— Стой, подлец!
— Да, месье? — с той же елейной улыбкой на устах, обернулся ко мне Планше.
— Ты же не собираешься обирать трупы? — уточнил я. Слуга на мгновение побледнел, сделал ко мне пару неуверенных шагов, поклонился.
— Месье, ну что вы, месье… — затараторил он.
Я вздохнул с облегчением. Ну хотя бы мародёра за собой не вожу. Как вдруг Планше продолжил:
— Я бы обязательно с вами поделился!
— Планше! — возмущенно крикнул я.
— Да ладно тебе, приятель, — подал голос наш раненый. — Пусть подзаработает, покойникам ведь деньги уже точно не нужны!
— Ублюдки, — проворчал один из пленных испанцев. Тот, с которым мы долго фехтовали, а победить мне удалось с помощью стула. Внешне, он был лет на пять старше Сирано, но я уже полностью отказался от идеи, определять возраст по внешности. Особенно, когда перед глазами был пятидесятилетний О’Нил, который выглядел лучше моих сверстников из прошлого.
— Испанец прав, — ответил я. — Нечего у мёртвых воровать, совсем уже с ума сошли.
— А я их прикопаю, — нашёлся Планше. — Неглубоко, но всё-таки.
— Звучит честно, — опять захрипели с лавки. Из угла военнопленных раздалось только новое ругательство, еще более крепкое.
— Сложи тела в сарае, — устало произнёс я.
Есть такая штука — sugarcoating. Научился ей, когда нужно было работать с западными партнёрами. Точнее, когда нужно было в две тысячи девятнадцатом помешать руководству продать кусок предприятия. Отличается от нашего «подсластить пилюлю» тем, что когда ты подслащиваешь пилюлю, ты правда пытаешься выдать хоть какой-то бонус. Может чисто эмоциональный. Sugarcoating же — это вежливые и добрые слова, которые нужны только затем, чтобы не выглядеть мудаком. Именно к этому я и прибег, решив соврать своему слуге:
— Может быть потом передадим тела испанцам, они за них и заплатят.
— С чего это испанцам платить за трупы? — не понял Планше.
— Ну, чтобы похоронить достойно?
— На войне достойных похорон не бывает, — внезапно заговорил О’Нил.
Я посмотрел на ирландца. Он действительно каким-то образом избавился от кляпа. Подойдя ближе, я обнаружил, что бывший командир гарнизона и от верёвок избавился.
— Бежать попытаешься? — устало спросил я.
Ирландец отрицательно покачал головой.
— Устал я, щенок, — признался он. — И я знаю, как нам всем помочь.
— Планше, тела! — бросил я слуге и тот скрылся за дверью. Потом снова глянул на ирландца. — Продолжай…
— Пленных у вас уже полно, — сказал О’Нил. Я кивнул. — Тащить пятерых на привязи, вместе с девочкой, не самая умная идея. А я порядком вымотался, и лучше окажусь сразу у брата в гостях, хотя бы пару недель отлежусь.
— Трус! — крикнул испанец. Его товарищи, оглушенные мною, начали шевелиться и приходить в себя.
— Ты сомневаешься в моей храбрости, малец? — проскрежетал О’Нил. — Я бы вызвал тебя на дуэль, но тебя побоятся развязывать.
— Да нет, я бы на это посмотрел, — снова голосом Сирано заговорила лавка для раненых. Анна тихо хихикнула. Я почувствовал лёгкий укол ревности и даже с укоризной посмотрел на девушку. Миледи тут же отвернулась.
— Кляпов на всех хватит, — обратился я к пленным испанцам. А затем снова к ирландцу. — Так что ты предлагаешь?
— Мы напишем письмо. Ты напишешь, чтобы быть уверенным. Назначишь за нас цену, а твой слуга отправится в Лилль. Крестьянина никто не тронет, — объяснил О’Нил. — Передаст его моему брату, тот скажет, куда нас доставить. И приедет с деньгами.
— И войском, — рассмеялся я. — Но в целом мне нравится твоя идея. У тебя есть перо и бумага?
Ирландец покачал головой. У меня их тем более не было. Я спросил у испанцев, но и те лишь пожали плечами. Тогда я обратился к парижанину:
— Сирано, пока ты не потерял сознание, — сказал я. — У тебя найдутся….
Сирано де Бержерак уже засыпал. Лицо его было бледным, но он поднял руку и помахал в сторону лошади.
— Миледи, мне неловко вас просить, но оставлять вас одну с нашими пленниками, я бы точно не хотел.
Анна кивнула понимающе и ушла к лошадям.
Я подошёл к ирландцу и сел на пол, рядом с ним. О’Нил вопросительно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я тоже молчал, думая о странной судьбе этого человека. И о том, как легко мы жонглируем пленными. Наконец, Анна вернулась со стопкой бумаг и писчими принадлежностями.
— Здесь какие-то стихи… — шёпотом сообщила она, показывая принесенные записи.
Точно. Как я мог не догадаться.
— Хорошие? — улыбнулся О’Нил. — Прочитайте, прошу вас. Люблю хорошие стихи.
Миледи глянула на меня, я кивнул. Тогда она взяла один из листков и начала:
Пока в груди твоей был мой портрет,
Кто стёр портрет Тиберия?
Или, забыв предателя лицо,
Ты скована была неверием?
Но извини, ты видеть не могла,
Я не виню тебя, я спрятал все следы.
— Тут есть название, — после паузы, произнесла девушка. — «Агриппина».
Ирландец кивнул, будто бы понимая, что это значит. Я уловил какую-то связь с античным миром, но, если честно, ни черта не понял. Поднявшись на ноги, я взял у Миледи лист бумаги.
Глянул. И впервые испугался. Я не мог разобрать ни строчки! Мой мозг, безо всяких проблем справлявшийся с устным французским и даже испанским, в тот момент видел лишь невнятную латиницу. Которая никак не хотела складываться в осмысленное предложение.
Alors que dans ton sein mon Portraict fut tracé,
Le Portraict de Tibere en fût-il effacé?
Ou des-accoustumé du visage d’un traistre,
L’as-tu veû sans le voir et sans le reconnoistre?
Je t’excuse pourtant, non, tu ne l’as point veû,
Il estoit trop masqué pour estre reconnû;
— Месье? — раздался голос Планше, снова вошедшего в дом. — Что вы делаете? Вы что, научились читать?
Глава 7
Я ещё раз осмотрел лист бумаги. Буквы попросту отказывались складываться в слова. Я провёл пальцем под первой строчкой. Голова сразу же заболела, стоило мне хотя бы попытаться вникнуть в латинские, вроде как знакомые буквы.
— Алор ку данс, — начал я, понятия не имея, что это значит. Ирландец громко рассмеялся. Анна де Бейл подошла поближе и участливо спросила:
— Вы не грамотный?
— У нас мало кто умеет, миледи, — встрял в разговор Планше. — Но месье и не нужно, он отлично умеет расписываться.
— Я ставлю крестик, да? — устало спросил я. О’Нил заржал в голос и мне очень сильно захотелось пнуть излишне радостного пленника. — Захлопнись, О’Нил, иначе мы снова тебя свяжем.
Ирландец очень нехорошо улыбнулся, но замолчал. Я посмотрел на раненого де Бержерака. Носатый ещё дышал. Почему-то мне показалось, что если парижанин умрёт, происходящее из авантюрного романа быстро скатится в тарантиновский фильм.
— Нет, месье, — сказал Планше. — Вы умеете писать своё имя.
— Уже неплохо, — я вздохнул, забрал у Миледи оставшиеся листы и передал их О’Нилу. Девушка поставила перед ним банку чернил, кожаный свёрток и небольшую деревянную коробочку. В коробочке оказалась тушь. О’Нил развернул свёрток, в котором лежал набор перьев. Он взял одно из них, потрогал кончик пальцем, удовлетворённо кивнул.
— Разрешишь мне сесть за стол? — спросил он. Я кивнул. Держать его на прицеле у меня не было никакого желания. О’Нил мне нравился и, судя по всему, симпатия была взаимной.
Пока он переносил писчие принадлежности за большой стол, я перезаряжал наше оружие. Вдобавок Планше принёс целую охапку ружей, добытых у испанцев. Они казались куда легче и были несколько короче, чем наши мушкеты. Я взял одно в руки, приложил к плечу, прицелился.
— Планше, — шепнул я слуге. — Напомни, как эта штука называется и почему у нас таких нет?
Бедолага горестно вздохнул, а потом ответил:
