Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Принц не дал свите времени на перезагрузку. Ленивым движением он поднял пистолет, словно взвешивая аргументы.

— Verräter! — Голос принца налился силой и властью.

Ствол указал на мертвеца. Лицо Савойского исказила маска праведного гнева, и он заговорил — быстро, отрывисто, чеканя фразы на немецком. Я не понимал ни слова, оставаясь зрителем в партере. Гениальный моноспектакль одного актера захватывал дух.

Подозрение на лицах вошедших сменилось растерянностью. Офицеры переглядывались, ловя каждое слово командира. Когда же в голосе принца зазвенела сталь, растерянность уступила место ярости. И направлена эта ярость была на скорчившееся тело.

Позже, пока мы тряслись в седлах, капитан фон Райнер пересказал суть той тирады. Савойский сработал чисто: «Этот человек — предатель, купленный французами. Он искажал слова генерала, чтобы стравить нас и сорвать переговоры. Я раскрыл измену. Он попытался напасть. Правосудие свершилось немедленно».

Мастер-класс по кризисному менеджменту. Урок первый: найди козла отпущения (мертвые, как известно, сраму не имут и возразить не могут). Урок второй: переквалифицируй устранение свидетеля в акт государственной мудрости. Публика обожает простые решения. Блестяще.

— Убрать, — коротко бросил принц.

Двое солдат подхватили тело за конечности и выволокли прочь, рисуя на ковре багровую влажную полосу. Савойский вернул пистолет на столешницу и, скользнув взглядом по офицерам, остановился на фон Райнере. Тот застыл у входа.

— Капитан фон Райнер, — произнес Евгений. — Вы, помнится, владеете наречием этих господ лучше покойного глупца.

— Так точно, ваше высочество. Моя мать из курляндских дворян.

— Превосходно. — Принц жестом подозвал его ближе. — Займете место переводчика.

Повернувшись ко мне, он вновь нацепил маску утомленного аристократа. Кровавая сцена, разыгранная минуту назад, ушла в архив.

— Переведите генералу, — официальный тон не допускал возражений, — мою благодарность за конструктивный диалог. Доводы были услышаны, позиция ясна. Во избежание бессмысленных жертв я объявляю перемирие сроком на три месяца. Для консультаций и поиска дипломатических решений.

Пока фон Райнер пулеметом переводил эту тираду, я наблюдал за Савойским. Он легитимизировал нашу сделку при свидетелях. Я получил желаемое. Проиграв дуэль в кабинете, на публике принц конвертировал поражение в жест доброй воли и мудрость полководца. Чистота игры восхищала. Он выкрутился и вышел из грязной истории победителем в глазах собственной армии.

Я коротко поклонился.

— Капитан фон Райнер, — Савойский вновь переключился на адъютанта. — Проводите господина посланника. Выделите эскорт, пятьдесят кирасир.

Взгляд принца скользнул по растерянным генералам и вернулся ко мне.

— Его жизнь и безопасность — на вашей ответственности, капитан. Вплоть до границы женевских земель. С его головы не должен упасть ни один волос.

Посыл был очевиден всем. Я перестал быть врагом или пленником, превратившись в неприкосновенную и ценную фигуру. Он провожал меня с почестями, равными своему статусу, сохраняя лицо и оставляя задел на реванш.

Обратная дорога отдавала сюрреализмом. Тот же маршрут, тот же враждебный лагерь, но декорации сменились. Вместо ревущей толпы — стена молчания. Солдаты расступались перед эскортом, провожая меня взглядами, в которых и страх, и недоумение и суеверное любопытство. Так смотрят на редкого, опасного хищника, которого хозяин решил не пристрелить на месте, а определить в личный зверинец. Плотное кольцо австрийских драгун в сверкающих кирасах сжималось вокруг.

Мерный стук копыт задавал ритм мыслям. Что в сухом остатке? Дебет: я жив, государь в безопасности, передышка получена. Кредит: я санкционировал разграбление половины Италии и втянул главного врага в ситуативный союз. Партия вышла грязной, как портовая девка, зато прибыльной.

Ключевой ресурс — время. Три месяца. Девяносто дней. Две тысячи сто шестьдесят часов. В Игнатовском за этот срок можно отлить триста тонн стали и собрать тридцать «Бурлаков», полностью перевооружив дивизию. Здесь же каждый станок на вес золота, а квалифицированный мастер — штучный экземпляр. Работать в три смены недостаточно. Придется отменить ночь как явление.

В памяти всплыла сцена убийства толмача. Будничная, небрежная утилизация. Савойский избавился от него так, как я выбраковываю дефектную деталь: без злобы и эмоций, исключительно ради эффективности механизма. В этом мы с ним похожи до тошноты. Только его механизм — Империя, а мой, кажется, тоже начал обрастать шестеренками из человеческих костей. Глядя на принца, я видел собственное отражение, и эта картинка в зеркале мне не нравилась. Я не хочу превращаться в это.

Хрупкий мир, заключенный в душном шатре, держался на честном слове двух циников, готовых при первой возможности всадить нож в спину партнеру. Савойский уверен, что купил нейтралитет. А на самом деле купил себе билет на войну в Италии. Собственными руками принц открыл «второй фронт» против Коалиции — подарок, о котором я не смел и мечтать. Пусть считает, что ведет игру. Правила все равно диктую я.

На губах — горький привкус коммерческой сделки. Договора с совестью, с честью, со всеми теми эфемерными материями, о которых так любят рассуждать теоретики, никогда не заглядывавшие в бездну. Я купил нам жизнь, вот только валютой в этой транзакции стала часть моей собственной души. И курс обмена мне совсем не нравился.

На подходе к женевской долине эскорт остановился. Впереди, на склоне горы, поймав лучи полуденного солнца, дважды мигнул блик. Оптика. Мои дозорные вели нас с самого утра. Подняв руку, я отправил условный сигнал: «Все в порядке».

Капитан австрийцев с печатью вековой усталости на лице, поравнялся со мной.

— Дальше, генерал, ваша территория, — он козырнул. — Приказ выполнен. Надеюсь, в следующий раз вы предупредите нас, прежде чем решите вести переговоры с горами.

В его словах скользнула усмешка.

— Взаимно, капитан.

Короткая команда — и пятьдесят кирасир, развернув коней, рысью ушли обратно, даже не оглянувшись. Я остался посреди пустой дороги.

Тронув поводья, я медленно двинулся вперед. Но стоило выбраться на гребень холма, открывающий вид на долину, как пришлось остановиться. Звук. Сначала едва различимый, низкий, фоновый гул. А затем — тяжелые, глухие удары, от которых, казалось, вибрировал сам воздух. Паровой молот. Мои мастерские жили. Этот ритмичный грохот, пульс работающего механизма, стал наградой за нервотрепку последних часов.

Моя крепость ждала. С высоты редуты, ощетинившиеся частоколом, выглядели грубыми шрамами на зеленой коже земли. В темных прорезях амбразур угадывались неподвижные зрачки «Шквалов». Они держали под прицелом каждый дюйм дороги. Губы сами собой растянулись в улыбке. Чертовски приятно вернуться домой. Под надежную защиту собственных чудовищ.

Возвращение в Женеву сработало как детонатор. Новость о том, что я выбрался из логова Савойского, обогнала меня, распространяясь по лагерю со скоростью лесного пожара. Едва ворота захлопнулись за спиной, как меня взяли в плотное кольцо. Люди смотрели на это чудо — одинокого всадника, вернувшегося с того света, — и шум голосов нарастал.

Вопросы летели со всех сторон, как шрапнель, но я не замедлял шаг. Сотни рук тянулись ко мне, вернувшегося с того света. Игнорируя их, я пробился сквозь живую стену и, кивнув караульным, взлетел по ступеням ратуши. Тяжелые дубовые двери с грохотом захлопнулись за спиной, отсекая уличный шум и оставляя меня в тишине коридоров.

В главном зале висел сгусток табачного дыма. Сбор был полным, ни одного пустого стула. Пётр, возвышающийся над столом подобно скале, нервно барабанил пальцами по столешнице. Рядом, вжавшись в кресло, сидел герцог Орлеанский. Старый маршал де Брольи, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Меншиков, единственный, кто сохранял подобие активности, что-то шептал адъютанту, но при моем появлении осекся. Гвардейские офицеры застыли у стен манекенами. Все взгляды — десятки глаз — скрестились на мне. Напряжение достигло пика: казалось, чиркни спичкой — и воздух взорвется.