Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

— Кретин, — выдохнул маркиз, скомкав лист. — Отпишите этому словоблуду: пусть оставит кружева изящной словесности для парижских салонов. Мне нужны слова-булыжники. «Новый налог на соль введен, чтобы оплатить шлюх Людовика». Грубо? Безусловно. Зато народ поймет.

Отбросив перо, он потер виски. Игра шла на грани фола, подобно балансированию канатоходца над пропастью. Единственной опорой служило воспоминание, греющее душу холодной стальной уверенностью.

Пальцы сами нашли лежащие на столе простые деревянные четки — единственное, что оставил тот ночной визитер. Гладкие, отполированные бусины из оливы мерно защелкали в тишине, возвращая мысли в прошлое.

…Сырой склеп заброшенной часовни под Парижем, запах ладана. Человек в темном плаще. Посланник Вечного Города.

— Передайте Его Святейшеству, — произнес тогда де Торси, наблюдая, как пламя свечи пожирает папское послание, — его мудрый совет принят к исполнению. Франция и Святой Престол продолжат действовать в полном согласии.

План, доставленный папским легатом, поражал иезуитской простотой и циничным изяществом. Климент XI, осознав, что австрийцы его обыграли, предложил сделку. Де Торси обеспечивает восхождение герцога Орлеанского. Герцог, приняв корону, подтверждает союз с русскими варварами. А затем, уже в статусе законного «христианнейшего короля», обращается к армиям Крестового похода. Он берет «заблудших, но раскаявшихся» схизматиков-московитов под личную монаршую защиту.

Итог комбинации был безупречен. Русское посольство «спасено», но оказывается в полной зависимости от французской короны. Папа исправляет свое положение — неформально. Вена и Лондон остаются с носом, погрязнув в расходах. А он, маркиз де Торси, становится архитектором нового мирового порядка, где ось Париж—Рим—Петербург диктует свою непреклонную волю всей Европе.

Щелчок последней бусины прервал воспоминание. Уверенность вернулась. Нити заговора надежно лежали в его руках. Риски учтены, предатели подкуплены, герои назначены. Через пару дней армия герцога войдет в город. Неделя — и Париж падет к их ногам.

Маркиз не сомневался в триумфе. Победа казалась такой же неизбежной, как восход солнца.

Никто не мог сказать ему, что в безупречной паутине уже лопнула первая, самая важная нить.

Первый удар настиг его оттуда, откуда де Торси, привыкший смотреть на север и восток, ждал меньше всего. Из-за Альп. Его человек преклонил колено, едва переступив порог. Он был способен просочиться сквозь игольное ушко австрийских вояк. Человек дрожащими пальцами извлек из-за подкладки камзола узкую полоску бумаги. Новость, которую он принес, жгла руки.

— Перемирие? — Де Торси, щурясь, поднес донесение к огню. Взгляд скользил по строкам, в поисках ошибки, но смысл оставался прежним. — Три месяца тишины? Вы в своем уме, Леклерк? Евгений Савойский никогда не останавливается.

— Сведения верны, монсеньор, — прохрипел он, не смея поднять глаз. — Принц и русский генерал ударили по рукам. Имперцы сворачивают лагерь и отходят от Женевы.

Маркиз резко развернулся к карте, висевшей на стене. Его изящная, многоуровневая интрига, выстраиваемая неделями бессонных ночей, оказалась на грани развала. Кто-то невидимый просто дунул на него. Вся комбинация, где армия Савойского играла роль неумолимого молота, готового расплющить Женеву и загнать русских в спасительные объятия Орлеанского, рассыпалась в прах.

Зачем? Какой демон нашептал старому лису Евгению идею разжать пальцы на горле врага? Дать противнику драгоценное время на перегруппировку и ковку новых пушек — это опрокидывало все постулаты военного искусства. Де Торси мерил шагами комнату, и скрип паркета вторил его раздерганным мыслям. Деньги? Исключено, у русских казна пуста, а Савойский слишком богат, чтобы продаваться за копейки. Страх? Еще нелепее. Принц не кланялся даже Людовику. Значит… значит, за этим стоит иное.

Немного стало яснее, когда Леклерк сообщил о том, что Смирнов «призвал лавину» и уничтожил авангард австрийцев. Это уже немного проясняло позиции сторон.

Судьба не дала ему времени на анализ. Второй удар, нанесенный в спину, прилетел прямиком из Версаля.

На столе лежало письмо от его «глаз и ушей» при дворе — старого, подагрического царедворца, обязанного де Торси карьерой сына. С виду — невинная болтовня о здоровье королевских левреток. Но стоило подержать бумагу над жаром свечи, как между строк проступили рыжие буквы.

«Спасайтесь. Полиньяк и его клика святош переиграли вас. Они не стали тратить силы на усмирение Юга. Они заключили пакт. С англичанами».

Пламя свечи лизнуло край бумаги, но де Торси этого даже не заметил. С англичанами. С еретиками. С исконными врагами, терзающими Францию столетиями. Это выходило за рамки предательства. Это граничило с кощунством. Пока он, маркиз де Торси, плел сложнейшую паутину с Ватиканом, пытаясь сохранить суверенитет страны, эти фанатики, прикрываясь именем Господа, оптом продали королевство «Коварному Альбиону».

Армия герцога Мальборо, до сего дня топтавшаяся в Нидерландах, пришла в движение не по своей воле. Ее пригласили. Ей любезно распахнули ворота. И целью красных мундиров был Смирнов. Они маршировали сюда, к Лиону. Чтобы захлопнуть стальной капкан, в который, по иронии судьбы, де Торси сам призвал герцога Орлеанского и русских. Он, считавший себя пастухом, на деле оказался мясником, старательно сгоняющим овец на бойню.

Нужно бежать. Немедленно. Перехватить герцога на тракте, развернуть колонны, уйти в горы…

С улицы донесся ритмичный, нарастающий рокот. Барабаны. Четкая, зловещая дробь военной «шамады».

Де Торси прильнул к щели между ставнями. Внизу, по главной улице, ведущей к ратуше, текла река. Но вместо ожидаемого красного сукна английских интервентов, брусчатку заливала глубокая синева с серебром. Элитные полки Королевского дома. Мушкетеры. Они входили в город как карающая десница законного монарха.

В авангарде, на белом жеребце, выступала фигура, от вида которой у маркиза перехватило дыхание. Кардинал де Полиньяк. Главный идеолог «партии благочестивых», его личный враг. Тот, кого де Торси опрометчиво списал со счетов как салонного интригана, сейчас въезжал в Лион победителем, держа в кулаке лучшую пехоту страны.

Маркиз отпрянул в тень комнаты, подальше от предательских щелей. Картина была ужасна. Лионские лавочники, командиры ополчения, продажные чиновники — вся эта публика, готовая целовать подол герцогу Орлеанскому, при виде королевских штандартов мгновенно вспомнят о своей лояльности Версалю. Город, задуманный им как триумфальная арка для новых властителей, на глазах превращался в эшафот. Капкан захлопнулся.

В дверь деликатно и настойчиво поскреблись. Условный сигнал. На пороге возник секретарь — лицо цвета серое, губы прыгают.

— Монсеньор… квартал оцеплен. Гвардейцы кардинала выбивают двери в соседних домах. Крыши пока свободны, если мы поспешим…

— Оставьте суету, Жан. — Голос де Торси звучал пугающе спокойно. Он аккуратно расправил манжеты камзола, словно собирался на аудиенцию. — Беготня по черепице не пристала министру.

Он стоял посреди комнаты, окруженный картами несбывшейся империи. Вместо ярости пришла пустота. И унижение. Его, первого дипломата христианского мира, гроссмейстера интриги, обыграли грубо, по-мужицки просто. Все нити обрублены. Паутина, которую он плел с такой любовью, стала его саваном. Из вершителя судеб он в один миг превратился в загнанную дичь, обложенную флажками.

Уйти, к счастью, удалось. Переодевшись в робу простого торговца, он откупился от вояк. Последующие дни слились в грязную игру в прятки со смертью. Для человека, чей слух был настроен на шелест версальского шелка и учтивый шепот в Зеркальной галерее, реальность ткацкого предместья Круа-Русс стала изощренной пыткой. Вместо аромата амбры — едкая вонь шерсти и выливаемых на мостовую нечистот; вместо менуэтов — крысиная возня под гнилыми половицами и пьяный, гортанный ор за тонкой стеной. Всякий раз, когда на лестнице скрипела ступень, рука маркиза судорожно сжимала эфес шпаги. Глобальный мир схлопнулся до размеров сырой каморки с единственным мутным окном, упирающимся в глухую кирпичную кладку.