— Вон там! — тыкаю рукой туда, где была разгромлена конница Гекатея. — Им нет оправдания, и воздалось по заслугам! Вы же можете еще спастись!
Беру краткую паузу и в наступившей тишине слышу нервное дыхание тысяч людей.
— Я прощу всех, кто поклянется служить мне и перейдет в мое войско!
Выкрикнув, смотрю на направленные в меня наконечники копий и вижу, как они медленно поднимаются вверх.
«Это хороший знак!» — иронично усмехаюсь про себя, но в это время кто-то из первых рядов вдруг выкрикивает:
— А ты кто⁈
По нацеленным на меня любопытным взглядам вижу, что вопрос животрепещущий. Ведь действительно, меня никто не знает в лицо, да и в целом мало кто обо мне вообще слышал.
«Что ж, — мысленно перехожу свой рубикон, — пора выходить из тени!»
Решив, кричу прямо в лица стоящих передо мной воинов:
— Я, Геракл, сын и наследник Великого Александра! Я тот, с кем тень моего умершего отца говорит каждую ночь! Мой Великий отец направляет меня, и именно он говорит мне сейчас: прими этих заблудших воинов в свое праведное войско, и они будут служить тебе верой и правдой!
Смотрю на слегка ошалевших от моих слов фалангитов и даю им время на осмысление. Между чем и чем надо выбирать, для них очевидно: либо пойти служить этому странному парню, называющему себя царем и сыном Александра, либо продолжить бой, в котором, кроме смерти, ничего не ждет.
По уставившимся на меня глазам вижу, что большинство сделало правильный выбор, и кричу им требовательно и жестко:
— Так вы готовы служить мне так же преданно, как моему отцу⁈
Я намеренно связываю себя с памятью Великого Александра, и мой ход приносит свои плоды. Сначала из строя донесся одинокий выкрик:
— Готовы!
Он, как камушек, покатившийся с горы, увлек за собой других, и вот уже из разных мест длинного строя слышатся крики:
— Готовы! Готовы! — Они не затихают, а множатся, и вскоре вся фаланга орет в один голос: — Готовы!
В этот момент очень вовремя и умело подстраивается Эней. В унисон с общим ором он кричит:
— Слава Александру! Слава царю Гераклу!
Этот вопль тут же подхватывает все шестнадцать шеренг фаланги:
— Слава Александру! Слава царю Гераклу!
* * *
Главная площадь Пергама заполнена народом так, что яблоку некуда упасть. Люди заняли не только саму площадь, но и крыши всех соседних домов. Мальчишки оседлали заборы и деревья, и все устремили свои взгляды на помост у здания ареопага. Сегодня — день казни, и все самое интересное будет происходить здесь.
Я стою вместе с Барсиной, «сводным братом и дядьями» на крыльце здания Совета. Перед нами полтора десятка широких мраморных ступеней, ведущих прямо к помосту, а за спиной — высокие колонны портика. На шаг позади нас выстроились остальные члены ареопага. Всего в Совете сейчас тридцать четыре члена; двух новых представителей еще не выбрали, а прежние, вон, стоят на эшафоте. В разорванных и грязных хитонах они жмутся друг к другу, бросая на толпу умоляющие взгляды.
Ономарх, Никанор и еще трое их сподвижников выжили в столкновении с катафрактами. Выбитые из седла, они получили лишь незначительные травмы и были пленены моими стрелками. Их судьба до вчерашнего дня была под вопросом, как и судьба таксиарха Гекатея. Жаркие дебаты в Совете велись с самого утра до полудня. Оба клана — Тарсиады и Полиоркеты — старались как могли отстоять своих вождей, но, как говорится, горе побежденным!
После неудачного покушения Шираз устроил Пергаму изрядное кровопускание. Его люди хватали на улицах города всех, на кого падало хоть малейшее подозрение. Естественно, члены противостоящих кланов были тут в числе первых. Пока не трогали лишь членов Совета, хотя ниточек, ведущих к кое-кому из них, хватало. Этот аспект довлел над вчерашним собранием, как Дамоклов меч, потому-то противникам Шираза так и не удалось заблокировать его требование о смертной казни для мятежников.
В истории города это беспрецедентный случай, ведь до сего дня члены ареопага считались неприкосновенными. Каждому члену совета Тридцати шести была гарантирована полная неподсудность, на это и упирали многие депутаты. Шираз же утверждал, что попытка убийства избранного архонта и мятеж — проступок, подрывающий саму основу государства, и потому наказание должно быть максимально суровым.
Решение о казни далось депутатам нелегко, ведь все понимали, что такой прецедент в будущем может коснуться каждого из них. Они пытались затянуть дело, находили множество юридических неувязок и вообще совали палки в колеса правосудия как могли, но… Все они знали: Шираз сейчас в такой силе, что в споре с ним главное — не переусердствовать, а то ведь легко можно пересесть с судейской скамьи на скамью подсудимых.
Гекатею повезло больше остальных: он хоть и нарушил клятву и участвовал в мятеже, но, к счастью для него, он не был пергамцем. К нему Шираз не испытывал такой укоренившейся ненависти, как к своим землякам. К тому же таксиарх наемников был македонянином, и за его казнь рано или поздно пришлось бы отвечать, особенно в случае победы Антигона. Все это прекрасно понимали, и Шираз в том числе, поэтому в отношении Гекатея ограничились изгнанием с вечным запретом на возвращение в Пергам.
Сейчас я смотрю на эшафот и среди прочих приговоренных нахожу еще одно знакомое лицо. Это Ксантей! Тот самый парень, что когда-то на стадиуме напал на меня сзади. Глядя на его белое, испуганное лицо, я не испытываю ни радости, ни злорадства. Скорее — жалость и подспудное чувство вины. Не я приговорил его к смерти, не я толкнул его на мятеж, но ведь если бы я не организовал убийство его отца, бывшего архонта Аристомена, то, скорее всего, он бы сейчас не дрожал от ужаса в ожидании казни.
Подумав об этом, я вдруг впервые усомнился в правильности своих поступков.
«Ведь, по сути, это я обрек этого паренька на смерть! — всплывают в голове мрачные мысли. — Совсем ведь юный пацан. Всего на пару лет старше меня!»
Зная, куда могут завести подобные рассуждения, пытаюсь пресечь их на корню и накидываюсь на себя со злым сарказмом.
«А что ты только об этом парне слезу пустил⁈ Чего ты не вспомнишь тех, кого положили на поле боя твои стрелки? В этом тоже ты виноват! — на этом яростно ставлю окончательную точку. — Сейчас время такое: либо ты, либо тебя! Если тебе так жалко чужой крови, то чего тянуть, чего ждать еще девять лет! Покончи с собой прямо сейчас и пусть все идет как идет! Только ведь ты знаешь: крови от этого меньше не станет! Еще тридцать лет будет идти война! От Египта до Босфора, от Вавилона до Афин люди с остервенением будут резать друг друга, проливая реки своей и чужой крови!»
Вспышка злости на самого себя подействовала отрезвляюще, и, полностью успокоившись, я иронично хмыкаю.
«Не бери на себя слишком много, дружище! Как говорят мои сегодняшние современники, — жизнь и судьба человека в воле Олимпийских богов! Вот и руководствуйся этим. Каждый из смертных — лишь песчинка в безжалостных жерновах судьбы! Будь тверд и иди к своей цели, а боги посмотрят на тебя с Олимпа и решат, помогать тебе или нет!»
Тут я вдруг по-настоящему задумываюсь.
«Иди к цели! А какова она — моя цель⁈ Ради чего я тут так яростно барахтаюсь⁈ Ради того, чтобы выжить? Ради того, чтобы стать царем или властителем какой-нибудь сатрапии, где никто не смог бы до меня дотянуться? А может, мне просто нравится власть и чувство превосходства?» — пытаюсь честно ответить на эти вопросы и вдруг понимаю, что это все не то, и если уж вступать в борьбу по-настоящему, то надо ставить перед собой другие, более высокие цели.
«А что⁈ — подначиваю самого себя. — Слабо тебе осуществить мечту Великого Александра и создать царство-цивилизацию от Адриатики до Индийского океана⁈ Да, чего уж там мелочиться! Сейчас такие возможности, что хоть весь Старый Свет можно под одной рукой собрать!»
Тут мои фантазии понесли меня совсем уж в облака, и, прогоняя морок, я мотнул головой.
