Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

В швейцарских каре воцарилась энтропия. Строй сыпался на глазах: пока капитаны срывали глотки, пытаясь удержать дисциплину, целые роты бросали пики и давали деру. Единый организм армии стремительно деградировал в паникующую биомассу.

Баланс сил рухнул мгновенно. Минус двадцать тысяч французов. Швейцарцы… половина дезертирует в ближайший час. В сухом остатке — дай бог семь тысяч наемников. Плюс мои четыре тысячи гвардии, значительная часть которых — женевцы. Итого: одиннадцать тысяч против сотни. Математика — жестокая наука, и сегодня она была на стороне врага. Шансы на победу обнулились. Условия задачи изменились: цель «победить» сменилась целью «нанести неприемлемый ущерб». Продать свои жизни по максимально высокому курсу.

Я скосил глаза на Петра. Царь провожал взглядом удаляющуюся спину герцога, а потом вдруг рассмеялся — тихо, жутко, без веселья. Так смеется медведь, которого обложили в берлоге, когда он понимает: терять больше нечего.

Он повернулся ко мне.

— Ну что, генерал, — прохрипел он, и в голосе звякнули забытые нотки куража. — Видно, придется воевать по-взрослому.

Лагерь встретил тишиной — вязкой, ватной духотой, какая бывает в доме покойника. Солдаты, видевшие предательство герцога, провожали нас тяжелыми взглядами. Они ждали приговора. Проходя сквозь строй, я физически ощущал тяжесть сотен глаз, сверлящих мне спину.

В штабном шатре атмосфера была гнетущей. Пустые стулья де Брольи и герцога зияли в нашем кругу как выбитые зубы — символы измены. Оставшиеся верными швейцарские капитаны жались у стола. Нервы у всех были на пределе: Орлов с остервенением скоблил грязь под ногтями, Ушаков с механической монотонностью игрался с замком пистолета — щелк-клац, щелк-клац. Меншиков бормотал молитвы, срываясь на шепот. Каждый прятался в свою раковину, спасаясь от неизбежного.

Пациент мертв, осталось оформить протокол.

— Господа, — голос сел, став глухим. — Оценим наше положение. Без лирики и иллюзий.

В руку легла тяжелая указка. Первый красный брусок с сухим стуком лег на северную часть карты, перекрывая дорогу на Париж.

— Север. На вскидку около пятидесяти тысяч «красных мундиров» Мальборо. Лучшая пехота Европы, вышколенная. Артиллерия — высший класс.

Второй красный брусок отсек нам тылы.

— Юг. Тоже около пятидесяти тысяч штыков Коалиции. Австрийцы, пруссаки, голландцы. Сброд, но их много, и они плотно запечатали выход к Женеве.

И, наконец, наш синий брусок встал между двумя красными. Жалкий, одинокий кусочек дерева в тисках гигантов.

— И центр. Мы. Точнее, то, что от нас осталось. Двенадцать-тринадцать тысяч бойцов на плоскости стола. Противник имеет пятикратное превосходство в живой силе. И тотальное — в ствольной артиллерии. У нас в активе — десяток «Бурлаков» и темп стрельбы. Всё.

Указка полетела на стол. О двадцати тысячах французов-перебежчиков я намеренно умолчал.

— Предложения?

— Глухая оборона! — выкрикнул капитан Штайнер, один из швейцарцев. — Вгрызаемся в землю! Мы умеем держать удар!

— Чтобы что, капитан? — я устало потер переносицу. — Они не полезут на рожон. Они просто возьмут нас в кольцо и начнут методично перемалывать осадными калибрами. «Бурлаки» — отличная мишень для их пушек. Через три часа от нас останется фарш перемешанный с землей. Оборона в котле — это не выход.

— Тогда прорыв! — вскинулся Орлов, хлопнув ладонью по столу. — Ударным кулаком!

— Куда, Василий? — я ткнул указкой в карту. — На юг? Увязнешь, а вторая армия зайдет в спину. Клещи захлопнутся, и нас раздавят.

— На север тогда!

— Их пехота встретит нас стеной свинца. Мы застрянем в их каре, как нож в засохшей глине. Итог тот же — уничтожение.

Я обвел взглядом их потемневшие, осунувшиеся лица.

— Военного решения задачи не существует, господа. Любой ход, продиктованный классической тактикой, ведет к разгрому. Вопрос стоит иначе: сколько времени мы продержимся и, главное, сколько крестоносцев заберем с собой в ад.

Опустившись на стул, я снова уставился на карту. Смертельная ловушка. Я чувствовал злое, холодное уважение к конструктору этого капкана. Меня переиграли. Чисто, технично, без шансов на апелляцию. Оставалось одно — умереть так, чтобы эта победа встала противнику поперек горла костью, которую невозможно проглотить.

Что-то я в последнее время стал фаталистом, еще с того момента в шатре Савойского.

Петр, застывший изваянием, распрямился во весь свой огромный рост. Никакой истерики — только пугающее спокойствие.

— Значит, смерть, — голос царя прозвучал тихо, отчетливо. — Добро. Примем бой. Но ляжем так, чтобы они захлебнулись нашей кровью. Чтобы в Лондоне и Вене еще сто лет бабы пугали именем русского солдата своих щенков.

Тяжелая шпага, сверкнув в полумраке, с хрустом вошла в столешницу, пронзив центр карты.

— Готовьте людей, господа.

Он был готов к финалу. А вот мой мозг отказался подписывать капитуляцию. Голова работала на предельных оборотах, отбрасывая сложные тактические схемы одну за другой. Всё не то. Слишком долго, слишком ненадежно. Требовалось что-то примитивное. Грубое.

Взгляд зацепился за единственную точку, имевшую значение. Холм к северу, увенчанный штандартом с английским львом. Командный центр. Мозг вражеской армии. Там, попивая вино, расположились Мальборо, Харли и предатель Филипп, готовясь наблюдать за нашей агонией как из театральной ложи. Они уверены в своей неуязвимости. И именно эта самоуверенность — критическая уязвимость их обороны.

Витебск. В чем был ключ? Не в толщине брони, а в психологии. Шок. Гусары знали, как рубить пехоту, но их матрицы поведения рассыпались при виде стального монстра. Мы победили иррациональностью. Значит, нужно повторить. Создать «черного лебедя».

— Постой, Государь.

Петр, уже раздававший команды Орлову, резко обернулся.

— Есть шанс, — выдохнул я. — Один на тысячу.

Я выдернул царскую шпагу из карты.

— Мы не будем прорываться. Мы не будем сидеть в обороне. Мы нанесем точечный удар. Сюда. Как под Витебском.

Острие клинка уперлось в холм вражеского штаба.

— Петр Алексеевич, красиво, — первым подал голос Орлов, скептически щурясь. — Но «красные мундиры» — не шляхта. Их пехота — каменная стена. Они дадут залп, второй, третий. Не дрогнут. Мы можем просто не доехать.

— А мне плевать, побегут они или нет, Василий, — парировал я. — Мне нужно, чтобы они смотрели на нас. И стреляли в нас. А не в спину уходящему Государю.

Я развернулся к Орлову, глядя ему в глаза.

— Василь. Мне нужен один «Бурлак». Самый резвый. И десяток твоих лучших головорезов. Весь боекомплект к «Шквалам». Грузи под завязку.

В глазах Орлова начало разгораться понимание.

— Мы пойдем по прямой, ночью. Проломим строй и выйдем к подножию их холма. Задача — создать локальный хаос максимальной плотности. Заставить офицеров, включая самого Мальборо, забыть о битве и пялиться на ревущее чудовище у себя под носом.

Сделав паузу, я перевел взгляд на Петра.

— У нас будет минуты три. Пока их внимание сфокусировано на мне, вы с основной армией и остальными машинами бьете в стык. Между англичанами и австрийцами. Там самое слабое звено. Рвете дистанцию и уходите.

В шатре стало тихо. План был не просто дерзким. Он был суицидальным. Я предлагал размен: моя жизнь и жизнь экипажа за спасение ядра армии.

— Государь, это безумие! — голос Меншикова сорвался на визг. — Генерал предлагает пожертвовать собой и лучшими людьми. Ради чего? А если прорыв захлебнется? Мы потеряем всё: и Смирнова, и технику, и время!

— Да, — кивнул я. — Это билет в один конец. Но это единственный способ вырвать Государя из пасти этой мясорубки.

Я рассчитывал как минимум и с Орлеанским герцогом поквитаться. Я впервые не видел хоть какого-то выхода. Его просто не было.

Все взгляды скрестились на Петре. Решение было за ним. Царь молчал долго, желваки на его скулах ходили ходуном.

— Решил умереть за меня, генерал? — спросил он тихо, но от этого тона мурашки побежали по спине. — Похвально. Только я своих генералов на убой не посылаю. Я веду их в бой.