моим союзником. Он грек и тоже чужой среди македонской аристократии. Они его втайне презирают, и именно этот факт приведет его к гибели. На этом можно сыграть!
Как претворить этот замысел в жизнь, я пока не знаю и лихорадочно ищу тему для продолжения разговора. Как назло, в голове полный затык, хорошо хоть Эвмен никуда не торопится.
По-прежнему держа на губах радушную улыбку, он вновь обратился ко мне:
— Что ты делаешь здесь, Геракл⁈ В этой части сада обычно никого не бывает в такой час.
Он еще не закончил, а меня неожиданно осенила идея, как заручиться помощью этого человека.
Изобразив максимально серьезное лицо, я встречаю взгляд его голубых глаз:
— Я искал тебя, Эвмен!
Глава 4
Город Вавилон, начало июня 323 года до н.э.
На вытянутом аристократическом лице грека появилось удивление, чуть прикрытое снисходительностью взрослого к ребенку.
— Меня? Зачем же, интересно?
Тут я напрягся.
«Главное, не переборщить! — мысленно убеждаю я самого себя. — Не забывай, он видит перед собой десятилетнего ребенка!»
Выдержав паузу, начинаю говорить:
— Вчера ночью ко мне приходил мой покойный отец! Вернее, его неупокоившийся дух! — Чуть прикрываю глаза и добавляю в голос торжественности. — Он сказал мне, что не может спокойно уйти в царство Аида, потому как незавершенные дела держат его на земле. Он видит, как в ближайшем будущем разрушится все, что он создал, к чему стремился и ради чего сражался. Его держава падет, и не от вражеских рук, а от деяний его ближайших друзей. Оставив наш бренный мир, он увидел души своих ближайших друзей и ужаснулся их черноте!
С удовлетворением отмечаю, как после последней фразы с лица Эвмена исчезла снисходительная улыбочка. Он прекрасно понимает, о чем я говорю, и то, что эти слова произносит ребенок, лишь добавляет им достоверности.
В его понимании, десятилетний пацан не может разбираться в политике, честолюбии и лицемерии взрослых. Не может ничего знать о той грязной пене из жадности и жажды власти, что поднялась в соратниках Александра после его смерти. Значит, кто-то вложил в его уста эти слова. Кто⁈ Действительно, призрак или кто-то более приземленный и материальный?
Я вижу, как этот вопрос загорелся в глубине глаз грека. Глава канцелярии двух царей не может быть наивным, и, первым делом, он ищет подвох в моих словах. Он быстро перебирает всех, кто мог бы подсказать мне такое, и остается в недоумении. Ведь выбор небогат: всего лишь Мемнон или Барсина! Зачем им это⁈ Они слишком ничтожны, чтобы вести самостоятельную игру!
Эвмен не таится от ребенка, и за несколько мгновений паузы я читаю на его лице всю эту гамму чувств.
«Отлично! — мысленно отмечаю растерянность грека. — Пора внести немного мистической таинственности!»
Изобразив на лице полную отрешенность, я закатываю глаза и добавляю в свой детский голос чутка грудной хрипотцы.
— Эвмен, друг мой! Из всей толпы лживых и вероломных людей, называющих себя моими друзьями, только ты оказался настоящим…! — Как могу, изображаю проникновение в себя инородной силы, а в голос вкладываю нотку патетического разочарования. — Ты, единственный мой верный друг! Как жаль, что осознал я это слишком поздно и уже не могу наградить тебя за преданность и воздать коварству по заслугам. Я не могу наказать моих лживых друзей за предательство, но оценить чистоту и преданность твоей души, Эвмен, у меня еще есть силы!
Читаю полное смятение на лице грека и решаю, что пора заканчивать.
— Возможно, ты еще не понимаешь, о чем я, — добавляю нотку возвышенной отрешенности, — не видишь всей картины предательства, но вскоре поймешь! Очень скоро мои бывшие друзья начнут разворовывать плоды моих усилий, растаскивать по частям созданную мной державу. Ты в числе немногих встанешь у них на пути и погибнешь, а я не хочу этого! Я покажу тебе путь к спасению и победе! Держись моего сына, он покажет…
Тут я картинно изображаю обморок и падаю на землю.
«Все разжевывать нельзя, — проносится у меня в голове, — будет выглядеть слишком подозрительно! Эвмен умен, а слишком болтливый призрак попахивает театральщиной!»
Лежу на земле, пока меня тормошат жесткие пальцы. Слышу встревоженный голос грека:
— Эй, ты как, парень⁈
И лишь когда по щеке прилетает увесистая затрещина, резко распахиваю глаза, а мой невидящий взгляд застывает на лице Эвмена.
Закатываю глаза, а пальцами судорожно вцепляюсь в его запястье.
— Ты для них чужой, Эвмен! — шиплю, как пришелец из ада. — Жалкий гречишка, писака! Так они называют тебя за глаза, и когда ты встанешь у них на пути, они предадут тебя… Предадут и убьют! Подло, гадко, ударом в спину!
Выдохнув всё это, откидываюсь назад и для натуральности вздрагиваю в конвульсиях. Несколько мгновений бьюсь, как эпилептик, и вытягиваюсь в изнеможении.
«Кажется, получилось неплохо! — выдыхаю, но не теряю концентрации. — Пора возвращаться в обычное состояние!»
— А! Что⁈ Где я⁈ — Приоткрыв глаза, изображаю полное непонимание и испуг. Затем — несколько мгновений растерянности и, наконец, понимание.
— Мой отец снова приходил⁈ — впиваюсь глазами в грека, и тот, смутившись, отводит глаза.
Ему не хочется признаваться, и это хороший признак. Значит, я сыграл убедительно, и он поверил. Если бы нет, то он сейчас рассмеялся бы мне в лицо и сказал что-нибудь типа: «Не пудри мне мозги, сынок!»
Держась за его руку, поднимаюсь на ноги и, ни слова не говоря, разворачиваюсь и ухожу. Иду, как сомнамбула, пошатываясь и старательно изображая полную потерю сил.
Чувствую нацеленный мне в спину взгляд грека, а в повисшей тишине — его растерянность и непонимание.
«Ничего, — рассуждаю про себя, — он мальчик взрослый, дальше сам догадается, что делать, и через кого держать связь с усопшим Александром!»
* * *
Вжившись в роль, так и иду, покачиваясь как пьяный, пока садовая тропинка не сворачивает за деревья. Тут я перевожу дух, но полностью насладиться своей триумфальной игрой мне не позволяет вылетевший прямо на меня мужичонка.
— Вот ты где, молодой господин! — вопит он с явным облегчением. — Хвала Великой Иштар, я нашёл тебя!
«Какого черта ему надо⁈» — бросаю на мужичонку раздражённый взгляд и тут узнаю в нём своего утреннего стража.
