«Никак бедолага проснулся, увидел, что меня нет, и перепугался!» — успеваю так подумать, но мужичок тут же опровергает мой вывод.
— Ваша мать, юный господин, ищет вас повсюду! — Он бросил испуганный взгляд в сторону дворца, намекая, какие страшные угрозы в свой адрес он уже успел выслушать. — Она очень встревожена и просит вас немедленно прибыть в свою комнату!
Я, собственно, ничего не имею против, поэтому, молча обхожу своего стража и направляюсь в сторону дворца.
У самого крыльца, с которого я недавно сошёл, меня встречает ещё несколько встревоженных до крайности рабов. На их лицах я также читаю огромное облегчение и понимаю, что им тоже досталось от моей «мамочки».
Стоило мне о ней подумать, как из распахнувшейся двери вылетел тайфун под названием Барсина и смял меня в объятия, совершенно не считаясь с моими желаниями.
Несколько томительных секунд стоически переношу тысячу поцелуев, тисканий и объятий.
— Ну, где ты был! — она засыпает меня вопросами в перерывах между поцелуями. — Я вся извелась! Мы все здесь места себе не находили!
«Просто терпи и ничего не говори!» — заклинаю себя и подавляю рвущееся наружу возмущение.
Я пожилой, уставший от жизни мужчина и, мягко говоря, давно уже отвык от такого обращения. И потом, Барсина красивая, очень фигуристая женщина, а одето на ней всего лишь тонкая полупрозрачная туника, ни трусиков, ни лифчика. Она прижимает меня к своей груди, и я чувствую ее твердые соски, гладкие упругие ноги, и во мне просыпаются совсем не те чувства, какие должны возникать у ее маленького сыночка.
«Не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил мою эрекцию!» — Вырываюсь из «мамочкиных» объятий, демонстрируя юный максимализм ребенка.
— Ну, хватит! — с трудом отцепляю от себя её руки. — Я уже большой!
Барсина с умилением смотрит на меня, а потом оборачивается к Мемнону:
— Ты слышал⁈ Он уже большой!
— Мужчина! — с удовольствием подыгрывает ей толстяк, и, следуя заданному алгоритму, я изображаю обиду.
— Ну, хватит вам! — обижено надув губы, прохожу мимо них с независимым видом, а они оба продолжают умиляться.
— Нет, ты видел! Просто вылитый отец!
«Пусть несут вздор, — мысленно закатываю глаза, — лишь бы оставили меня в покое!»
Одновременно отмечаю выгодную для себя линию поведения.
«Подростковая обида на излишнюю опеку! Такая реакция не должна никого удивлять, зато позволит мне избавиться от „мамочкиных“ нежностей».
Я уже было собираюсь отправиться к себе в комнату, но тут Барсина бесцеремонно хватает меня за руку.
— Солнце уже давно встало, а ты еще не завтракал! — Не отпуская моей ладони, она затащила меня в проем двери и бодро зашагала совсем в другом направлении.
Короткий коридор сменился большой комнатой с открытыми арочными окнами, выходящими в сад. Вкусно запахло свежеиспеченным хлебом и сыром.
Мой взгляд автоматически ищет стол, но находит лишь две лежанки и что-то типа среднеазиатского дастархана перед ними. На этом низеньком столике в грубоватых глиняных тарелках лежат хлеб, сыр и куски нарезанного мяса.
Не торопясь, пропускаю вперёд взрослых. В таких мелочах легко проколоться: ведь я совершенно не знаком с правилами этикета. Как сидеть, то бишь лежать? Брать еду руками или столовыми приборами, которых я пока не вижу? Накладывать еду из общей тарелки самому или ждать, пока положат слуги? Просто масса вопросов! Настоящий сын Барсины, наверняка, всё это знал, и мне не хочется попадать впросак.
Вчера я ел у себя в комнате и на фоне общего нервного потрясения совершенно не обратил на это внимания. Помню, мне принесли всё тот же хлеб, сыр, оливки в отдельной миске, и всё это я сжевал, даже не чувствуя вкуса.
«А сейчас что? — мысленно задаюсь вопросом. — У „мамочки“ хорошее настроение, и она решила позавтракать с сыном, или мы всегда принимаем пищу втроём?»
Насчёт втроём я тоже погорячился. Оказалось, что Мемнон с нами завтракать не будет. Пока Барсина укладывалась на кушетке, он отступил на шаг и встал рядом со старой рабыней, что замерла деревянным истуканом у самых дверей.
«Интересно, — косясь на „мамочку“, ищу удобную позу, — в каком же статусе наш милейший толстяк, неужели он тоже раб?»
Пристраиваю локоть левой руки на подушку, ладонью подпираю голову — всё, я готов к трапезе.
Смотрю, как Барсина потянулась свободной правой рукой к пшеничной булке, оторвала от неё кусочек, макнула его в оливковое масло и отправила в рот. Затем так же ловко и быстро повторила тот же маневр с мясом.
Наблюдаю за ней с некоторым чувством зависти любителя перед профессионалом. Её правая рука работает со скоростью конвейерного манипулятора, выполняющего запрограммированную операцию.
Вот она подхватила ломтик сыра, потыкала им в мисочку с мёдом и поднесла его к накрашенным губам. Те неожиданно прервали процесс и вопросительно изогнулись.
— Что ты так смотришь на меня, Геракл? И почему ты ничего не ешь? Может, ты заболел? — Она прожевала свой сыр и воскликнула, словно осенённый догадкой Архимед. — Тебя продуло в саду! Зачем ты вообще попёрся в сад с самого утра⁈
Вопросы сыпятся на меня как из рога изобилия, но видно, что Барсина совершенно не ждёт на них ответа.
«Так ещё проще!» — решаю про себя и, включив набычившегося подростка, молча начинаю есть.
Моя правая рука не показывает чудес ловкости, и я с трудом отламываю кусок булки. Он оказывается слишком большим, чтобы сразу запихать его в рот, и мне приходится жевать просто хлеб и лишь потом тянуться за мясом.
«Что за идиотская традиция — есть лёжа, да ещё и одной рукой!» — ругаюсь про себя, но всё-таки пытаюсь запихать в себя как можно больше, памятуя, что вчера меня кормили всего один раз.
Как говорится, голод не тётка, и сейчас за столом я неожиданно почувствовал, что зверски проголодался.
Молча работаю челюстями, одновременно поглядывая на «мамочку», а та вдруг подняла свой пустой бокал.
На это движение сразу же среагировал Мемнон. Подскочив к столу, он зачерпнул черпаком из стоящего рядом горшка розовато-красную жидкость и налил Барсине.
Повторяю её жест, и мне тоже наполняют бокал. От него пахнет вином, но, попробовав, я понимаю, что это даже не вино, разбавленное водой, а вода с добавлением чуточки вина.
Покончив с едой, я лежу и стараюсь не смотреть на Барсину, но вот она тоже закончила завтракать, и её требовательный взгляд упёрся в меня.
«Чего она хочет?» — пытаюсь догадаться самостоятельно, но та сама приходит мне на помощь.
— Не хочешь сказать маме спасибо⁈
В её голосе слышится жесткость, но едва я произношу волшебное слово, как она меняет гнев на милость.
— Подойди, малыш, и чмокни свою любимую мамочку!
Покорно подхожу и чмокаю в подставленную щёку. При этом мой взгляд непроизвольно цепляется за её оголённую кожу, и я проклинаю ещё и здешнюю одежду, или, точнее, её отсутствие.
Гоню от себя этот морок и получаю милостивое «мамочкино» напутствие:
— Иди к себе, мой милый Геракл, и не броди больше по парку! Сейчас слишком опасные времена!
* * *
Сижу на табурете в своей комнате и с полной безнадёгой пялюсь в угол. Нервное напряжение спало, и мне стало до невозможности тоскливо. Первая же свободная минута ввергла моё сознание в состояние грустной безнадёжности.
«Ты будешь играть в песочнице деревянными лошадками, слушать сюсюканье Барсины и страдать из-за этого идиотского тела подростка по ночам!»
— Тьфу ты! — не могу сдержать отвращения перед открывающейся перспективой. — Ну за что мне всё это⁈
Тут я с удивлением слышу скрип открывающейся двери и не успеваю раздражённо подумать, кого это ещё принесло, как в комнату заходит благообразный старик с завитой бородой и уложенными жидкими волосиками.
— Здравствуй, Геракл! — Старикан чуть склоняет голову, приветствуя меня, и я невольно отвечаю.
— Здравствуй… — Тут я теряюсь и добавляю уже про себя:
«Уж не знаю, как тебя зовут!»
