Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Никаких приветствий. Никаких поклонов. Сейчас я был вестником судьбы. Едва переступив порог, я сдернул с плеч пропыленный, пропитавшийся дорожной грязью и конским потом плащ и, не глядя, швырнул его денщику. Я шел к стене, где висела огромная, испещренная пометками карта театра военных действий.

Красные флажки австрийцев сжимали горло Женевы, не оставляя шансов. Я протянул руку и взял с полки толстый красный грифель — тот самый, которым мы обычно отмечали прорывы. Грифель с сухим, неприятным хрустом вгрызался в бумагу.

Медленно затягивая момент, я провел жирную, ломаную линию поперек вражеских позиций. Грифель крошился, оставляя на карте след, похожий на свежий шрам. Крест. Жирный крест, демонстративно перечеркивающий весь частокол флажков армии Савойского, всю эту тщательно выстроенную схему нашей неминуемой гибели.

Я отбросил огрызок на стол — он покатился, стукаясь о деревянную поверхность, и этот стук прозвучал как барабанная дробь. Медленно обернувшись к залу, где люди, кажется, забыли, как дышать, я, глядя прямо в налитые кровью глаза Петра, бросил на стол главный козырь:

— Господа! Войны не будет. Минимум три месяца.

На меня обратились недоверчивые взгляды. Первым голос обрел герцог:

— Что… что это значит, генерал?

— Это значит, ваше высочество, что принц Евгений Савойский умеет считать, — я выдал официальную, отполированную версию, заготовленную в дороге и как я надеялся согласованную с Савойским, судя по его поведению. — Он осознал бессмысленность бойни в этих горах. Мы получили паузу для дипломатии. Три месяца тишины.

Ни слова об убийстве или тайном пакте. Гриф «Совершенно секретно».

Штаб переваривал информацию секунду, может, две. А затем взорвался.

— Виват! — гаркнул кто-то из молодых офицеров, и десятки глоток подхватили клич.

Старый вояка де Брольи, неверяще покачав головой, вдруг рассмеялся и сгреб меня в медвежьи объятия, едва не выбив дух хлопками по спине. Герцог Орлеанский смотрел широко распахнутыми глазами, в которых шок мешался с суеверным страхом. Он ограничился крепким рукопожатием. Меншиков, мгновенно переключившись в режим организатора, уже раздавал команды адъютантам: «Вина! Музыку! Великий день!»

Эйфория выплеснулась на улицы. Из подвалов таверн выкатывали бочки. Офицеры, братались и горланили песни. Город праздновал.

Ликовали все. Почти.

Среди всеобщего безумия лишь одна фигура оставалась неподвижной. Пётр стоял у окна, демонстративно отгородившись от толпы. Ни улыбки, ни победных кличей — скан

ирующий взгляд, буравящий меня насквозь. Царь читал меня как открытый чертеж, прекрасно понимая: за фасадом спокойствия и маской триумфатора скрывается изнанка. Он знал, что таких людей, как Савойский, не убеждают словами. И догадывался, что ценник у этого «перемирия» выше озвученного. Вопросов он не задавал, просто ждал.

Вечером, когда градус веселья спал, а город погрузился в пьяный анабиоз, на пороге возник царский денщик.

— Его Величество ожидает. В своих покоях.

Вызов был неизбежен.

Пётр встретил меня в одиночестве. Простая рубаха, отсутствие мундира, на столе — штоф водки и два граненых стакана. Никаких лишних ушей.

— Ну, — он кивнул на стул, наполняя емкости до краев. — Садись. И выкладывай, генерал. Как все было на самом деле. Без басен для штабных.

Большой, обжигающий глоток сбил напряжение и я начал отчет.

Исповедь лилась потоком. Дорога через враждебный лагерь, ревущая толпа, судилище в шатре, обвинения в чернокнижии. Молчание Савойского и его циничный торг, предложение предательства.

Пётр слушал, не перебивая. Лицо его каменело, на скулах заиграли желваки.

Затем пошла кульминация. Пистолет. Ультиматум. Десять секунд. И, наконец, финал — казнь толмача. То, как Савойский виртуозно переквалифицировал свидетеля в изменника. Наш негласный пакт: мы расходимся, чтобы не мешать друг другу грабить то, что плохо лежит.

Когда я закончил, в комнате воцарилась тишина. Пётр сверлил взглядом пространство. Его стакан так и остался полным. Лицо государя превратилось в зашифрованное послание, прочесть которое я не мог — темная, тяжелая задумчивость.

Его молчание давило. Наконец, Государь тяжело, будто поднимая невидимый груз, встал из-за стола. Подойдя к настенной карте Европы, он долго водил пальцем по изломанной линии Альп.

— Значит, — глухо произнес он, не оборачиваясь. — Сделка с дьяволом.

В голосе была горечь.

— Ты купил нам время, генерал. Но вступил в сговор с палачом.

— Государь, — я глубоко вздохнул. — Нас объявили еретиками и приговорили к высшей мере. Мы вне закона. Я покупал жизнь. Твою, мою, наших солдат и Империи.

— Жизнь… — он безрадостно усмехнулся, ткнув пальцем в карту. — Думаешь, это жизнь? Сидеть в мышеловке, пока Европа точит ножи? Это отсрочка приговора.

Палец царя скользнул дальше, упершись во Францию, уже расколотую надвое нашими памфлетами и интригами.

— Три месяца, — проговорил он, размышляя вслух. — Девяносто дней.

Резкий разворот. Из глаз исчезла задумчивость.

— Савойский дал нам время не по доброте душевной. Он не поверил тебе. — Пётр плеснул себе водки и опрокинул стопку залпом. — Он ждет развязки во Франции. Если герцог проиграет, если Версаль его сожрет, принц тут же разорвет договор и добьет нас. Наш пакт держится не на твоем пистолете, а на его страхе. На вере в то, что мы —сила, способная что-то решать.

Он подошел.

— У нас новая задача. Безумнее прежней. Мы не будем отсиживаться эти три месяца. Мы не будем копить силы. Мы должны посадить Филиппа Орлеанского на французский трон!

Да уж. Действительно, безумнее. Вмешаться в гражданскую войну чужой страны. Стать «кингмейкерами», кукловодами, меняющими монархов. По сравнению с этой авантюрой наш альпийский поход выглядел безобидной прогулкой в песочнице. Хотя, мы же обещали это герцогу, значит ничего невозможного нет. Но 90 дней?

— Единственный способ доказать Савойскому, что мы не беглые каторжники, которых он пощадил, — голос Петра набирал мощь, звеня металлом. — Мы должны стать игроками, способными рушить империи. Только так можно превратить шаткую устную сделку в прочный союз, скрепленный страхом. Чтобы он боялся нас до гробовой доски. Чтобы вся Европа вздрагивала.

Он замолчал, сверля меня взглядом. Это была постановка задачи. Невыполнимой, чудовищной, но, с точки зрения логики выживания — верной. Как инженер, я не мог не оценить красоту этого решения.

— Сумеешь, генерал? — голос стал тише, почти вкрадчивым. — Справишься? Три месяца — и новая корона для Франции. Реализуемо?

Я смотрел на гиганта, только что поставившего на кон судьбу королевства. Взгляд скользнул на карту: лоскутное одеяло Европы, пылающая Франция, затаившаяся Австрия и далекая, почти призрачная Россия.

Реализуемо? Да кто его знает? Это не завод построить и не сталь варить. Здесь переменные — человеческая подлость, предательство, слепой случай. Уравнение с миллионом неизвестных. Задача, не имеющая решения в рамках классической механики… Но кто сказал, что мы будем действовать классически?

Вместо ответа я просто пожал плечами.

Глава 6

Семь суток. Ровно столько потребовалось, чтобы чопорная Женева мутировала в грохочущий военный цех. Над озером Леман повис тяжелый угольный смог: мои мастерские выли и лязгали круглосуточно, выплевывая тысячи штыков и шомполов под ритмичные удары паровых молотов. Пока механики сбивали пальцы в кровь о металл, в конторе Анны Морозовой кипела другая работа. Золото и серебро текло рекой, перекочевывая из сундуков в тощие кошели тысяч наемников. Де Брольи и Орлов, охрипшие от крика, гоняли разношерстные батальоны по плацу до седьмого пота, пытаясь спаять французскую муштру, русскую бесшабашность и швейцарскую упертость в единый механизм. Спустя неделю этого адова аврала армия наконец обрела форму.