— Вижу, у тебя сегодня плохое настроение. — Не смутившись, старик отреагировал на моё бурчание вполне по-взрослому.
Улыбнувшись, он заговорщицки подмигнул мне:
— Я слышал, ты сегодня утром заблудился в саду. Не расскажешь, чего искал?
Не отвечая, быстро пытаюсь понять, как себя вести.
«Судя по тону, настоящий Геракл был в дружеских отношениях с этим стариканом. Это плохо! Ему будут более заметны так внезапно появившиеся изменения».
Никак не отреагировав на моё угрюмое молчание, старик добродушно улыбнулся.
— Ладно, не хочешь поболтать со стариком, тогда давай перейдём к уроку. Раз уж ты посвятил сегодняшнее утро путешествию, то поговорим о географии.
«Ах, вот оно что! — радостно восклицаю про себя. — Это учитель!»
Удовлетворение от того, что наступила хоть какая-то ясность, тут же сменяется тревогой.
«Чему ты радуешься⁈ Раз учитель, то знает настоящего Геракла, как облупленного, а я даже сымитировать его не смогу, потому как совсем не представляю, каким был этот мальчишка!»
Решив, что в такой ситуации лучше всего поменьше говорить и побольше слушать, молча смотрю на учителя, а тот уже начал урок.
— Согласно учению Геродота, Земля представляет собой тело неправильной формы, состоящее из трёх континентов: Европы, Азии и Африки. Азия и Африка со всех сторон окружены Океаном. Европа же — нет. Она начинается от Геркулесовых столбов и…
С теорией Геродота я знаком не хуже этого старика, и сейчас меня больше волнует, как бы, не вызывая подозрений, узнать его имя.
Задумавшись, я пропускаю мимо ушей половину из того, что говорит учитель, и чуть ли не вздрагиваю, услышав его прямой вопрос:
— А ты что думаешь, Геракл⁈
«Интересно, о чём? — встревоженно спрашиваю самого себя и не могу удержаться от иронии. — Так глупо я себя не чувствовал со времен школы!»
Круглые глазки старика смотрят на меня насмешливо и с каким-то превосходством, подсказывая мне, что доставшийся мне Геракл не отличался умом и сообразительностью.
«Ладно, — неожиданно решаю про себя, — вечно изображать из себя дурачка всё равно не получится, а ломать стереотипы лучше сразу!»
Глядя прямо в глаза учителю, ошарашиваю его неожиданным заявлением:
— Я считаю, что Геродот неправ! Мне кажется, что более правильное представление о форме Земли у Аристотеля. Его теория о сферической форме…
Не дав закончить мысль, старик резко оборвал меня:
— Геродот — великий путешественник, объехавший весь мир, а Аристотель за всю свою жизнь ни разу не покидал пределов Эллады! Кому из них лучше знать, что представляет собой Ойкумена⁈
Вижу, что учитель воспринял мои слова уж слишком близко к сердцу. Его былая мягкая насмешливость куда-то пропала, рот вытянулся в узкую нить, а в глазах появилась холодная злость.
'Кажется, кто-то тут сильно недолюбливает Аристотеля! — Сыронизировав, вдруг понимаю, что это неплохой повод избавиться от учителя, способного заподозрить меня в подмене.
«Если вывести его из себя, то о скандале обязательно узнают, тогда к сомнениям этого старца будут относиться уже по-другому, мол, он сводит счеты с капризным ребенком!» — прихожу к такой мысли и тут же начинаю приводить свой коварный план в жизнь.
— Большое лучше видится на расстоянии! — вызывающе вскидываю взгляд на учителя. — Чтобы оценить размер и форму дома, не надо обнюхивать его углы как собака, достаточно отойти и взглянуть на него издалека.
Специально веду себя дерзко и допускаю крайне обидные сравнения. Мой укол достигает цели, и старик взрывается:
— Да как ты смеешь сравнивать великого Геродота с собакой! Я, Деметрий из Ассоса, твой наставник и учитель, говорю тебе, что это непозволительно! К Аристотелю можно относиться с уважением как к философу, но как географ он — полное ничтожество!
Нахожу, что он дал мне отличный повод, и вскакиваю с табурета.
— Сейчас вы оскорбили учителя моего отца! Если бы он был жив, вы бы никогда не позволили себе такого! — пытаюсь выдавить из себя слезу, но ни черта не получается.
Видимо, вид у меня и без слёз жалостливый, потому как учитель сразу же отыгрывает назад:
— Нет, нет! Я ни в коем случае не хотел обидеть Великого Александра! Ты меня не так понял, я лишь…
Не даю ему закончить и отворачиваюсь к стене с криком:
— Уходите! Сегодня я не хочу больше заниматься!
Слышу стариковское шарканье сандалий и понимаю, что Деметрий из Ассоса решил не травмировать ранимую психику подростка и удалился.
«Вот и правильно! — не оборачиваюсь до тех пор, пока до меня не долетает звук захлопнувшейся двери. — Теперь будет повод попросить у Барсины заменить учителя».
Глава 5
Город Вавилон, начало июня 323 года до н.э.
Радость от того, что я так ловко выпутался из довольно щекотливой ситуации, вскоре сменилась уколом совести.
«Не слишком ли жестоко я обошелся с, наверняка, заслуженным человеком. — Зашевелилось во мне сожаление. — Сможет ли он найти работу, если его попрут из дворца?»
Такое самокопание, к счастью, продлилось недолго и закончилось возмущением против собственного интеллигентского слюнтяйства.
«Если ты будешь думать о всех страждущих этого мира, то, точно, долго не протянешь. В нынешних экстремальных условиях нужно все поставить на выживание, а потом заботиться о чистоте совести и прочем! А учитель без работы не останется, в этом времени грамотные люди были в цене!»
Успокоив себя, я вновь задумался над тем, чем бы мне заняться.
«Хорошо бы библиотеку тут отыскать, — подумав так, я иронично хмыкнул. — Поработать, так сказать, с первоисточниками! Не может быть, чтобы у Александра Великого не было библиотеки».
Развить эту мысль я не успеваю, потому как в этот момент в комнату входит уже знакомый мне мужичонка. Без стука или какого-другого предупреждения, он возникает в открытом проеме двери и, сделав шаг в сторону, замирает у стены.
Встречаю его крайне недружелюбно:
— Стучать тебя не учили⁈
На что получаю совершенно искренний и непосредственный ответ:
— Нет!
С таким ответом не поспоришь, и я выражаю свое негодование лишь взглядом и молчаливым возмущением.
Вошедший же абсолютно бесстрастно доносит до меня «мамочкино» указание.
— Пресветлая госпожа Барсина указывает своему сыну Гераклу немедля прийти в обеденную залу.
Первым порывом хочу спросить «Зачем?», но тут же понимаю, что этот вопрос останется без ответа. Поэтому просто подхожу к стоящему мужчине и, впервые по-настоящему, рассматриваю его.
Худющее тело, ошейник раба на тощей шее, не по-мужски узкие плечи и вытянутое, смуглое лицо в обрамлении длинных, заплетенных в косички черных волос.
«Этот мужик приставлен ко мне вместо Зику и, по-видимому, надолго, — решаю про себя. — Тогда надо бы узнать, как его зовут!»
Не откладывая, задаю своему охраннику этот вопрос.
— Как зовут⁈
— Кого? — с полной невозмутимостью реагирует он, и я бросаю в сердцах:
— Ну, не меня же!
— Не вас⁈ — тут же вопрошает мужик. — А кого⁈
Прикрываю глаза, дабы справиться с подступающим бешенством.
«Раз, два, три, четыре…» — счет меня успокаивает, и я понимаю, что с сарказмом в этом времени надо быть поосторожнее. Этот выбесивший меня индивидуум не единственный такой.
Успокоившись, начинаю второй заход и для убедительности тыкаю в мужика пальцем.
— Как тебя зовут?
— Гуруш! — цедит он удивленно.
Еще раз убеждаюсь, что спрашивать имя у раба здесь не принято, и, тем не менее, удивляю его еще раз.
— Откуда ты?
Секундное оцепенение, словно бы мужчина мучительно вспоминает свое происхождение, и все-таки произносит:
— Я родился рабом и всегда жил здесь, в Вавилоне, но в детстве мать говорила, что мы аккадцы.
Зачем мне это, я не знаю, но исхожу из того, что лишним знание не бывает. Раз этот аккадец какое-то время будет тереться рядом, то лучше знать о нем побольше.
