Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

– Полковник и царский наставник жить должен лепше! – сделала заключение высокая инспекция.

Дверь в комнату приоткрылась. На пороге показался дядька Никанор. Этот многомудрый воин, несмотря на свои седины, показался мне сейчас растерявшимся мальчиком. Я таким его еще не видел.

Да неужели! Нет, и вправду, на самом деле! Мне захотелось смеяться. Никанор влюблён в мою мать? Я чего‑то не знаю? Боюсь, что слишком многого.

Никанор тем временем неловко отбил поклон. И было не понять, кому вообще он кланяется. Если мне – так то впервые. А вот если матушке моей…

– Спаси Христос, Никанор, что сына мне сохранил. Вовек не забуду! – повернувшись к нему, сказала моя мама.

– Да я что, Аксинья Христофоровна… а как же иначе… – несвязно лепетал Никанор.

Странное чувство зародилось у меня внутри. Я вдруг стал смотреть на своего крёстного отца как на предателя. Ведь предал он память друга своего, моего отца. Вон как на маму зыркает, негодник.

А если судить не чувствами, а умом, то понимаю, что было бы даже неплохо, если бы через какое‑то время моя мама и Никанор… Хороший он дядька. И действительно помогал мне и помогает очень много. Ну а мама – как бы в монастырь не ушла. Пускай бы и жила себе нормальной жизнью и была счастлива.

Понятно, что современные морально‑этические установки не позволят быстро и безболезненно маме и Никанору сойтись. Но я может быть и повлияю на это дело. Понятно, что отец останется в сердце, но Никанор для нашей семьи будет серьезным приобретением. Род нужно развивать. Стрельчены еще стрельнут и в историю войдут!

Но об этом, конечно, говорить ещё очень рано. Пока что пусть себе переглядываются.

– Матушка, ты в Кремле остаёшься или как? – намекал я, что у меня много дел, кроме того, чтобы иметь счастье видеть маму.

– А дом на кого я оставлю? На ту мокрицу, сестру твою? Девке замуж пора, а она всё никак справной хозяйкой не станет. Так что ты тут разбирайся, и дома ждём мы тебя. Решать потребно, яко жить будем без батюшки нашего, – сказала мама, но вопреки сказанному никуда не пошла.

А я же видел, что Никанор пришёл с какими‑то новостями. Так что пришлось в каком‑то смысле попрать нормы этикета, оставить родную женщину в моей комнате, а с Никанором пойти в соседнюю.

– С чем пришёл? – спросил я.

– Живой он пока. Можно говорить, – сообщил мне Никанор.

Конечно же, я понял, о ком идёт речь. Есть у меня один козырь – Иван Андреевич Хованский. Этот гордый человек слишком тяжко ранен, с проломленной грудью, с переломанной ногой. Однако, на удивление, уже второй день, а не помрёт. Даже, видимо, в сознание пришёл.

– Печать его при нём? – спросил я. Никанор кивнул. – Тогда запишите все его показания. Печать приложите к ним. И так, чтобы он и Софью Алексеевну оговаривал… В ином письме – патриарха… В ином письме…

Вот тут я задумался. Был у меня ещё один товарищ в кавычках, с которым так или иначе, но мне придётся разбираться. Поверят ли, коли сказать, что он также был замешан в бунте?

– И ещё в одном письме Хованский должен написать, что имел сговор с Афанасием Кирилловичем Нарышкиным. Что тот заплатил бунтовщикам, дабы остаться в живых, – давал я наставления Никанору.

– Что обещать ему?

– Что… А кто из его родичей в живых остался?

– Так сын его, Петр Иванович в Курске воеводой, – сказал Никанор.

Срочно нужно входить в курс дела, изучать всех бояр и воевод. Вот и не знал, что сын Хованского воеводой служит. И ведь по‑любому его задвинут.

– Обещай, что я договорюсь, дабы сына его не трогали, – сказал я, подумал и добавил: – и что сыновья его у меня в пыточной. Будет говорить, пытать не стану.

– Лжу молвить? И слово свое порушишь? Не добре сие, – нравоучал Никанор.

Я промолчал. Слово свое держать важно, согласен. Но прошлая жизнь научила несколько обходить это правило. Порой для службы нужно соврать. Нельзя такой инструмент не использовать при достижении цели. Ну не будет же Хованский говорить, тем более то, что нужно мне, если только не получит мотивацию к этому.

Ещё вчера, когда мне сообщили, что среди многих раненых в Китай‑городе нашли и Хованского… Я, на самом деле, не поверил своей удаче. Но тот же Никанор меня убеждал, что спору тут нет и это сам Андрей Иванович Хованский по прозвище Тараруй.

Казалось бы, нужно срочно его вести в Кремль, сажать в холодную, а после – до того обязательно подлечить, а там начинать пытать. Но я прекрасно осознавал, что мне будет крайне сложно сохранить Хованского как одного из главных источников информации о подготовке и проведении бунта.

Софье Алексеевне Хованский живым никак не нужен. То, что он может сказать под пытками и без оных, закапывает царевну и её приближённых буквально в землю. Не нужен он и патриарху. Уже понятно, что Иоаким, как минимум, знал о подготовке к бунту. Так что соучастник, получается.

И для меня живой Хованский, который сейчас находится под охраной и лечением в усадьбе Третьего стрелецкого приказа, настолько важен, что я готов идти и на обман. По крайней мере, если он и будет дальше жизнь, явлю его обществу. Но не раньше, чем пройдут опросы. А еще… Живым он мне никак не нужен. Вдруг еще и показания изменять станет. Так что яд…

Все сыновья Хованского, за исключением Петра Ивановича, который сейчас должен находиться в Курске, убиты. Его жена погибла. Но Ивану Андреевичу будем мы говорить, что сыновья живы, но взяты под стражу. А вот о том, что жену убили, придётся сказать.

Ложь всегда воспринимается правдой, когда в ней присутствует хоть что‑то правдивое. Я почти уверен, что Хованский, чтобы обелить себя, будет петь песни соловьём. Пойдёт, так сказать, на сделку со следствием.

– Понял тебя, Никанор. Что с усадьбой нашего полка? – спросил я.

Дядька только покачал головой. Жаль, что восстановлению там ничего не подлежит. Мы, конечно, самое ценное и дорогое вывезли. Но, к примеру, сено и овёс для коней остались. Мука и зерно – частично тоже.

Так что пока Первый стрелецкий приказ будет располагаться в усадьбе Третьего стрелецкого приказа, почти вчистую разгромленного в ходе бунта.

Надеюсь, что недолго вообще быть Первому стрелецкому приказу существовать. Нет, он будет, если получится мои задумки реализовать. Но большинства стрельцов менять придется. Нужно создавать новые подразделения. Русская армия должна быть уже в ближайшее время сильной. Как там еще сложится Великая Турецкая война. В иной истории по краешку же прошли. В самый последний момент польский король Ян Сабеский спас Вену. Турки почти взяли ее.

– Подле матушки моей будь. Но смотри же, дай ей погоревать сколько‑нито месяцев, а уже после… – я не договорил.

Ведь хотел всё напрямую и решительно сказать, а вот не получается. Всё‑таки я – не такой уж и я. Немалые изменения произошли в моём сознании. И с этим нужно будет поработать и разобраться.

– Ты за то, Егор Иванович, не беспокойся! Как на духу скажу… – начал было решительно говорить Никанор, но всё равно сделал паузу. – Тут ты пойми. Всю жизнь я матушку твою любил. И друга своего, отца твоего, почитал за брата. И впредь так будет. Обиды ей не будет, поддержка рода вашего – то нынче головное для меня.

– Спаси Христос, Никанор. И чтобы все было по чести, как голова рода, я не супротив, кабы ты матушкой моей был. Но токмо опосля траура, – сказал я.

Вон оно что! Оказывается, тут есть какая‑то личная трагедия. Всю жизнь он любил мать. Я слышал, что была семья у Никанора. Сгорели они в одном из многочисленных московских пожаров. Но женился он поздно. Что ж, для меня и то хорошо, если б дал бы Никанор моей матери отходить траур хотя бы полгода, да и сошлись бы.

Тем более, что дядька мой, как и немалое число стрельцов, не только службой живёт. Есть у Никанора лавка торговая. А ещё, если можно так выразиться, под ним ходит одна немаленькая строительная артель. Так что дядька – бизнесмен ещё тот! Может в некотором смысле усилить наш род.

– А нынче давай поговорим о службе, – сказал я, завершая такое вот краткое, неловкое сватовство.