Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Сорок тысяч штыков. Для любого европейского монарха начала восемнадцатого века — цифра, от которой темнеет в глазах. На марше, однако, эта армада напоминала не столько римский легион, сколько вооруженный до зубов бродячий цирк. В авангарде, сверкая белизной мундиров, чеканили шаг двадцать тысяч французов герцога, отчаянно цеплявшихся за остатки парадного лоска. В центре, лязгая железом и окутываясь клубами пара, полз мой бронированный кулак: гвардия, инженеры и ополченцы, жмущиеся к бортам ревущих «Бурлаков». А замыкал колонну пестрый шлейф из семнадцати тысяч швейцарцев, где каждый капитан вел свой отряд под флагом родного кантона, плюя на единообразие формы.

Эта громоздкая, шумная машина, скрипя шестернями, двинулась на запад. План, рожденный в спорах над картой, отличался наглой простотой: стремительный рывок через Францию, стыковка с союзниками в Лионе и марш-бросок на Версаль.

Однако воевать оказалось не с кем.

Первые двое суток нервы звенели, как натянутые струны. Походный ордер, заряженные ружья — мы ждали засады за каждым поворотом. Дороги же оставались девственно пустыми. Деревни встречали нас распахнутыми дверями и тишиной. На столах еще стояли миски с похлебкой, в очагах теплились угли, но ни души, ни единой курицы во дворах. Словно по этим землям прошелся Мор, аккуратно вычистив все живое.

Недоумение первых часов сменилось тревогой. Иллюзии окончательно развеялись в безымянном городке на третий день пути. Зловоние разлагающихся туш, которыми доверху набили колодцы, ударило в нос еще на подходе, а вместо переправы нас встретили черные, торчащие из воды зубы свай. Хаос отступления выглядит иначе: брошенные телеги, раненые на обочинах. Здесь же царил расчет. Кто-то, обладающий властью генералиссимуса и дотошностью бухгалтера, старательно зачищал карту перед нашим носом, превращая цветущую провинцию в безжизненный полигон.

— Работа профи, — я пнул носком сапога обугленную балку, свисающую над водой. Петр стоял рядом, мрачно разглядывая пепелище. — Обрати внимание, Государь, опоры подрубили. Точечно, в узлах напряжения. Мост сложился сам под собственным весом, огонь только закончил дело. Здесь поработали инженеры.

Противник избегал открытого боя, предпочитая тактику изматывания. Нас не атаковали. Лишая воды, фуража и отдыха, невидимый кукловод заставлял гигантскую армию ползти на брюхе по выжженной земле.

— Петр Алексеевич, швейцарцы на грани бунта, — Орлов ворвался в шатер, стряхивая с треуголки серую дорожную пыль. Его лицо перекосило от бешенства. — Опять нашли в колодце дохлятину, теперь вопят про «черную порчу» и требуют двойное вознаграждение за риск души. Еле загнал обратно в строй.

У французов герцога дела обстояли не лучше. Маршируя по руинам собственной страны, они все чаще бросали косые взгляды на офицеров. В их глазах читался немой вопрос: ради чего мы превращаем Францию в кладбище? Только мои гвардейцы и женевцы сохраняли спокойствие — сказывалась понимание, что приказ есть приказ, какими бы декорациями он ни был обставлен. Что удивительно, ведь женевские войска совсем недавно вошли в русскую армию — сказывалась муштра Орлова и иная идеология.

Однако страшнее голода была информационная слепота.

— Пусто, Петр Алексеич, — голос Ушакова с каждым докладом становился все печальнее. — Третий разъезд не вернулся. Ушли на рассвет, десять верст форы — и тишина. Ни выстрелов, ни тел, ни коней. Словно растворились в воздухе.

Мы двигались на ощупь, как слепые котята в темной комнате, набитой капканами. Лесополоса на горизонте могла скрывать батарею артиллерии, а могла быть просто лесом. Неизвестность выматывала.

— Нас ведут, — я развернул карту на походном столе, подсвечивая маршрут масляной лампой. Петр сидел напротив, сжимая кружку. — Как баранов на бойню. Отсекают «глаза», морят жаждой, сбивают темп. Кто-то очень умный выстроил для нас коридор. Я не вижу его, не могу просчитать. Этот гад, кем бы он ни был, не лезет в геройство. Он бьет по желудкам. И это очень необычно.

Царь поднял на меня взгляд.

— Значит, ускоряйся, — прорычал он. — Раз нас загоняют в ловушку, надо влететь в нее и пробить стену до того, как захлопнется дверь. Лион — это склады, отдых. Прикажи людям забыть про сон. Загоним лошадей, бросим отставших, но дойдем.

Ставка ва-банк. Какая-то логика в этом была. Не назад же бежать, в Женеву. Других карт у нас на руках не осталось. Темп марша взвинтили до предела, превратив движение войск в гонку со смертью. Солдаты падали от изнеможения, стирали ноги в кровь, но продолжали идти, подгоняемые страхом и надеждой на спасение за стенами Лиона.

Приказ Петра — гнать без сна и передышек — превратил армию в бесконечную, растянувшуюся на версты гусеницу, состоящую из шатающихся зомби. Однако близость Лиона действовала успокаивающе: город маячил спасительным миражом, обещая еду, вино и, главное, возможность просто упасть и не вставать.

Стоп-краны я сорвал за полдня до финиша.

— Стоять! — Сигнал трубы, разлетевшийся по цепи, заставил многотысячную колонну замереть, словно механизм с перебитым приводом.

Реакция последовала мгновенно. Полог штабного шатра, разбитого в редкой роще, отлетел в сторону, пропуская внутрь взбешенного де Брольи.

— Вы рехнулись, генерал⁈ — Герцог даже не пытался соблюдать субординацию, его лицо пошло красными пятнами от ярости. — Лион в дневном переходе! Мы теряем инерцию! Люди падают от усталости, им нужен этот город, а не ночевка в поле!

— Именно поэтому мы никуда не идем, — я даже не оторвался от карты. — Три разведывательных разъезда пропали без вести. Раньше у нас была возможность знать что происходит в паре дневных переходов, а тут они исчезли практически сразу. Да и то, узнали случайно, каждые три часа должны были посылать гонцов, чтобы предупреждать о том, что там впереди. И никого нет. Я не брошу пятьдесят тысяч человек в «туман войны», особенно в долину, которая может стать братской могилой.

— Это трусость! Паникерство! — выкрикнул из-за плеча герцога один из французских полковников.

Де Брольи колебался, переводя взгляд с меня на царя. Мрачный Петр, как грозовая, протирал ветошью замок своего пистолета, словно происходящее его не касалось.

— Это не трусость, — я нахмурился. — Это расчет рисков. Я не играю в рулетку живыми людьми. Орлов!

Василь вышел на свет.

— Бери лучший взвод, грузись на головной «Бурлак». Задача — силовая разведка. Проутюжить долину до самого Лиона. Если там засада — ты ее вскроешь, броня выдержит первый удар. Если чисто — дашь выстрел фейерверком.

Единственно верный алгоритм в условиях дефицита данных. Потянулись часы ожидания. Солдаты, повалившиеся на траву, тревожно косились на восток, откуда не доносилось ни звука.

Вибрация пришла раньше звука.

Земля под ногами мягко, но настойчиво толкнула подошвы сапог. Раз. Другой. Третий. Низкие, утробные удары, от которых дрожит диафрагма. Ошибиться было невозможно: так работает не полевая артиллерия и уж тем более не мушкеты. Били осадные калибры. Причем канонада доносилась не с востока, где лежал Лион, и не с севера. Грохот накатывал с юга. Из нашего глубокого тыла.

— Враги! — заорал влебетевший адъютант.

Мы высыпали из шатра. Взлетев на коней, штабная группа рванула на гребень холма. Панорама, открывшаяся с высоты, могла бы украсить учебник по идеальному уничтожению армии.

Долина перед Лионом была пуста. Зато на севере, наглухо перекрывая дорогу на Париж, выстроилась живая стена. Идеально ровные каре красных мундиров. Англичане. А перед строем, на белом жеребце, застыла фигура, знакомая каждому солдату Европы. Герцог Мальборо.

С юга же, отрезая пути к отступлению, из-за холмов, которые мы прошли всего пару часов назад, выползала вторая змея. Пестрая, многоязыкая масса — в подзорную трубу я четко различал белые мундиры австрийцев и прусскую синеву. «Сборная солянка» Крестового похода захлопнула крышку.

Ситуация — пат. Мы в узком каменном мешке. Север держит Мальборо. Юг — Коалиция. Восток, со стороны Лиона, откуда мы ждали подкреплений, хранит гробовое молчание.