Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис

Я же только пока знакомился. Это как первый раунд в боксе. Нужно противнику нанести удар, понять, как держится, почувствовать силу своего оппонента. А после, в перерыве получить установку тренера, ну и самому понять, с кем приходится иметь дело. Мы с Софьей ударили словесно друг друга. Теперь перерыв.

Как там в боксе между раундами? Девчонки выходят полуголые? У меня несколько иначе. Сейчас выйдет мужчина, холеный, считающийся щеголем. Умный и образованный.

Мне стоило немалых усилий добиться того, чтобы допрашивать Годлицына и Софью Алексеевну первоначально самому. Обходиться без каких‑либо свидетелей. Уверен: был бы здесь отец Иннокентий, так уже мог бы стать на сторону царевны.

Не буду лукавить: не столь важно мне что‑то вызнать. И так все понятно и без допросов. И доказательную базу я бы подогнал, даже немного бы и приврал, если нужно.

Однако, я хотел бы договориться. Да, в этом случае я иду на некоторые конфликты со своей совестью. Но ещё больше конфликт был бы, если бы я не думал масштабами государства. Мне безразлична Софья, или Голицын, как люди. Они нужны, как политические деятели.

Я понимаю, что им во‑многом замены нет. И нужно придумать, как использовать этого голубя с закрученным залихватски усами, и голубку, которая носит девичью косу, но при этом почти открыто блудит с женатым князем.

Поставить свою подпись на том, чтобы казнить Софью, а также всех её приспешников – много ума не надо. У меня более чем хватает свидетельств, что она виновна. Более того – она вдохновитель и организатор всего того, что произошло.

Полуживой, но между тем охотно рассказывающий все подробности Хованский сейчас под охраной. Там, дежурит Прохор и тот десяток, который он сам себе набрал. Они должны быть верны мне. Я и серебра не поскупился, чтобы тем самым выделить бойцов из общей массы. И пока жив Хованский я могу не только брать у него правдивые свидетельства, но и подмахнуть под печать князя какой интересный документ.

Василий Васильевич Голицын вошёл, высоко подняв свой необычайно мощный подбородок. Челюсть этого считавшегося красивым мужчины была и вправду выдающаяся. Не столь комичной и несуразной, как на картине. Наверное выделяющиеся скулы и волевой подбородок можно было сравнить с тем, как выглядел один актер австрийского происхождения, Арнольд Шварценеггер. Да, похоже было на то.

Одет Голицын был в красный камзол, скорее, по европейской моде. Тут и вышивка была немного золотом на манжетах, подоле; и на рукавах и груди виднелись серебряные нити. Такой камзол будет стоит очень дорого. Ну или почти камзол, так как был пошит таким образом, чтобы, вроде бы, и на русский фасон похоже, но при этом и европейскому отдавало дань.

Василий Голицын был брит, однако его залихватские усы были закручены по последней французской моде.

– Садись, Василий Васильевич! – сказал я, сам не вставая со своего места.

Голицын со злобой бросил на меня взгляд, но всё же присел на стул напротив.

– Что для тебя важнее: порочная, греховная связь твоя с царевной али держава Российская? – спросил я.

Голицын молчал.

– Имеешь ли ты разумение, что будет с тобой и с твоей семьёй? – спросил я, но, понимая, что ответа не последует, тут же и продолжил: – Тебя четвертуют, семью твою сошлют в Сибирь. Имущество твоё казне уйдёт.

– И не казне все мое уйдет, а Нарышкиным. А ты полагаешь, как бы было иначе? – заинтересовался Голицын.

– А я предлагаю тебе, князь, спасти Софью Алексеевну и свою семью, а с ними и себя.

Василий Васильевич поудобнее сел на стул, опёрся вытянутыми прямыми руками о стол. Стал рассматривать меня с особым интересом, будто бы нависая. Я чувствовал себя монитором, в который уставился любитель социальных сетей. Но тоже молчал. Делал невозмутимый вид. Только что и не хватало, чтобы рассматривал свой маникюр. Ну или его отсутствие.

– Ты не веришь моим словам и словам Софьи Алексеевны, что мы ни в чём не виновны? – спросил Голицын.

– Нет, в том веры нет. Я ведаю, что было! Читай! – сказал я и дал ему дюжину исписанных мелким почерком больших листов бумаги.

Василий Голицын принялся читать. И чем дальше читал, тем всё больше хмурился. А ещё казалось, что его усы зажили отдельной жизнью. Они как будто бы стали егозить да топорщиться.

– Хованский живой ли? – спросил Василий Васильевич Голицын. – Сказывали иное.

И был в его словах страх. Причём скрыть это ему не удалось, пусть он и попытался взять себя в руки и состроить безразличное выражение лица.

В тех бумагах, что сейчас читал Василий Васильевич Голицын, были главные обвинительные свидетельства. Наверное, больше, чем это предполагала Софья и самые приближённые к ней люди.

– Ты, полковник, говорил, что я могу спасти Софью Алексеевну и себя, и семью свою? И как же, – он ткнул пальцем в бумаги, – мне это сделать? Тута изложено на чертвертование.

– А вот это уже правильный разговор…

Софья Алексеевна мне нужна была, наверное, намного больше, чем даже Голицын, с тем, что в иной реальности ему удалось присоединить к России Киев. Там все было несколько странным, конечно. И зачем покупать то, что уже у нас. Но все равно Василий Васильевич мог бы найти себя. Или в дипломатии, пусть даже и в Просвещении.

Да, Софья заслуживает казни. Это не по моей вине, а по её наущению пролилась кровь русских людей в сердце России, на Красной площади.

Однако впереди реформы. Кроме того, пытаются поднять голову старообрядцы. И я с удовольствием примирил бы их. По мне хоть двумя перстами, хоть бы и тремя. И как именовать Иисуса с одной ли «и». Как‑то это мелочно. Можно было бы примириться. Но ведь и те такие упёртые, что и слушать ни слова о примирении не станут. И патриарх таков, что только новой крови жди. Для меня же все – русские люди!

Софья, как по мне, – отличный противовес патриарху. Это сейчас с владыкой у нас вооружённый нейтралитет. Но как только станет возможным, патриарх пойдёт на меня войной. Он не преминет раздавить меня, отомстить за то, что я прижал его шантажом. В этом я был уверен абсолютно.

Так что Софье место в монастыре. Пускай и в Новодевичьем. Однако в этом монастыре она должна играть весомую роль и быть проводником новых веяний, реформ. Да, Софье Алексеевне не удастся, даже будучи игуменьей монастыря, единолично составить конкуренцию патриарху. Однако же буду и я, который ей будет в этом помогать.

Так что вот – моя совесть. Вот то, что меня гложет. Мне приходится делать выбор между реформами и будущим России, или же справедливостью и даже прямой неприязнью в отношении Софьи Алексеевны – государственной преступницы.

Если она только согласится на мои условия, если действительно сама будет видеть, что России нужны преобразования, то будет в них помогать. Баба она умная, хитрая. Как мне кажется, даже патриарх может попасться в её интриги. Ну а если эти интриги будут согласованы со мной, так придумаем, как Иоакима сдержать и смириться.

И не будь так нужна Софья, оставлять в живых подобного противника или даже временного союзника – казалось бы, неправильно. Но тут можно поблагодарить церковную систему, где если уже принял постриг, то в мир выйти не можешь. Как только Софья станет монахиней – она не имеет права претендовать на престол.

Побег? Это может случиться, но Софья знает – народ такую царицу, которая перестала быть невестой Христа, не воспримет. Даже и без пострига Можно же организовать охрану, определенный пропускной режим. Ну и лишать ее опоры в виде преданных и умных соратников. Уедет Голицын куда‑нибудь с дипломатической миссией, Щекловитого отправить в Сибирь чем‑нибудь руководить.

Да и все. Милославские прижмут хвост. К ним и соваться не нужно. Нарышкины обязательно пойдут в контрнаступление, даже если не выгадают отыграться в приговорах за участие в бунте.

– Уговори, Василий Васильевич, Софью Алексеевну пойти на сделку. Иначе уже завтра я подпишу бумаги о вашей казни и предоставлю их государю на подпись, – сказал я, не сводя прямого взгляда с Голицына.