Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Он резко развернулся к ошарашенным офицерам.

— Пойдешь ты. И я. На двух машинах. Удвоим плотность огня. И шансы прорваться.

Моя челюсть едва не встретилась с полом. Он превратил героическое самопожертвование в коллективное самоубийство.

— Исключено, Государь, — выдохнул я.

Одно дело — камикадзе-генерал. Другое — самоубийство Императора. Штаб загудел.

— Ваше Величество! — голос Меншикова дрожал, срываясь на фальцет. — Опомнитесь! Вы не имеете права!

— Государь. — Я вздохнул. — Сейчас твоя гибель здесь — не героизм. Это дезертирство. Это государственная измена высшей пробы. Ты предаешь Россию, реформы, сына. Твоя задача, Государь, — выжить.

Мы сверлили друг друга взглядами. Я видел, как в нем борются два начала: яростный берсерк, рвущийся в драку, и холодный политик, понимающий правоту моих слов.

— Добро, — наконец выдавил он, и голос прозвучал хрипло, будто он глотал битое стекло. — Твоя взяла, генерал.

План пошел в работу. Наша армия устраивалась лагерем. Людям нужно было переночевать. Враг именно так и должен думать. А прорыв должен быть налегке.

У головного «Бурлака» меня ждал Орлов. За его спиной застыли двенадцать теней. Двенадцать лучших. Головорезы, прошедшие со мной огонь, воду и медные трубы. Я всмотрелся в их лица. Страха ноль. Только веселая ярость цепных псов, которых спускают с поводка.

— Боекомплект — под завязку! — рявкнул я. — Грузить всё, что горит и взрывается!

Началась лихорадочная работа. Гвардейцы, передавая по цепочке боеприпасы, двигались слаженно, как детали единого механизма.

Я инструктировал Ушакова, когда мой локоть тронула рука в тонкой перчатке. Анна Ее глаза — сухие, огромные и страшные в своем спокойствии.

— Вероятность успеха — околонулевая, — ее голос был на удивление спокойным. — Это не риск, а погрешность. Математически это абсурд. Глупость.

— Война — это и есть абсурд, Анна Борисовна.

— Не ходи. — Маска железной леди треснула. — Прошу. Должен быть другой выход.

Я промолчал. Она всё поняла. Аргументы кончились. И тогда, отбросив логику, она бросилась ко мне, вцепилась в плечи, словно пытаясь удержать физически, заземлить, не пустить в этот ад.

Я обнял ее, успокаивая. Ее плечи тряслись от спазма. Через пару минут, я мягко отодвинул ее. Взял ее лицо в ладони, заставляя смотреть мне в глаза. Глаза были красные, а на щечках многочисленные дорожки от слез.

— Анна Борисовна. Присмотрите за Государем.

Развернувшись, я пошел к машине, не оглядываясь. Каждый шаг давался с усилием, будто я шел против ураганного ветра.

У самого трапа путь преградила скала. Петр стоял, скрестив руки на груди, мрачнее тучи.

— Ладно, иди, — буркнул он, глядя куда-то поверх моей головы. — Но учти. Если не вернешься… я все равно тот дворец построю.

Я не совсем понял о чем он. Понадобилось несколько мгновений, чтобы понять. Петр Великий в своем репертуаре. Он про Петергоф говорит.

— И назову его «Смирноф», — он криво, болезненно усмехнулся. — Чтобы каждая собака помнила, какой упрямый идиот у меня был генерал. Мог дворцы строить, а выбрал — сдохнуть в канаве. Так что давай, возвращайся. Не ломай мне план застройки.

Я смотрел на этого гиганта, неуклюжего в своих чувствах, как медведь в посудной лавке. «Смирноф». Злая, черная шутка. Лучшая эпитафия, которую он мог придумать. Значит, ценил. По-настоящему.

— Постараюсь, Государь. Но вы уж фундамент заливайте без меня, если что.

Я протянул руку. Он сжал её так, что хрустнули суставы.

Развернувшись, я начал подниматься по аппарели. Металл отзывался под сапогами.

— Смирнов!

Я замер на середине подъема.

— Если вернешься, — слова давались ему с трудом, словно камни ворочал, — я все равно назову его твоим именем.

— Кого, Государь?

— Дворец.

И резко отвернулся, пряча лицо.

Комок в горле встал поперек дыхания. Я сглотнул, кивнул спине царя и, не говоря ни слова, нырнул в темное чрево стального зверя.

Люк рухнул на место с тяжелым лязгом, отсекая звук. Тьма навалилась мгновенно. Внутри — духота. Вдоль броневых плит, на узких лавках, затаились двенадцать теней. Мои волкодавы.

Я прошел в центр. Тусклый свет масляного фонаря выхватил лица. Справа — совсем пацан, лет восемнадцати, с маниакальным упорством правящий штык оселком. Слева — седой ветеран, перебирающий деревянные четки. Никакого обожания или страха в глазах. Они смотрели на меня как на детонатор. Как на функцию, которая активирует их смерть. Я скользнул взглядом по мальчишке. Ему бы сейчас девок щупать под Псковом, а не глотать французскую пыль. Но я решил иначе.

— Оружие к бою. — Команда вырвалась автоматически.

В ответ — сухая дробь затворов. Я передернул раму своего «Шквала». Механика работала мягко, как часы.

— Вводная простая. Идем на таран. Вектор — прямо. Без маневров. Цель — командный холм Мальборо. Дистанция — до полного контакта.

Я обвел взглядом отряд.

— Огонь ведем непрерывно, но по команде. Задача не перебить их всех, а взбесить. Заставить смотреть только на нас. Орать. Ненавидеть. Мы должны стать мишенью для каждого ствола в этой долине, чтобы дать нашим уйти. Ясно?

— Так точно, Петр Алексеич! — рявкнули двенадцать глоток.

— Вопросы?

Тишина. Вопросов у смертников не бывает.

Я прильнул к узкой смотровой щели. Триплекс резал мир на узкую панорамную полосу. Снаружи всё казалось искаженным, нереальным. Еще и ночь была безлунной, темной. На броне соседнего монстра возвышалась исполинская фигура Петра. Создатель и мое проклятие. Живи, черт упрямый. Строй свою Империю. Она того стоит.

Чуть дальше, у шатра — одинокий женский силуэт. Анна. Не ушла. Смотрит. Я с усилием оторвал взгляд от щели. Не сейчас. Сантименты — в сторону, оставляем только холодный разум. Обещаю, если выберусь из этой передряги живым — женюсь на ней. Я мысленно хохотнул. Хитер я все же, поставил задачу, успех которой нулевой и привязал к тому, чего больше всего опасался — охомутанию.

Механик вцепился в рычаги. Один из лучших у Нартова.

— Полный вперед. Гашетку в пол. Даже если словим ядро в лоб — не сбрасывать. Нам нужно пройти тысячу шагов. Любой ценой. Жми.

Кивок.

Стальной зверь содрогнулся и прыгнул. Двигатель взвыл.

Я прошептал:

— С Богом, братцы!

Глава 8

Лион напоминал взведенный курок перегретого мушкета. Днем город еще удерживал маску благопристойности: по брусчатке улицы Сен-Жан, где ароматы свежей выпечки смешивались с запахом речной тины Сон, деловито громыхали повозки шелкоторговцев. Однако стоило сумеркам сгуститься, поглощая шпили соборов, как настроение менялось. На перекрестках, кутаясь в драные плащи от сырого ветра, сбивались в мрачные стаи ткачи. Из рук в руки, словно запретная святыня гугенотов, переходил засаленный, отпечатанный на серой бумаге листок «Женевского вестника». Шум в тавернах стихал, уступая место выжидающему молчанию.

Стоя у окна комнаты над лавкой суконщика, Жан-Батист Кольбер, маркиз де Торси, наблюдал за площадью. Внизу, в грязи и полумраке, королевские гвардейцы прикладами вбивали покорность в толпу. Город замер в ожидании. Лион жаждал прихода Филиппа Орлеанского и его пугающих, диковинных союзников из далекой Московии.

Маркиз вернулся к дубовому столу, заваленному депешами. Бессонница, терзающая его третьи сутки, наполнила веки тяжестью, однако разум оставался кристально ясным. В неверном свете сального огарка карта Франции казалась живым организмом, испещренным шрамами чернильных пометок. Здесь плелась невидимая сеть. Ожидание — удел слабых; де Торси же собственноручно выковывал фундамент будущего королевства.

— Монсеньор, — скрип половицы возвестил о появлении секретаря.

На край столешницы легла свежая пачка корреспонденции — вести из Руана и Гренобля. Хрустнул сломанный сургуч с личной печатью коменданта гренобльской крепости. Старый служака, обиженный версальскими интриганами, выражал готовность присягнуть герцогу. Взамен требовались гарантии. Перо де Торси тут же заскрипело по бумаге, выводя обещание поста военного губернатора. Следом легло донесение из Марселя: генуэзский груз — три тысячи мушкетов и порох — благополучно выгружен. И, наконец, жалоба от нанятого памфлетиста.